Джаханнам, или До встречи в Аду - Латынина Юлия Леонидовна - Страница 109

• Предыдущая
• 109/129
• Следующая

Два одиночных выстрела. Чей-то крик.

Внутри было просторно – куда просторней, чем в заводоуправлении, и гораздо холодней. Боевики в камуфляже стояли везде – на железных лестницах, на балюстраде, опоясывающей второй уровень, направив дула автоматов почти вертикально вниз. На стене лицом к Мекке висел огромный портрет Ленина, вышитый на алом бархате, и фанерный лозунг под ним сообщал: «Да здравствует СССР – братская семья народов!»

Братская семья давно хлесталась из автоматов, но фанерному щиту до этого не было дела. Империя развалилась, а лозунг уцелел.

Пространство бывшего машинного зала было так велико, что Карневич даже не понял, – как они собираются контролировать заложников?

– В середину! Все в центр!

Автоматная очередь гулко ударила по стенам и нервам. Через десять минут заложники сбились в кучу на месте вырванного с мясом генератора. Карневич оглядывался в поисках Хасаева. Но лидера боевиков нигде не было видно.

Серые цементные колонны переходили в крышу на высоте третьего этажа, и между заложниками и крышей на отметке второго уровня стояли чеченцы. В воздухе метались перепуганные голуби – теплая заброшенная ТЭЦ была их любимым убежищем.

– Сесть! Всем сесть! Ну!

Холод бетонного пола пробирал до костей. Карневич внезапно вспомнил слова Барова о том, что Хасаев до сих пор вел себя очень рационально. Даже со взрывчаткой его люди обращались так, словно боялись случайного сбоя больше, чем штурма. «Как же они заминируют такое пространство? – подумал Карневич. В душе внезапно вспыхнула надежда. Даже если чеченцы снова поставят среди заложников ящики с сорокакилограммовыми зарядами разминирования, на таком пространстве взрывная волна неминуемо рассеется, и у многих будет шанс остаться в живых.

В следующую секунду ворота в дальнем конце зала распахнулись, и свежий поток воздуха подхватил распяленную над ними растяжку: «Крепи ударным трудом силу Родины!» В ворота, один за другим, въехали пять двадцатитонных мазутовозов, сравнительно новых, недавно закупленных в Японии, со сверкающей черной полосой на желтом боку и с желтыми же иероглифами вдоль черной полосы.

Машины ползли по бетону, как прожорливые гусеницы по капустному листу. Колеса размером с человеческий рост давили рассыпанный по бетону мусор. Потом машины стали разворачиваться, с трех сторон окружая испуганных, замерших посереди зала людей. С четвертой стороны была стена с шеренгой автоматчиков, и все автоматчики были без масок.

Почему-то это очень напугало Карневича. До сих пор с открытыми лицами ходили не больше десятка боевиков, видимо полагавших, что их имена и физиономии и без того известны властям. Мила в ужасе прижалась к американцу.

Из шеренги вышел Руслан Касаев, повелительно поднял руку вверх и заговорил:

– Если кто-то решил, что в этих машинах мазут, – он решил неправильно. В них бензин. Наполовину. Другая половина – это пары бензина. Если кто не понял, что это значит, пусть спросит у соседа.

«Вот сейчас кто-то побежит, – подумал Карневич, – террористы выстрелят, рикошет попадет в цистерну…»

Но никто не бежал и не кричал. Люди ошеломленно жались друг к другу. Все они работали на нефтезаводе и хорошо понимали, что такое взрыв пятидесяти тонн горючего. Все они знали, как именно были уничтожены нефтебазы в Озлони, Торшевке и Дарьине. И все они понимали, что именно имел в виду Руслан: пары бензина в данной ситуации были гораздо опасней мазута.

– Нас убьют? – шепотом спросила Мила у Барова.

Данила не ответил, пошатнулся и сел на бетон. Выглядел он ужасно: разбитые губы, ссадина над левой бровью и синяк в поллица от скулы и до глаза. И впервые за три дня Карневич видел олигарха растерянным. Баров не был растерян даже после стрельбы и взрыва резервуара, когда мирный завод внезапно превратился в город Грозный, он мгновенно ориентировался в ситуации, тотчас принимал решения, и Карневич внезапно почувствовал, что он, как и все другие, просто уже очень сильно привык за эти три дня доверять решениям Барова.

К Барову подошел один из спецназовцев: сержант внутренних войск Валерий Мишин.

– Что происходит? – спросил Мишин Барова.

