День пламенеет - Лондон Джек - Страница 32

• Предыдущая
• 32/73
• Следующая

Однажды, будучи в хорошем настроении (вызванном коктейлем и обильным завтраком), он завязал разговор с Джонсом, служащим при лифте. Джонс был тщедушным малым со свирепой физиономией и щетинистой головой. Казалось, он находил удовольствие в том, чтобы оскорблять своих пассажиров. Это заинтересовало Пламенного, и он скоро выяснил, что представляет собою Джонс. Он сам называл себя пролетарием и хотел зарабатывать на жизнь литературным трудом. Не сумев устроиться в журналах, вынужденный искать пищу и кров, он отправился в маленькую долину Петача, милях в ста от Лос-Анджелеса. Здесь он думал днем работать, а ночью писать и учиться. Но железная дорога установила тариф на все, что нуждалось в перевозке. Петача — пустынная долина, и производила она только скот, дрова и уголь. За перевозку в Лос-Анджелес вагона скота железная дорога установила тариф в восемь долларов. Такой тариф Джонс объяснял тем, что у скота были ноги, и за ту же сумму его можно было гнать до Лос-Анджелеса. Но у дров ног не было, и железная дорога взимала двадцать четыре доллара с вагона.

Порядок был недурной: после двенадцатичасовой работы, по вычету стоимости провоза из продажной цены дров в Лос-Анджелесе, дровосек получал один доллар и шестьдесят центов. Джонс вздумал как-нибудь это обойти и решил превращать свои дрова в древесный уголь. Расчет его был правильный. Но и железная дорога не зевала. Она назначила тариф в сорок два доллара за вагон угля. По прошествии трех месяцев Джонс сделал подсчет и обнаружил, что он по-прежнему зарабатывает один доллар шестьдесят центов в день!

— Тогда я бросил это дело, — заключил Джонс. — Целый год я бродяжничал, а потом вернулся на железную дорогу. Летом перешел Сьерру и чиркнул спичкой у железнодорожных построек. Пожар был маленький — всего на тридцать тысяч долларов. Думаю, этим я свел все счеты с Петачей.

— Сынок, а вы не боитесь разглашать такие вещи? — серьезно спросил Пламенный.

— Ничуть не бывало, — заявил Джонс. — Они это не смогут доказать. Вы можете говорить, что я это сказал, а я буду утверждать, что не говорил; с такими уликами присяжные ни черта не смогут сделать.

Пламенный вошел в свою контору и задумался. Вот она, формула. «Все, чем можно торговать». Всюду, сверху донизу, игра велась одна и та же; а не прекращалась она потому, что каждую минуту рождались сосунцы. Если бы ежеминутно рождалось по Джонсу, игра не затянулась бы надолго. Счастье для игроков, что рабочие — не Джонсы.

Но были и другие виды игры, и здесь дело было посерьезнее. Мелкие дельцы, лавочники и прочие людишки вырывали у рабочего все, что могли; но, в конце концов, обрабатывали рабочих крупные дельцы через посредство мелких. В конечном счете последние, подобно Джонсу из долины Петача, получали из своей доли только жалованье. В действительности они нанимали людей для крупных дельцов. А над этими — еще выше — стояли уже крупнейшие воротилы. В их распоряжении был огромный и сложный механизм, приспособленный для того, чтобы оттеснить сотни тысяч рабочих от продуктов их производства. Эти люди были скорее не простыми грабителями, а игроками. И, не довольствуясь своими выигрышами, подстрекаемые азартом игры, они нападали друг на друга. Эту сторону игры они называли «высокой финансовой комбинацией». Все они прежде всего были заняты грабежом рабочих, но одновременно измышляли всевозможные хитроумные комбинации и вырывали друг у друга награбленную добычу. Этим объяснялась и уловка Хольдсуорти, стоившая Пламенному пятьдесят тысяч долларов, и попытка Доусетта, Леттона и Гугенхаммера вырвать у него десять миллионов. И сам он поступал точно так же, в своей операции с Панамской почтой.

— Ну что ж, — заключил он, — грабить грабителей — спорт более приятный, чем грабить бедных рабочих.

Таким образом, совершенно не зная философии, Пламенный предвосхитил идею о положении и призвании сверхчеловека двадцатого века. Он нашел, что, за редкими и баснословными исключениями, среди сверхлюдей делового и финансового мира «nobiesse oblige»[7] не играло никакой роли. Один неглупый путешественник в послеобеденной речи в Альта-Пасифик так прямо и заявил: «У воров есть честь; этим они отличаются от честных людей». Так оно и было. Он попал в самую точку. Эти современные сверхлюди были шайкой подлых бандитов, которые имели наглость с успехом проповедовать кодекс морали своим жертвам. Сами же они кодексом не руководствовались. В их среде слово человека имело значение лишь до тех пор, пока он вынужден был его держать. «Не укради» применялось только к честным рабочим. Они, эти сверхлюди, стояли выше подобных заповедей. Конечно, они воровали, и почет, окружавший их, зависел от размеров украденной добычи.

