Кровь на мечах. Нас рассудят боги - Гаврилов Дмитрий Анатольевич "Иггельд" - Страница 45

Есть у полян примета. По весне, когда пашут да сеют, не жди хазаров, а вот настанет пора урожайная, тогда и являются супостаты. Мало что князь киевский от степняка откупается, чем богат, на пути своем на земле славян хазары хозяйствуют помимо того князя и приговаривают: «Когда едят из одной миски – кто-то наедается, а кто-то остается голодным».

Когда стараниями древнего Яроока толпа горожан притихла, Олег шагнул ей навстречу и, уперев окровавленный посох в досчатую мостовую, заговорил так:

– Все ли слышали разговор наш, господа киевляне? А то мне не лень и повторить. Я – великий князь новгородский, Олег, не с войною к вам пришел, а с делом. Явился суд чинить, прознав о беззаконии.

Проведали мы на Севере, что давно неправдою полнится земля Киевская. Коли нарушены божьи законы, гнев небожителей неотвратим. Из-за вас, соседи, житья вашего неправедного, обрушится он на все языцы корня Словенова!

А не князьям ли блюсти обычаи и законы, сберегая народ от кары богов? Стало быть, и мне беречь мой город, ныне мою землю Новгородскую. Потому пришел я в Киев и Лес от Степи охранить, да и сказать пришел. Забыли вы, киевляне, гордость, а через правителя своего и честь потеряли! Вся страна славянская вас, русов-полян, клянет, что по рекам ходите, да свободных людей хватаете почем зря, и торгуете за презренные дирхемы единокровниками.

Не потому ли родные боги отвернулись от Киева, что правил тут враль и клятвопреступник?!

Хитростью да посулами увлек Осколод неокрепшие умы за собою – поманил с Ильменя русов за добычей. Им еще Гостомысл вверил в попечение подступы к державе северной, но увел Осколод сынов русских Царьград воевать. И забыли русы те, где скончевают век родители, на шелка да злато-серебро купились.

Зарекался Осколод на род Рюриков с мечом ходить, но воевал он верный нам Полоцк. Немало храбрых варягов пало тогда.

Говорил, что от хазаров Киев стережет, а сам же с теми степняками договор имел – вольных в рабство обращал и прибыль с того получал год от года великую. И не то еще худо, что от дедовской веры отрекся. А то худо, что именем нового бога считал себя вправе судить единоплеменников.

Удача давно отвернулась от князя вашего! Лишь замыслил идти на полочан – лишился Осколод сына через булгар, да не внял знамению, а кривичей не победил. Со степняком ряд имел – разметала буря лодьи под Царьградом. Покрестился Осколод с Дирою да воями – вынули богини судеб из чрева княгини наследника. А бесплодная жена княжеская – вся земля бесплодна, неурожайна. Так ли реку, Яроок?!

– Верны слова твои, княже! – поддержал Олега верховный жрец. – Отняли боги Удачу у Осколода.

– Но ведь знамение было! – крикнули из толпы. – Не съело пламя Святое Евангелие!

– Наслышан, наслышан я и про «великое чудо» с неопалимою книгою. Но по всему видать, что Осколод был еще и глуп. А вы вслед за ним – глупцы!

Воцарилось напряженное молчание.

– Да, есть на свете волшебство, – продолжал Олег. – Есть и могучие, неведомые смертному человеку Силы. Но не всякое чудо от богов происходит. Иной раз тайное мастерство за откровение божье принимается. Али не слышали, что у ромеев хитрый огонь издревле имеется, с кораблей на врагов пышущий? Рукотворен он, но за семью замками: как рождается пламя – ромеи хранят свой секрет. Так отчего бы им и защиту от огня не выдумать? Вот и смекайте, чудо ли то али надувательство!

– Дозволь, княже! – прокряхтел неизменный Яроок.

– Изволь, жрец!

– Люди! – проскрипел Яроок, закашлялся и, обретя голос и силы, повторил: – Земляки! Недаром молва об Олеге идет, что-де вещий он. Не верил прежде, сам нынче убедился. Дознался я от купцов ромейских, да никому про то не сказывал доселе, что лежит в морях за Царьградом остров, а на острове том велик-камень Хризотил [21]. И чудесен он, ибо волокнист, точно шерсть. А никакой огонь камень сей взять не в силах. Потому, смекаю, коли из шерсти можно сапоги на зиму свалять, так из камня Хризотила того можно не то что одежу какому царю [22]пошить, а и дощек, и листов сотворить для письма. Хитрость ромейская не знает границ. Так не из того ли негорючего камня книги свои сотворили ромеи? – закончил он с воодушевлением.

