День пламенеет - Лондон Джек - Страница 31

• Предыдущая
• 31/73
• Следующая

— Хочу сказать вам всем еще кое о чем. Когда я пойду из этой двери, вы все можете свободно действовать; вот я и предостерегаю вас, чего вам не следует делать. Прежде всего — никаких приказов об аресте, поняли? Эти деньги мои, и я вас не грабил. Если обнаружится, как вы меня ободрали и как я вас в ответ отделал, — смеяться будут над вами, и здорово смеяться. А этот смех вам не на руку. Я вернул свои деньги, которые вы у меня украли; и если вы меня арестуете и ограбите вторично, я буду по вам стрелять — и попаду наверняка. Не такой подлой мелюзге, как вы, сдирать шкуру с Пламенного. Если и сдерете, так все равно проиграете, а в городе наверняка будет несколько нежданных похорон. Посмотрите мне в глаза, и все вы поймете, что я дело говорю. Эти чеки и расписки на столе я вам оставляю. Всего хорошего.

Когда дверь за ним закрылась, Натаниэль Леттон бросился к телефону, но Доусетт преградил ему путь.

— Что вы хотите делать? — спросил Доусетт.

— Дать знать в полицию. Это — грабеж средь бела дня. Я этого не потерплю. Говорю вам, я этого не потерплю!

Доусетт невесело улыбнулся и, оттащив щуплого финансиста, усадил его обратно на стул.

— Мы еще поговорим об этом, — сказал он и нашел в Леоне Гугенхаммере перепуганного союзника.

Так ничто и не раскрылось. Три компаньона хранили всю эту историю в тайне. И Пламенный ее не разглашал, хотя, очутившись в своей каюте на «Двадцатом Веке», сняв ботинки и положив ноги на стул, он хохотал долго и от всего сердца. Нью-Йорк был сбит с толку этим делом; так никогда и не удалось ему найти для этой операции разумное разъяснение. По всем правилам Пламенный должен был разориться, однако было известно, что он сейчас же появился в Сан-Франциско с капиталом, по-видимому, нимало не уменьшившимся. Доказательством являлись крупные дела, какие он затевал. Так, например, ему удалось вырвать Панамскую почту у Шефтли именно благодаря своему огромному капиталу и умению бороться. А через два месяца он продал свои паи Гарриману с огромным барышом, слух о котором широко распространился.

Вернувшись в Сан-Франциско, Пламенный быстро упрочил свою репутацию. Во многих отношениях эта репутация была незавидная. Его боялись — боялись как человека, не останавливающегося в борьбе ни перед чем. Игра его была дерзкая и решительная, и никто не знал, где и как упадет его удар.

Много значили натиск и быстрота его манеры борьбы — на этом он выезжал. Он только что приехал с дикого Севера, и мысль его шла не по пробитым колеям: у него была необычайно развита способность измышлять новые тактические уловки. А раз завоевав выгодную позицию, он до конца пользовался ее преимуществами. «Неумолим, как краснокожий», — говорили о нем — и это была правда.

Но вместе с тем его считали честным. Слово его имело неменьшее значение, чем договор, заключенный по всем правилам, невзирая на тот факт, что сам он никому на слово не верил. Он упорно избегал предложений, основанных на «соглашении джентльменов»; и человек, упоминавший в деловом разговоре с Пламенным о своей чести джентльмена, переживал неприятные минуты. Пламенный давал свое слово лишь в том случае, когда преимущество было на его стороне. И другой стороне предоставлялось либо поверить этому слову, либо отказаться от сделки.

Пламенный систематически избегал помещать свой капитал в предприятия, не связанные с риском. Именно азартная сторона дела прельщала его, а его манера игры требовала, чтобы деньги были всегда под рукой. Он не мог вкладывать их на долгий срок; целью его было многократно обернуть капитал. Он непрестанно разыскивал все новые и новые предприятия, нажимая всюду, и стал подлинным пиратом финансового мира. Надежное помещение капитала, дающее пять процентов, не привлекало его, но ставить на карту миллионы, рисковать всем или рассчитывать в суровой схватке на пятьдесят — сто процентов барыша — вот что заставляло его жить полной жизнью.