Олигарх поглядел на него мутными глазами.

– Не знаю.

– Разве? – в голосе сержанта было холодное бешенство, – ты же у нас всезнайка.

Баров поднял на него глаза, похожие на арктический лед.

– Допустим, догадываюсь, – сказал Баров. – Это что-то может изменить?

Мишин долго молчал. Потом опустился на бетонный пол рядом с Данилой.

– Пить хочешь? – спросил спецназовец.

Баров кивнул. Мишин вынул откуда-то из-за пазухи припасенную бутыль с минералкой, и Баров долго пил, запрокинув голову, а потом передал бутылку Миле. Она пила, стараясь сдерживать слезы, и Карневич вдруг вспомнил, как он увидел ее впервые несколько дней назад – золотоволосую, в затканном кружевами платье, с сияющими глазами, ловящими каждое движение Руслана. Дикарь. Чечен. Нохчи. Уж свою-то русскую жену он мог отпустить, неважно, вожак он здесь или невольный попутчик?

– Я был тогда с Петькой, – вдруг сказал Мишин, – с Исениным. Ну, когда «Уазик» расстреляли. У нас за неделю до этой истории товарища убили.

– Чечены?

– Да. У нас редко погибают, а тут – погиб. На обратном пути на нашу же растяжку напоролся. Он еще живой был, когда его в вертолет клали. А в воздухе он умер. Вертолет перегруженный был, а Фархад был мертвый. У них подъемной силы не хватало, вот они его и выкинули.

– Это что, повод расстреливать детей? – спросил Карневич.

Мишин помолчал.

– Труп никто не решился оформить. Понимаешь? Его же выкинули, он не в бою умер и не на земле, и полковник, Васильев, не решился написать, что его выкинули. А написали: пропал без вести. А из военкомата вдове ответ: трупа, мол, нет, пропал без вести, пенсию оформить не могем, вдруг он к бандитам перебежал. Напились мы все тогда в дым. Исенин небо дырявил, кричал, что убьет Васильева. А убили детей. Господи, как они кричали…

– Жалеешь? – спросил Баров.

– Жалею, что это был не Хасаев.

Мишин помолчал и вдруг почти закричал:

– Почему они пишут «пропал без вести»? А, Данила, скажи, ну когда человек пропал без вести на площади Минутка, он куда пропал? Он в булочную, что ли, убежал? Почему они посылают нас в смерть, а пишут – «пропал без вести»? Почему у них труп выходит виноват, что не может сообщить своего местонахождения? Данила, вот ты умный, скажи, америкосы пишут: «пропал без вести»?

– Нет. Они пишут: «пропал в бою», – ответил Баров.

И в этот момент грохнуло. Пол подбросило, словно они сидели в грузовике, налетевшем на рытвину. Со второго этажа посыпались сор и стекла, в воздухе с истошным криком заметались голуби, бархатный портрет Ленина спорхнул вниз, напоролся на развороченный статор, забился в воздухе и обвис, словно складчатый труп, пронзенный железным колом.

Откуда-то из-под крыши рухнул огромный пласт бетона с торчащей из него арматурой, и генеральный директор зачарованно наблюдал, как железный штырь летит вниз – точнехонько в гузно мазутовозу. В последний момент болтающиеся на штыре клочья бетона сыграли роль воздушных рулей, он изменил свою траекторию и с грохотом вонзился в кабину машины. Из машины выскочил ошарашенный автоматчик и покатился по полу.

– Назад! Всем назад! – орали чеченцы, стреляя поверх голов и машин.

Люди в панике падали на пол, закрывая головы руками. Карневич упал на Милу, прижимая ее к бетону своим весом. «Ну все, сейчас рванет», – подумал бывший директор бывшего завода.

Не рвануло.

Прошло пять минут, не меньше, пока люди стали подниматься, ощупывая головы и вытряхивая из волос кусочки цемента и помет обосравшихся в панике голубей. Карневич зачарованно смотрел на мазутовоз: кусок арматуры, вонзившийся в кабину, раскачивался, как перо на шляпе мушкетера.

Далеко-далеко вверху, в решетчатых окнах, опоясывавших здание на втором уровне, небо стало дневным и багровым.

Ворота в машинный зал распахнулись. На пороге, на фоне подсвеченного огнем черного грибовидного облака, стоял Халид Хасаев, и автоматы за спинами его людей были как рога чертей. Халид с минуту стоял неподвижно, а потом отдал приказание.

• Предыдущая
• 109/129
• Следующая