Маленькая хозяйка Большого дома. Храм гордыни. Цикл гавайских рассказов - Лондон Джек - Страница 9

• Предыдущая
• 9/88
• Следующая

Опекуны снова подтвердили.

— Так вот, я хотел бы сейчас получить сто долларов, — заявил Дик.

— На что? — спросил мистер Крокетт.

— Это я могу вам сказать, — ответил мальчик твердо. — Чтобы путешествовать.

— Вы пропутешествуете в постель сегодня вечером в половине девятого, — резко возразил мистер Крокетт, — и никаких ста долларов вы не получите. Дама, о которой мы вам уже говорили, приедет сюда к шести часам. Вам известно, что вы будете на ее ежедневном и, если так выразиться, ежечасном попечении. В половине седьмого вы, как всегда, будете обедать; она будет есть с вами и следить за тем, чтобы в положенный час вы ложились спать. Мы уже говорили вам, что она заменит вам мать: она будет наблюдать за тем, чтобы ваши уши были чистые, шея вымыта.

— И чтобы в субботу вечером я принимал ванну, — с преувеличенной скромностью закончил за него Дик.

— Вот именно.

— Сколько же вы, то есть сколько же я плачу этой даме за ее услуги? — спросил Дик озадачивающим, сдержанным тоном, вошедшим у него в привычку и испытанным на себе его школьными товарищами и учителями.

Тут мистер Крокетт впервые откашлялся, прежде чем ответить.

— Ведь я ей плачу, не правда ли, — настаивал Дик, — из тех самых двадцати миллионов?

— Он — в отца, — заметил про себя мистер Слокум.

— Миссис Соммерстон, или, как вы ее называете, «эта дама», получает сто пятьдесят долларов в месяц, то есть тысячу восемьсот в год, — сказал мистер Крокетт.

— Это выброшенные деньги, — вздохнул Дик. — И к тому же при полном пансионе.

Он поднялся со своего стула, этот тринадцатилетний аристократ — аристократ не по рождению, не по наследству, а по воспитанию во дворце на Нобском холме. Он был в эту минуту так горд и высокомерен, что его опекуны тоже невольно поднялись со своих кожаных кресел. Но он не напоминал маленького лорда Фаунтлероя; здесь все обстояло сложнее. Он знал, что жизнь человеческая многолика. Недаром на первом месте оказалась Мона Санвинетти. Недаром он дрался с Тимом Хэгэном, пока не разделил с ним власти над школьным двором. Рожденный отцом, пережившим бешеную золотую лихорадку сорок девятого года, он был подлинным аристократом и вместе с тем демократом, прошедшим народную школу. Своим молодым, еще незрелым умом он уже постиг разницу между знатью и простонародьем; он обладал громадной силой воли и спокойной уверенностью в себе, совершенно непонятной трем пожилым джентльменам, в руки которых была отдана его судьба и которые обязались увеличить число его миллионов, а из него самого сделать порядочного человека по своему образу и подобию.

— Благодарю вас за доброту, — сказал Дик, обращаясь ко всем троим. — Надеюсь, мы как-нибудь уживемся. Разумеется, эти двадцать миллионов принадлежат мне и, конечно, вы обязаны сохранить их для меня, так как я в делах ничего не смыслю.

— Они в наших руках еще вырастут, дружок. Они будут целы, мы их поместим в благонадежные солидные бумаги, — заверял его мистер Слокум.

— Но только, пожалуйста, без спекуляций, — наказал Дик. — Папе везло, но я слышал, он говорил, что теперь времена изменились и что сейчас нельзя уже рисковать, как прежде.

Из всего этого можно, пожалуй, ошибочно решить, что у Дика подленькая и алчная душа. На самом же деле он в эту самую минуту погрузился в мечты и планы, столь же далекие и чуждые этим двадцати миллионам, как мысли пьяного матроса, швыряющего на берег свое жалованье за три года.

— Я ведь только мальчик, — продолжал Дик. — Но вы меня еще не совсем узнали. Со временем мы лучше познакомимся, а пока еще раз благодарю вас…

Он замолчал и с достоинством, которому рано научаются хозяева дворцов на Нобском холме, коротко поклонился, давая понять, что аудиенция кончена. Все это не ускользнуло от его опекунов, и они, товарищи его отца, удалились, сконфуженные и озадаченные. Дэвидсон и Слокум, спускаясь с массивной лестницы к поджидавшей их коляске, готовы были дать волю гневу, но мистер Крокетт, самый задорный и резкий из них, бормотал с восхищением: «Это его сын! Его сын!»