Он играл, согласуясь с правилами игры, но играл безжалостно. Когда он разорял человека или компанию и они начинали вопить, он продолжал наносить удары. Он был глух к мольбам о пощаде. Копье его было свободно, никаких дружеских деловых отношений он не завязывал. Если время от времени он и заключал подобные соглашения, то преследовал исключительно деловые интересы, а своих союзников рассматривал как людей, которые при первом удобном случае подставят ему ножку или разорят его. Но, несмотря на такую точку зрения, он был верен своим союзникам до тех пор, пока они ему были верны — не дольше. Изменить должны были они, но тогда — «берегись Пламенного!»

Дельцы и финансисты тихоокеанского берега не могли забыть урок, полученный Чарльзом Клинкнером и компанией «Калифорния и Альтамонт-Трест». Клинкнер был председателем. В союзе с Пламенным они повели наступление на «Сан-Хосе-Интерербен». Могущественная Озерная Силовая Станция и Электрическое Общество бросились на помощь, и Клинкнер, считая представившийся случай благоприятным, в самый разгар боя неожиданно перешел на сторону врага.

Пламенный потерял три миллиона, прежде чем закончил битву, а битву он закончил лишь после того, как «Калифорния и Альтамонт-Трест» был окончательно разорен и Чарльз Клинкнер покончил с собой в тюрьме. Пламенный не только не выпустил из рук «Сан-Хосе-Интерербен», но, прорвав фронт, нанес тяжелые потери по всем линиям. Лица компетентные допускали, что он мог пойти на компромисс и таким путем многое спасти. Но вместо этого он умышленно прекратил борьбу с «Сан-Хосе-Интерербен» и по всем видимостям потерпел поражение. И вдруг со стремительностью Наполеона он ударил по Клинкнеру. Большей неожиданности Клинкнер не мог себе представить, и Пламенный это знал. Знал он и то, что «Калифорния и Альтамонт-Трест» по существу солидная компания, но как раз в тот момент положение ее пошатнулось вследствие спекуляции Клинкнера с ее капиталами. Знал он также, что через несколько месяцев трест будет стоять прочнее, чем когда-либо, благодаря тем же спекуляциям, а если уж наносить удар, то наносить немедленно.

— Я эти деньги все равно что в карман себе положил и еще целую кучу к ним прибавил, — как говорили, заявил он, понеся большие убытки. — Это просто — страховка на будущее. Отныне всем ведущим со мной дела придется хорошенько подумать, раньше чем подставлять мне ножку.

Жестокость его объяснялась тем, что он презирал людей, с которыми вел игру. Он был убежден, что на сотню не найдется и одного человека, по-настоящему честного, а если таковые имеются, то, принимая участие в игре с шулерами, они, по его мнению, наверняка проиграют и в конце концов будут разорены. Его нью-йоркские испытания открыли ему глаза. Он уже сорвал покров иллюзий с деловой игры и увидел ее во всей наготе. Взгляды его на общество и промышленность были приблизительно таковы:

Организованное общество — крупная шулерская шайка. Было в нем немало людей, от рождения неприспособленных мужчин и женщин, не настолько еще слабоумных, чтобы быть заключенными в сумасшедшие дома, но и не настолько чтобы подняться выше дровосеков и водоносов. Были тут и такие глупцы, которые к организованной шулерской игре относились серьезно, уважали и почитали ее. Они были легкой добычей для тех, кто видел и понимал, что представляет собой шулерская игра.

Труд, законный труд был источником всех богатств. Иными словами, все создавалось только трудом, был ли это мешок с картофелем, большой рояль или семиместный автомобиль. Шулерство выступало на сцену для распределения этих благ, созданных трудом. Ему не случалось видеть сынов труда, с их мозолистыми руками, наслаждающихся звуками рояля или разъезжающих на автомобилях. Такое положение дел объяснялось шулерством. Десятки и сотни людей из тысяч просиживали ночи и измышляли способы, как им оттеснить рабочих от продуктов их производства. Эти люди и были дельцами. Оттеснив рабочего от продукта его производства, они забирали свою долю. При этом никто не руководствовался правилами равенства: размер доли определялся силой и подлостью каждого. Формула была такова: «Все, чем можно торговать, — оплатится с лихвой». Он видел, что в деловой игре все этим руководствовались.

• Предыдущая
• 31/73
• Следующая