Беспризорный князь - Дроздов Анатолий Федорович - Страница 20
- Предыдущая
- 20/70
- Следующая
– Паршивец!
Оляна выхватила младенца из рук мужа и отнесла на ложе. Подхватив уроненную пеленку, быстро вытерла ей попку ребенка и вернулась к мужу. Встав перед ним на колени, стала тереть пеленкой подол рубахи.
– Он…
Иван, склонившись, растерянно смотрел на желтое пятно на рубахе.
– Ой, не могу!
Оляна швырнула испачканную пеленку в угол и засмеялась.
– Никакого вежества! – поддержал Иван. – И в кого такой?
Все еще смеясь, он расстегнул пояс, бросил на лавку, после чего потащил через голову рубаху. Швырнув ее на пол, двинулся к сундуку – взять свежую.
– Некрас!
Иван оглянулся. Оляна, не отрываясь, глядела на его спину. «Вот ведь! – укорил себя князь. – Совсем забыл. Там же синяки!»
– С коня упал, – забормотал он смущенно. – Ушибся малость.
– Не лги! Стрелами били! Вот, вот и вот!
Подбежав, Оляна тыкала в синяки пальцем.
– Так не пробили же! – вздохнул Иван. – На мне накладной доспех был.
– А если б ниже? Или в шею? Как бы мы без тебя?
Оляна заплакала. Иван, обняв жену, гладил ее по голове. «А ведь права! – думал тоскливо. – Случись что, им не выжить. Да и другим… Какой-никакой, но князь. А нет меня, так и земля ничья. Приходи, кто хочет, бери! Родню Ивана и друзей его при этом – в расход, чтоб под ногами не путались. И почему я такой дурак! Сколько людей жизни свои с моей связали! Зачем лез под стрелы? Нельзя было щит за спину бросить!»
Думая так, Иван прекрасно понимал: со щитом вышло бы хуже. В этом случае целили бы в шею. Или в ноги. Стрела в горле – смерть быстрая, в бедренной кости – долгая и мучительная. Операций здесь не делают, подохнешь от гангрены, стеная от боли. Волынь его, но стоила ли она жизней дорогих ему людей?
Младенец на ложе внезапно захныкал. Оляна метнулась к нему, схватила и прижала к груди. Ребенок затих. Иван подошел и обнял обоих.
– Оляна! – сказал тихо. – Я обещаю…
Что он обещает, сформулировать не удалось, но жена поняла. Прижалась к его груди мокрым лицом, а затем поцеловала. Куда дотянулась…
7
На следующий день крестили Ивана Ивановича – ситуация позволяла. Гонцов с наказом исполчить рати выправили, дружина из Владимира еще шла, до дня, когда войско двинется навстречу Великому, оставалось время. А вот сын пребывал в нехристях месяц – скандально много, по местным представлениям.
Церемония проходила в соборе. Родителям на ней присутствовать не полагалось, о подробностях мы узнали позже. Иван Иванович не подвел – вел себя по понятиям. Истошно орал, когда его макали в купель, обмочил крестную мамку, после чего успокоился и уснул. Домой его так и принесли: спящим и с крестиком на груди.
Крестик подарила Ефросинья, в придачу последовал серебряный поднос с серебряным же кубком немецкой работы – княгиня, оценив честь, не поскупилась. Гости цокали языками, разглядывая дар. С княгиней мы прежде не встречались. Я представлял ее степенной, умудренной годами женщиной, а увидел девчонку, порывистую и смешливую. Ефросинье минуло лишь девятнадцать. Как ни старалась она казаться взрослой: говорить плавно, ступать степенно, но девичья непосредственность лезла наружу. Рассказывая о крещении, Ефросинья живо передавала подробности, дойдя до бесчинства, сотворенного крестником, не выдержала и засмеялась. Вслед захохотали гости.
– Летник пришлось менять! – пожаловалась княгиня, вытирая проступившие от смеха слезы. – Здоров у тебя сын, княже!
Момент был удобный. Я сделал знак слуге, тот шмыгнул в дверь и вернулся со штукой узорчатой паволоки.
– Прими за обиду! – Я вручил Ефросинье шелк. – Новый летник сошьешь!
– Отдариться хочешь, княже? – шепнула княгиня, лукаво сощурившись. – Не выйдет! Я тебя о чем-то попрошу. Згода?
