Большая книга ужасов. Millennium - Усачева Елена Александровна - Страница 8
- Предыдущая
- 8/93
- Следующая
– Тогда пошли, – вздохнула Зайцева, сутулясь. – Нам до начальника и обратно.
Она захрустела кустами, выбираясь на дорожку. Кабанов стоял. Душ! Срочно! И три литра одеколона на лицо.
– Ты со мной?
Умыться. Прямо сейчас.
– Иду.
Сашка оторвал ноги от земли, почувствовал, какими они стали деревянными, и неловко зашагал к Ирке.
– Что с тобой?
– Ты ничего не видела?
– Видела. Тебя. Как ты стал прыгать и орать.
– Тут девчонка какая-то…
– С синим лицом?
Он на мгновение обрадовался – Ирка тоже видела эту кикимору, ничего ему не показалось… Но Зайцева уже состроила презрительную мину.
– Хорош заливать. Покойницы ему видятся. Как в изоляторе полежали, так шарики за ролики заскочили. Еще скажи, что ты теперь боишься идти в административный корпус, потому что там умершая девчонка.
Кабанов остановился. Они прямым ходом направлялись к изолятору, где на втором этаже…
– А разве Семеныч у себя в кабинете?
– Не у себя, так дома. Все равно нам в эту сторону.
Зайцева все шла и шла вперед, и даже не шла, а плыла по дорожке. Вокруг нее вился теплый воздух. Кабанов проморгался, прогоняя идиотское видение. Все-таки Кривой ему здорово врезал по голове, глюки начались.
– Ты там примерз? – из странного далека поинтересовалась Зайцева.
Или опять не Зайцева? Потому что ему временами казалось, что это все-таки не Ирка. Она словно начинала двоиться. Вот идет она, длинные волосы шлейфом струятся по спине, легкие пряди взлетают от движения. То это уже не она, а кто-то в темной футболке и юбке, волосы короче и совсем не развеваются.
Душ! И шоколадный батончик. Переутомился он сегодня.
Не Ирка смотрела на него, протягивала руку. Они уже были около административного корпуса. На втором этаже в знакомой палате горел свет. В соседней тоже. Сашка знал, что если он посмотрит на окна, то увидит в них… кого?
Просто умыться. Это быстро.
– Я сейчас!
Сашкино тело вдруг стало легким, как воздушный шарик.
– Быстренько схожу и вернусь!
Он помчался. Может, за ним и гнались, но он был быстрее. Галопом проскакал по дорожкам, поднырнул под свисающие ветки акации, рванул дверь корпуса.
Вожатый Матвей стоял в холле невозмутимым памятником. В первую секунду Кабанов замешкался – будут ругать, потянут на разборку…
– Вы позвали Семеныча? – спокойно спросил вожатый.
И тут Сашка понял, что всю дорогу почти не дышал. Воздух колом застрял в горле. Захотелось как следует продышаться. Боль в ребрах отправилась по уже отработанному маршруту.
– Он идет, – с трудом выдохнул Кабанов и юркнул налево за угол, где были душевые.
Нет, его никто сейчас не мог догнать. Ни одна живая душа.
Живая…
Намылил руки. Смыл. Намылил еще раз, взбил как можно больше пены и стал тереть лицо. Щеку – до скрипа. Губы – пока не начало щипать. Намылил. Кожа издавала под его пальцами неприятное попискивание.
Снять кожу, встряхнуть, вывернуть, надеть.
Коридор наполнился звуками шагов – пришел Кирюша. Кабанов проскочил за его спиной, на цыпочках пробежал через палату к угловой койке под окном. Конечно, никто не спал. Стонали кровати, шуршали одеяла. Неприятным горохом сыпалось на пол: «Ччччто там?», «Чччто?», «Чччччч».
Сашка полез в свою тумбочку. Добра у него немного. Главное достояние – «Тройной» одеколон. Мать дала, от укусов комарья и мошкары мазаться. Самое время применить.
Щедро ливанул резко пахнущей жидкости в ладонь и – как делал отец после брится – махнул по всей щеке.
Адская боль, словно и правда снимают кожу, холодом вонзилась в скулу. Представилось страшное – щеки больше нет, остался жуткий провал, как бывает у зомби в фильмах ужасов.
Кабанов застонал, принялся тереть щеку подвернувшейся чистой футболкой, из той же самой тумбочки добытой. Стало еще больнее. От запаха закружилась голова.
Горох застучал пулеметной очередью: «Тттты чччего?», «Тттты ччччего?», «Тттттт!».
