Ниндзя - ван Ластбадер Эрик - Страница 76

• Предыдущая
• 76/108
• Следующая

Николас почувствовал, как ее пальцы коснулись его бедер, замок медленно скользнул вниз; его обдала горячая волна. Все это время Юкио не сводила с негра широко раскрытых сверкающих глаз. Ноги Николаса стали ватными. Ему хотелось закричать: “Прекрати!”. Но он не мог. Моргнула ли она хоть раз? Николас хотел убрать ее пальцы, но не сделал этого. Он продолжал смотреть на сцену, краешком глаза поглядывая на зловещую выпуклость. Какого он был размера? Какой он вообще может быть? Правда ли, что это сводит женщин с ума?

Сямисэн продолжал играть. Самураи сражались с подобающей доблестью. Да, да. Да!

— Знаешь, что мне не нравится в японцах? — спросила Юкио. Уличные огни, проходя через жалюзи, бросали на стену и часть потолка полосатые тени.

Николас повернулся в кровати.

— Что?

— То, что у них не бывает светлых глаз. — Она вздохнула, и он представил, как ее широкие губы вытянулись трубочкой. — В Киото я видела француженок и американок с голубыми глазами. Странно, я всегда мечтала, чтобы у меня были зеленые глаза — как изумруды.

— Почему ты об этом думаешь?

— Мне кажется, эти мысли показывают, как я себя ненавижу. Вот это, — Юкио потянулась, взяла его руку и опустила ее себе между ног, — только это имеет значение.

— Нет, — Николас отдернул руку. — Это не имеет никакого значения.

Она спросила тихо:

— Совсем-совсем. Николас рассмеялся.

— Ну ладно. Имеет. Но самую малость. Он привстал и наклонился над ней. Ее кожа казалась очень бледной в полумраке.

— Послушай, Юкио, ты понравилась мне еще до того, как мы танцевали в тот вечер.

— До того, как я...

— Стала ко мне прижиматься.

Юкио вытащила руку из-под одеяла и легонько ударила Николаса в грудь. Его мышцы задрожали, и он ощутил знакомое напряжение в животе. Ему казалось, будто чья-то могучая рука давит на его легкие, и ему становится трудно дышать.

— В чем дело? — спросила Юкио, когда он отодвинулся и сел на край кровати. — Чего ты боишься? — Николас чувствовал, как она смотрит на него. — Меня? Ты боишься меня, Николас?

— Не знаю, — ответил он печально. И в этом было все дело.

Они уехали из Осаки на старом довоенном поезде, который, несмотря на идеальную чистоту, резко отличался от предыдущего экспресса.

Стук колес, скрип рельсов, толчки. Но почему-то это успокаивало Николаса. Его мысли то и дело возвращались к тому спектаклю в кукольном театре. Вернее, к спектаклю, который устроила Юкио. Может быть, она нимфоманка? Но как он мог об этом судить? Николас даже не знал точно, что это такое. Любая женщина, которую нельзя удовлетворить? Но ее жажду можно погасить. Просто для этого требуется очень много сил. И если даже она нимфоманка? Что это меняет?

Он отвернулся от Юкио и стал смотреть в окно. Мерное дребезжание. Кто-то шел по проходу и едва не упал на них, когда поезд накренился на повороте. За крутым откосом проносились квадраты лугов и рисовых полей. Николасу показалось, что вдалеке он видит неподвижное стадо коров. Скоро рельсы повернут на юго-восток, к морю.

День был безоблачным, и солнце уже растопило последние остатки белого утреннего тумана.

Позади оставался Кобе, один из крупнейших портов Японии, с его бесконечной чередой грузовых судов и международной колонией, которая составляла добрую четверть населения города.

“Мы уже далеко отъехали”, — подумал Николас. Эти промышленные и деловые центры раздражали его. Как и аэропорты, они все удручающе похожи друг на друга, несмотря на языковые и расовые различия. В аэропорту невозможно понять даже, в какой части света ты находишься. Другое дело, вокзалы. Странно, но ему никогда не приходилось видеть два одинаковых вокзала, и этот старомодный индивидуализм действовал на Николаса успокаивающе. Кроме того, из окна поезда можно увидеть больше, чем просто серьге облака, похожие на клочья седой бороды. И как эта штука вообще держится в воздухе?

