Ниндзя - ван Ластбадер Эрик - Страница 77

• Предыдущая
• 77/108
• Следующая

Ворота будто висели в воздухе, выступая из воды как огромный иероглиф, символ старой Японии, вечно напоминающий о ее прошлом.

Поезд долго стоял на станции. Вокруг трудились безобразные приземистые промышленные здания. В воздухе висела раскаленная тишина, тонкая и хрупкая, как яичная скорлупа.

Сидение напротив Юкио и Николаса, долгое время остававшееся пустым, теперь занимал высокий худощавый человек в серо-коричневом кимоно. Он был совершенно лысый, если не считать клочков белой бороды, свисавших с узкого подбородка. Его кожа, полупрозрачная, как пергамент, туго обтягивала широкие скулы; но вокруг глаз и в уголках рта годы собрали множество морщинок. Старое дерево, возраст которого можно определить по числу годовых колец. Старик кивнул им, и его глаза ярко сверкнули. Его руки были скрыты в широких рукавах кимоно.

Поезд, наконец, дернулся, и станция начала медленно отдаляться. При этом чувство подавленности усилилось; казалось, воздуха больше нет, и если открыть окно и высунуть туда голову, окажешься в холодном космическом вакууме.

Николас почувствовал легкую дрожь и выглянул в окно. В ярком фарфоровом небе слышался гул самолета.

Поезд невыносимо медленно тащился через город. На мгновение в окне показался каркас старой обсерватории, такой, каким он был в 1945 году: полуобгоревший скелет купола, одинокий и зловещий. Чайки низко кружились над ним, но никогда не касались, будто повинуясь генетической памяти и инстинкту самосохранения. Наверно, они и теперь еще чувствовали его обжигающий жар, шипящие потоки радиации.

— Ты хочешь узнать мое настоящее “я”? — спросила Юкио, наклонившись к его уху, когда они оба не сводили глаз со скорбного памятника. — Смотри. Вот так же и моя душа.

“Теперь она стала сентиментальной, — подумал Николас. — Противоположный полюс ее непробиваемого цинизма”. Но именно эта двойственность больше всего привлекала его в Юкио. Николас ни на минуту не верил ее напускной простоте. Он знал, что это не более чем самозащита, и ему мучительно хотелось понять, что прячется за каменной стеной, которую Юкио возводила вокруг себя с таким упорством.

Узкие ленты облаков плыли поднимались откуда-то с земли высоко в небо. Хиросима осталась позади.

— Извините меня, — сказал старик. — Простите мою назойливость, но я не могу удержаться от любопытства. Он замолчал, и Николас был вынужден спросить:

— Что же вас интересует?

— Вы были когда-нибудь в Хиросиме?

— Нет, — ответил Николас; Юкио молча покачала головой.

— Я так и думал, — заметил старик. — В любом случае, вы слишком молоды, чтобы помнить старый город таким, каким он был до уничтожения.

— А вы? — спросила Юкио.

— О да. — Он печально улыбнулся, и морщинки пропали с его лица. — Да, когда-то Хиросима была моим домом. Теперь кажется, что это было так давно. Почти как в другой жизни. — Старик снова улыбнулся. — Да так оно и было, в некотором смысле.

— А где вы находились, — поинтересовался Николас, — когда это произошло?

— В горах. — Он кивнул. — Да, достаточно далеко от огненного смерча. За много миль отсюда качались деревья и земля содрогалась как от боли. Ничего подобного никогда не случалось. Рана, нанесенная Вселенной. Это больше, чем гибель человека или даже цивилизации.

Николас хотел спросить почему, но не смог произнести ни слова. Он сидел с пересохшим ртом и не сводил глаз со старика.

— Вам повезло, что вас не было в городе, когда упала бомба. Старик посмотрел на Юкио.

— Повезло? — Он выговорил это медленно, будто пробуя на вкус неизвестное блюдо. — Не знаю. Это не совсем подходящее слово. Если и можно подобрать какое-то слово, то это карма. Видите ли, перед самой войной я уехал за границу. В то время я занимался торговлей, я часто бывал на континенте, в основном в Шанхае.