Я кивнул – а что оставалось? Паволоку Ефросинья взяла, шепот ее другие не расслышали; после разберемся. Церемония продолжилась. Вслед крестной матери отдарился Ярослав. Когда он развернул сверток, за столами ахнули. Князь жаловал крестнику парадный пояс (обычный дар этого времени), но какой! Кожу пояса покрывали серебряные бляхи – величиною в ладонь ребенка. Неведомый мастер вырезал на каждой прихотливые узоры, после чего позолотил. Пряжка была отделана камнями и сверкала в лучах солнца. Редкая на Руси заморская работа, Великому князю не сором перепоясаться. Даже на первый взгляд пояс стоил с десяток весей, а то и с городок. Откуда он у Ярослава? Купить князь не мог: не те доходы. Оставалось одно: добыча, взятая в бою. Такие вещи становятся реликвиями, их тщательно сберегают, и если уж их дарят, то не просто так. Малыга был прав: Ярослав не поскупился.
Батька и здесь оказался на месте. Окинув пояс цепким взглядом, склонился к моему уху и шепнул:
– Будет просить!
Чего, батька не уточнил, но и без того было ясно: не безделушку. Поднесенный в ответ германский меч Ярослав принял спокойно, но я понял: отдариться не удалось. «Чего ему нужно?» – гадал я, сидя за столом. В Звенигород Ярослав явился с сыновьями. Старшему, Олегу, минуло восемнадцать; Глеб был годом моложе. Об этом поведал сам князь. Братья не были похожими. Высокий и статный Олег пошел в отца, а вот Глеб – скорее в мать. Низенький и не по годам степенный, он вел себя чинно. Пил мало и даже здравицу произнес, как будто читал Псалтырь. Олег крикнул «славу» громко, лихо опрокинул кубок, после чего немедленно забыл о князе. Склонившись к сидевшей рядом Ефросинье, зашептал ей что-то на ухо. Ефросинья, слушая, краснела и хихикала. Сердцеедом Олег, судя по всему, был еще тем.
«Сыновья Ярослава живут с отцом, – вспомнил я. – Князь будет просить им уделы – это к гадалке не ходи. Не дам! – решил я. – Нечего тут!»
Пир не затянулся. Веселиться накануне рати – грех, к тому же Звенигород знал: князь попойки не жалует. Гости выслушали здравицы, обильно спрыснули младенца вином и медом, плотно набили желудки и встали. Ярослав немедленно подскочил ко мне.
– Дозволь перемолвиться, брате!
Малыга метнул на меня взгляд: «Что говорил!»
– Ладно! – согласился я. – Только воеводу возьму! – Я указал на Малыгу.
– Воля твоя! – склонился Ярослав.
Из-за жары пир проходил в сенях, мы прошли в гридницу. Слуга притащил кувшин, разлил по кубкам вино, после чего исчез, затворив за собой двери. Мы с Малыгой сели рядом, Ярослав примостился напротив. Пригубив вино, он поставил кубок, но разговор не начинал, видимо, собираясь с мыслями. Я не торопил. Разглядывал князя. Прежде мы встречались дважды, но мельком: ни поговорить, ни чаши поднять. Ярослав был не старым – лет сорока. Собою хорош. Поджарое, мускулистое тело, продолговатое лицо с лапками морщин у голубых, «рюриковских» глаз. В Теребовле князь сидел тихо. На глаза не лез, советов не навязывал, милостей не просил. Со смердами ладил, дань слал вовремя – словом, вел себя тише воды ниже травы. Так и сидел бы, если б не позвали в крестные.
– Слыхал, брате, Волынь теперь твоя? – вымолвил наконец Ярослав.
Я кивнул и насторожился. Это он к чему?
– Посади меня во Владимире!
Малыга от неожиданности ахнул. Я сдержался, не зная, как реагировать, и Малыга опередил:
– Думай, чего просишь, князь! Волынь – и в удел?
– Разве я сказал: «Дай!» – обиделся Ярослав. – Я просил: «Посади!» Разницу между посадником и удельным князем ведаешь? К тому же не задаром. За Волынь отдаю Теребовль.
– Нашел чем прельстить! – хмыкнул Малыга. – Захочет Иван, так сам заберет!
– Однако ж не забрал! – возразил Ярослав. – Значит, доволен мной. Честь мне оказал, позвав в крестные. Что встреваешь, воевода? Не у тебя прошу!
Малыга побагровел: Ярослав указал ему место. Пропасть между князем и боярином в этом мире глубокая. Малыга мне – первый ближник, зато Ярослав – Рюрикович. Батька набычился, запахло ссорой.
– Зачем тебе Волынь? – поспешил я. – Теребовль хоть и мал, но там ты хозяин. Стоит ли менять на посадника?
– Не велика разница! – возразил Ярослав. – Сейчас дань тебе шлю и оттуда стану. В Теребовле суд правлю, и там придется. Честь одинакова. А что до слова твоего, брате, так скучно мне в Теребовле. Деды мои великими землями правили, мне того же хочется. Чем я хуже Мономашичей с Ольговичами? Воевал добре: девять раз в Поле ходил. Людей мало терял, добычу брал богатую. В княжестве моем справно, воевода твой подтвердит! Так ведь?
- Предыдущая
- 20/70
- Следующая