Он оторвал взгляд от пейзажа за окном. Пассажиры в этом поезде тоже были другими. Последний бизнесмен сошел в Кобе, и теперь Николас видел вокруг себя людей земли. Напротив сидел человек в синем комбинезоне и высоких ботинках с толстыми подошвами. Скрестив на тощем животе мозолистые руки и уронив подбородок на грудь, он вытянул ноги и скрестил лодыжки. У него были очень короткие седые волосы и жесткие черные усы. Наверное, рабочий с фермы; возвращается домой. Через проход мирно посапывала с полуоткрытым ртом толстая женщина в ярком бело-малиновом кимоно. Рядом с ней высилась стопка коричневых бумажных пакетов. Двое ребятишек в европейских костюмах забрались с ногами на сиденье и строили гримасы каждому, кто проходил мимо.

— Николас, ты меня слушаешь?

— Нет, извини. Я думал о кукольном театре. Юкио засмеялась.

— Ты хочешь сказать, о том, как я тебя там трахнула.

— Не понимаю, — возмутился он, — почему ты считаешь своим долгом выражаться как матрос. Почему, например, ты говоришь “трахаться”, а не “заниматься любовью?

— Потому что, — серьезно ответила она, — “трахаться” это именно то, что я имею в виду. Ты когда-нибудь занимался любовью, Николас? Расскажи мне, что это такое.

— Я занимаюсь любовью с тобой.

— О чем ты говоришь? Мы трахаемся как кролики.

— Не думаю, что это можно сказать даже о тебе.

— Не думаешь? — в голосе Юкио послышалось раздражение. — Слушай, Николас, я трахаюсь с тобой точно так же, как и с остальными. Ты знаешь, как я веду себя с тобой? Так вот, точно так же я веду себя и с другими мужчинами. Например, с Сайго. — Зачем она сейчас вспоминает о нем? — Я кончаю у него на ладони...

— Ладно! — закричал Николас. — Хватит! Зачем ты все это говоришь?

Юкио потерлась о него и заурчала как кошка.

— Я? Я просто хочу завести тебя, вот и все. Ты не обращал на меня внимания, и я…

— Господи! — Он поднялся с сидения. — И ты не нашла другого способа?

Николас грубо протиснулся мимо нее и прошел в конец вагона. Там он стал наблюдать через двойное стекло, как раскачивается соседний вагон. “Господи, — думал он, — неужели она собиралась подогреть меня такими рассказами? Что за дикая мысль”. Он почувствовал озноб и легкую тошноту и оперся рукой о дверь вагона.

Справа от него сверкали последние огни города. Николас посмотрел на часы. Должно быть, Курасики. Вот-вот покажется северный край Сэто Найкай — Внутреннего моря. Родители часто возили его туда в детстве, и оно всегда казалось ему бесконечно тихим и добрым.

Поезд пробивался сквозь густые рощи высоких сосен, и в вагоне вдруг стало темно и жутко. Потом так же внезапно снова ворвалось солнце и сосны отступили, открывая отвесный склон. Внизу сверкало Внутреннее море, словно в нем танцевали тысячи кривых золотистых сабель.

Николас зачарованно смотрел на воду. Теперь Юкио должна была бы тихонько подойти к нему сзади, обнять и извиниться. Но с какой стати? И все же он ждал. Неисправимый романтик.

До самого горизонта тянулись один за другим острова, большие и поменьше, холмистые и плоские. В детстве Николасу говорили, что во Внутреннем море больше суши, чем воды. Острова были покрыты сложным узором террас: плодородная земля в Японии в большой цене.

“Когда-нибудь, — думал Николас, мне хотелось бы просто путешествовать с одного острова на другой, помогать людям работать на этих крохотных полях, а потом разговаривать с ними за едой. Наверно, на это не хватило бы целой жизни. Что за мысль! Никогда не возвращаться — только вперед. Каждый день в новом месте, не такой, как был вчера и как будет завтра. Никогда не уставать, никогда не скучать. Как теперь? Я слишком для этого молод”.

Николас знал, что это не усталость и не скука: совсем другое чувство рядится в их одежды.

Страх.

Они проезжали хиросимскую бухту. Показались огромные оранжево-черные тории, ворота храма Ицукусима. Это место считалось одним из самых красивых видов Японии. Николас теперь впервые увидел его своими глазами и вспомнил бесчисленные яркие открытки.

• Предыдущая
• 76/108
• Следующая