Загудел народ, заволновался:

– Вздернуть попов!

– Давно пора!

– На кол их, обманщиков!

Олег удовлетворенно усмехнулся, но, подняв длань, восстановил тишину у пристани:

– Жил Осколод, как раб чужого бога, так пусть и посмертие его рабским будет. Я говорю – лежать ему на месте сем без погребения! И пусть черные вороны окажут трупу почести, отобедав. Пусть гниет и после смерти в нави, как тлел наяву. Страшен жребий того сердобольного, кем бы он ни оказался, коли решение мое нарушит – тело предателя земле, воде али огню предаст! Что с мертвым телом станется, то и с презревшим слово мое сбудется непременно. Пусть ослушник не молит о пощаде!

А сейчас скажу дружине Осколодовой. Старшинам да воеводам. Виновны вы, что потакали творимому беззаконью, виновны, что кровь мирных землепашцев да вольных охотников проливали. Знаю, держала многих из вас клятва, данная этому мертвецу. Освобождаю всех от присяги Осколоду. Теперь идите, коли сумеете, и поглядите в глаза соседям. А хотите – служите Киеву пуще прежнего, искупайте делом вину, как совесть велит.

– Тебе, что ли, князь, служить? – крикнул один из тех воев, что стоял, как и Добродей, с обнаженным клинком. – Ты так и говори, не стесняйся!

– Чтобы мне служить, это еще постараться надо, – отвечал Олег громко. – Но за службу Осколоду никого преследовать не стану. И так от обиженных вами, чьи родичи проданы в рабство и влачат дни кто в Булгаре, а кто в Персии, далеко не уйдете.

– Вот же как по полкам-то все разложил! – восхитился Златан. – А коли и забраться в глушь, где никому не известен, от совести не сбежать и не спрятаться.

– Шибко ты совестливый стал, – огрызнулся Добродей, отправляя меч в ножны. – Я до корчмы, – обернулся он к Горяну, внимавшему Олегу, как видно, с почтением. – Тошно. Эх, и напьюсь же сегодня!

– А как же Дира, Агафон? Как же княгиня?! – поддел Златан недавнего приятеля.

Добродей почернел от этих слов, но не ответил, а стал торопливо пробираться сквозь толпу, внимавшую ладной речи Новгородца, от которой самого Добрю чуть не вывернуло наизнанку.

Старый воевода Хорнимир, превозмогая немощь, мерил княжеский двор широкими, тяжелыми шагами, бормотал под нос. Дружинники мертвого князя хмурились и молчали. Впервые за долгие годы Хорнимир не знал, как подступиться к разговору. Наконец он глубоко вздохнул, снял шелом и начал:

– Други! Признаться честно… ничего не понимаю. Олег на нашей земле, его дружины сильнее. Он может взять весь город силой, если захочет. Много крови прольется славянской. А мы…

– Нужно драться, – выпалил кто-то.

– Да подожди ты! – рыкнул воевода, продолжая вышагивать по двору.

Под прицелом сотен глаз Хорнимир беззастенчиво чесал лысый затылок, был похож на простого пахаря, который подсчитывает, как распорядиться скудным урожаем.

– Ратиться с Олегом без толку, – заключил Хорнимир. – Вы и сами это знаете. А признать власть за Олегом или этим мальчиком… как его?

– Шут его знает… То ли Ингорем, то ли Херраудом прозывают.

– Да, Чернобог разберет!.. Эх… Наш князь убит. И как бы горько это ни звучало: правда ныне на стороне Новгородца, не на облаке она, на земле этой, правда-то! Осколод, по всему выходит, был клятвопреступником…

Мы можем признать власть за княгиней Дирой, но нам не удержать Киева. Я-то свое пожил, а вы и сами сгинете, и семьи свои погубите. Нужно покориться.

– Легко же ты сдался! – выпалил Добродей. Со всех сторон послышались одобрительные крики. Впрочем, они были слабей и неуверенней, чем хотелось старшему дружиннику.