Вспыхнул свет.
– Ну вот, уже и Кабан свихнулся, – добродушно заметил Кривой, непонятно каким чудом уже лежавший под одеялом. Словно и не ходил никуда.
Сашка сидел на кровати, зажмурившись, прижимал к лицу футболку, пытаясь сдержать слезы. Плакать хотелось нестерпимо – от боли, от унижения, от осознания того, что совершил какую-то непоправимую ошибку.
– Саша! Что с тобой?
Вожатая Алена отрывала его руки от лица. Кабанов сопротивлялся. Сопел, закусывал губы, постанывал. Но бой за футболку он проиграл.
Кривой присвистнул:
– Ничего себе, поцелуй. Она тебя покусала? А говорили, умеючи…
– Ты что, одеколон пил?
Сашка поднял глаза. Алена была в ужасе. Она смотрела на ярко-красное пятно, расплывающееся на щеке Кабанова, на страшные опухшие губы.
– Пошли!
Кабанов сдался. Ему вдруг стало все равно. Он поднялся и побрел за вожатой в коридор. Футболка упала, запуталась в ногах.
Закуток вожатых – короткий коридор с выходом в две палаты на три кровати – был ярко освещен, туда-сюда ходили. Взъерошенный Королев с еще мокрыми после купания волосами сидел в комнате девушек за столом, на котором было все, о чем они только могли мечтать по ночам. Стакан горячего крепкого чая, сквозь прозрачные стенки видно, как опадают, тая, щедрые куски сахара, россыпью печенье, пряники и конфеты, на тарелке нарезанные шматы вареной колбасы и куски белого ноздреватого хлеба с палец толщиной. При виде такого великолепия Кабанов забыл о своих печалях. По вечерам от голода они жевали какую-то кислую траву, растущую вдоль забора. Она цвела красивыми крупными цветами, похожими на колокольчики. От такого жевания приходила не сытость, а тупое равнодушие, голова дурела. А здесь…
– С этим что? – Карина, вожатая второго отряда, перестала кромсать сыр.
– Что с тобой? – растерянно спросила Алена, которая привести-то Сашку – привела, но ничего не успела узнать.
– Меня покойница поцеловала, – сам не заметил, как признался Кабанов.
Королев, сильно дернув плечами, фыркнул и, заваливаясь назад всем телом, громко расхохотался.
– Нет, ну вы, дорогуши, издеваетесь! – приподнялся на своем месте Кирюша.
– Что у вас происходит? – негромко спросил появившийся на пороге Семен Семенович.
– Ничего не происходит, – прогудел у него за спиной Матвей. – Все в порядке. Как всегда.
– А почему у вас пахнет одеколоном?
Лешка последний раз булькнул и затих. Карина выронила нож.
– Я вам больше не нужна? – Королевой выступила из коридора Зайцева. От взгляда, которым она наградила Кабанова, Сашке захотелось провалиться сквозь землю.
– Иди, попей чаю, – пригласила Карина Ирку, а сама вцепилась в Сашкину руку. – Все нормально, – пробормотала она, вплотную подходя и обдавая незнакомым сладковатым запахом. У Сашки который раз за сегодняшнюю ночь закружилась голова. – Нормально, – врала Карина. – До свадьбы заживет. Ничего не произошло. Пойдем.
И утащила его в соседнюю палату, где на кровати спал вожатый третьего отряда Макс. От включенного света он даже не шевельнулся.
– Вот ведь дурак, а? Дурак! – Карина щедро мазала лицо Кабанова кремом. – Как маленькие, честное слово! Сколько раз ты мылом умывался?
– Раза три. Не помню.
Щипало немилосердно. Кабанов уклонялся. Но руки вожатой работали быстрее.
– Не шевелись! – шлепнула она его по губам. – Сейчас все пройдет. Ты всю защиту с кожи содрал, а потом еще спиртом прижег. Конечно, опухнешь! Что у тебя с лицом произошло, ты мыться побежал? В паутину, что ли, влетел?
Это был выход! Кабанов уцепился за спасительные слова.
– Да, паутина. И паук там такой…
– Первый отряд, а пауков боитесь, – добродушно хохотнула Карина. Невысокая, полноватая, с черными густыми волосами, черными быстрым глазами – все у нее было легко и просто. – Сиди. Крем впитается, я уберу лишнее. И на солнце завтра не выходи. С таким лицом только в изоляторе сидеть.
При упоминании изолятора Сашка напрягся.
- Предыдущая
- 8/93
- Следующая