Они поехали в знаменитый клуб Пассифик-Юнион, где просидели целый час, серьезно обсуждая будущность Дика, обещая себе быть достойными доверия, возложенного на них Счастливчиком Ричардом Форрестом.

Между тем сам герой их спешно спускался с холма по обросшим травой тропкам, слишком крутым для верховой езды. За районом, занятым дворцами и обширными садами набобов, пошли невзрачные улички с деревянными бедными домишками. В 1887 году в Сан-Франциско, как в старинных европейских городах, чередовались дворцы и трущобы, и Нобский холм высился, точно средневековый замок, над ютившейся у его подножия беднотой.

Дик остановился у угловой зеленной лавки, второй этаж которой снимал Тимоти Хэгэн Старший; в качестве полисмена со ста долларами в месяц он мог себе позволить жить выше своих сограждан, содержащих семью на скудные сорок-пятьдесят долларов в месяц. Но тщетно Дик свистел в раскрытые окна. Тима Хэгэна Младшего не было дома. Дик уже перебирал разные места по соседству, где бы мог быть в данный момент его приятель, как вдруг из-за угла появился сам Тим, бережно несущий жестянку из-под свиного сала, наполненную пенящимся пивом. Он что-то пробурчал в знак приветствия, на что Дик ответил ему в тон, будто не он еще так недавно закончил прием трех богатейших тузов богатейшего города. Сознание, что он обладает двадцатью миллионами, непрерывно растущими, не сквозило в его голосе и нисколько не ослабило внешней грубости его приветствия.

— Тебя не видно со смерти твоего старика, — заметил Тим.

— Зато теперь видишь, — грубо бросил Дик. — Вот что, Тим, я к тебе по делу.

— Погоди, вот снесу пиво моему старику, — опытным глазом осматривая состояние пены на жестянке с пивом, ответил Тим, — а то он разорется на всю улицу, если ему подать без пены.

— Да ты встряхни, вот тебе и пена, — посоветовал Дик. — Мне на минутку только. Я сегодня ночью удираю, хочешь со мной?

Маленькие голубые ирландские глаза Тима загорелись.

— Куда? — спросил он.

— Не знаю. Хочешь со мной? Если да, мы это обсудим по дороге. Что скажешь?

— С меня старик всю шкуру сдерет, — заколебался Тим.

— Это тебе не впервой, а она на тебе, я вижу, все еще цела, — ответил Дик сухо. — Соглашайся, и мы встретимся сегодня вечером в девять часов у парома. Ну что, согласен?

— А что, если я не приду? — спросил Тим.

— Я все равно уйду один.

Дик повернулся, как бы собираясь уходить, но остановился и небрежно, через плечо сказал:

— Ты лучше обдумай.

Тим встряхнул пиво и ответил так же небрежно:

— Ладно, приду.

Расставшись с Тимом Хэгэном, Дик посвятил остальные часы розыску некоего Марковича, своего школьного товарища, славянина, отец которого содержал ресторан с лучшими в городе обедами по двадцати центов. Младший Маркович был должен Дику два доллара. Дик получил от него сорок центов, а остальное простил.

Затем, не без робости и смущения, Дик прошелся по улице Монтгомери и долго колебался, выбирая ломбард среди украшавших ее заведений такого рода. Наконец он с отчаянной решимостью нырнул в первый попавшийся и обменял за восемь долларов и квитанцию свои золотые часы, стоившие, как ему было известно, не меньше пятидесяти.

Обед во дворце на Нобском холме подавался в половине седьмого. Дик пришел в три четверти седьмого. Его встретила миссис Соммерстон. Это была полная, уже немолодая, видавшая лучшие времена дама из семьи знаменитых Портер-Рингтонов, финансовый крах которых поразил все Тихоокеанское побережье. Несмотря на свою полноту, она страдала от так называемого ею «расстройства нервов».

— Так нельзя, Ричард, никак нельзя, — пожурила она его, — обед готов уже четверть часа тому назад, а вы еще даже не умылись.

— Простите, миссис Соммерстон, — извинился Дик. — Я уже никогда больше не заставлю вас ждать. Да и вообще я никогда не буду вас беспокоить.

Обедали они вдвоем, очень церемонно, в большой столовой. Дик старался занимать даму, потому что, несмотря на то, что она у него на службе, она все же была его гостьей.

• Предыдущая
• 9/88
• Следующая