Рука старика показалась в рукаве кимоно, и Николас поразился необыкновенной длине его ногтей. Они были тщательно ухожены, отполированы и покрыты светлым лаком. Старик заметил удивленный взгляд Николаса.

— Эту причуду я перенял от китайских аристократов, с которыми вел дела и которые относились ко мне по-дружески. Теперь я к этому привык настолько, что даже не замечаю. Впрочем, длина моих ногтей весьма умеренная. — Он уселся поудобнее, словно собирался рассказать вечернюю сказку своим внукам. У него был замечательный, хорошо поставленный голос: властный, и в то же время мягкий. — Однажды, закончив все дела, мы решили отдохнуть и поехали за город. Я понятия не имел, что меня ожидает: у этих китайцев довольно странные вкусы. Но занимаясь бизнесом, нужно быть космополитом, особенно в том, что касается личных пристрастий твоих партнеров. Да, я не думаю, что в таких делах разумно быть слишком узколобым и упрямо придерживаться собственных традиций. В мире есть сотни разных культур, не так ли? Кто может сказать, которая из них лучше. — Старик пожал худыми плечами. — Во всяком случае, не я.

За окном сгущались сумерки. Края серых облаков светились розовыми и золотистыми оттенками. Солнце опустилось за горизонт, и небо на востоке было чистым, словно огромная полупрозрачная чаша из темно-синего фарфора. В вышине уже можно было различить несколько ярких звезд, будто заброшенных туда чьей-то огромной рукой. Весь мир, казалось, погрузился в абсолютный покой, и само время уже не имело никакого смысла. Наступил тот волшебный миг, когда после неслышного вздоха должен вот-вот подняться занавес... и начнется представление.

— Мои китайские друзья отвезли меня в небольшой городок в окрестностях Шанхая. Это был — извините меня, дорогая — бордель. Нет, не тот дом, в котором мы остановились, а весь город. Да, да, город развлечений. Еще раз прошу у вас прощения, барышня. Дедовой человек, который неделями не бывает дома, по многим причинам едва ли может позволить себе взять с собой жену. И подобные развлечения становятся почти неизбежной частью поездки.

Китайские аристократы ценят чувственные радости весьма высоко. И я не могу сказать, что осуждаю их за это. — Старик засмеялся, но в этом смехе не было ничего непристойного, скорее добродушие любящего дядюшки. — В конце концов, это необходимая и важная часть нашей жизни — так почему же не отдать ей должное?

М-да, как бы там ни было, я никогда прежде не видел такого роскошного заведения. Среди гостей были исключительно аристократы, более того, из весьма избранного круга. Замечательно изысканное общество. — Его глаза казались огромными и мечтательными. — Да, там хотелось остаться на всю жизнь. Но, разумеется, это было невозможно. Представьте себе, через некоторое время такая разреженная атмосфера может порядком надоесть. По крайней мере, я не хотел бы испытать это на себе. Жизнь ничего бы не стоила, если бы в ней не оставалось места для прекрасных грез. Каждому человеку нужно время от времени отрешиться от действительности, не так ли?

Поезд прогрохотал по мосту и углубился в лес; чахлые деревца стояли точно жалкие остатки разбитого войска. Последний свет угасал, и черные облака приобрели отчетливые формы. Только над самым горизонтом, в дымке, терялись все очертания. Ночь быстро окутывала землю, как строгая мать.

— Но я не собираюсь рассказывать вам обо всем, что там было. — Старик обезоруживающе улыбнулся. — Вы достаточно молоды, чтобы нуждаться в моих советах по этой части. Нет, я расскажу вам об одном человеке, которого я там встретил. — Он поднял длинный палец, костлявый, но удивительно красивый, Длинный ноготь причудливо поблескивал в тусклом свете вагона. — Этот человек не был одним из клиентов, я в этом уверен, и в то же время он явно там не служил. По крайней мере, я никогда не видел его за работой.

Поздно ночью или, точнее говоря, рано утром его можно было застать в большом салоне на первом этаже — здание было двухэтажным (возможно, его когда-то построили англичане, но, разумеется, для каких-то других целей) — он сидел в одном из высоких кресел и играл в какую-то незнакомую мне игру с белыми и красными костями...

— Маджонг? — предположил Николас.

• Предыдущая
• 77/108
• Следующая