Чем дольше Пламенный вел игру, тем яснее обрисовывалось положение. Несмотря на тот факт, что каждый грабитель дерзал грабить другого грабителя, банда была прекрасно организована. На деле она контролировала политическую машину общества, начиная от мелкого политикана и кончая Сенатом Соединенных Штатов. Банда проводила законы, дававшие ей привилегию грабить. Эти законы проводились в жизнь с помощью полиции, милиции, регулярных войск и судов. Главная же опасность грозила сверхчеловеку со стороны его же товарища — сверхчеловека. Народ в счет не шел. Он был слеплен из такой второсортной глины, что самая простая плутня могла его одурачить. Сверхлюди держали его на поводу, а когда грабеж рабочих шел слишком медленно или однообразно — они отпускали повод и грабили друг друга.

Пламенный философствовал, но философом не был. Он никогда не читал книг. Он был человеком практической сметки, с большим здравым смыслом, и ему никогда не приходило в голову взяться за книги. Раньше он жил жизнью простой, и ему не нужны были книги, чтобы ее понять; а эта сложная жизнь, какой он жил теперь, казалась ему такой же простой. Он видел ее насквозь с хитростями и обманами и находил такой же элементарной, как на Юконе. Люди сделаны из одной и той же глины. У них те же страсти и те же желания. Деловая игра — тот же покер в большем масштабе. Люди, ведущие игру, ничуть не отличаются от тех, которым повезло на Юконе; а рабочие — это те, кто трудится, добывая на зиму провиант. Он видел, что игра идет согласно вечным нерушимым правилам, и у него самого были карты. Великая тщета человеческих усилий, организация бандитов, грабящих простой люд, — все это едва ли его возмущало. Таков был естественный порядок. На практике все человеческие усилия были тщетны. Слишком часто приходилось ему в этом убеждаться. Его партнеры голодали и умирали на Стюарте. Сотни ветеранов не успели сделать заявок на Бонанзе и Эльдорадо, а шведы и новички явились на оленье пастбище и наугад захватили участки, оцененные затем в миллионы. Такова была жизнь, а жизнь, в лучшем случае, суровая проблема. Цивилизованные люди занимались грабежом, ибо так уж они были созданы. Они грабили, и в этом было столь же мало необычного, сколько в том, что кошки царапают, гложет голод и щиплет мороз.

Итак, Пламенному, как финансисту, повезло. Он не занимался обжуливанием рабочих. Не нравилось ему это и казалось недостойным спорта. С рабочими слишком легко было справиться. Это напоминало избиение жирных ручных фазанов в английских заповедниках, о котором он слыхал. Всю остроту и прелесть игры он ощущал, расставляя сети преуспевающим грабителям и вырывая у них добычу. Вот это его возбуждало, и иногда в него вселялся бес борьбы. Подобно Робину Гуду[8] — герою древних легенд — Пламенный грабил богатых и любил делиться награбленным с нуждающимися. Но благотворительность его носила своеобразный оттенок. Великая нищета человечества не имела в его глазах никакого значения. Таков был извечный порядок. Он не терпел организованных благотворительных обществ и профессионалов-благотворителей. С другой стороны, отнюдь не совесть побуждала его оказывать благодеяние. Он ни перед кем не был в долгу, и мысль о возмещении не могла прийти ему в голову. То, что он давал, было свободным, щедрым, добровольным даром. Он никогда не делал взносов в фонд вспомоществования пострадавшим от землетрясения в Японии или в какой-либо иной фонд. Он давал тем, кто его окружал. Так, он снабдил Джонса, служителя при лифте, деньгами на год, чтобы тот мог написать свою книгу. Когда он узнал, что жена его заболела туберкулезом в Сент-Фрэнсисе, он послал ее в Аризону; ее признали безнадежной, и тогда он отправил в Аризону и мужа, чтобы тот мог быть с ней до конца. Затем он купил несколько уздечек из лошадиного волоса у одного арестанта западной исправительной тюрьмы. Тот рассказал товарищам о своей удаче, и скоро Пламенному стало казаться, что половина заключенных выделывает для него уздечки. Он покупал все, платя за каждую уздечку от двадцати до пятидесяти долларов. Эти вещи ему нравились, и он украсил ими все стены своей спальни.

• Предыдущая
• 32/73
• Следующая