ПЛАСТУНЫ - Срибный Игорь Леонидович - Страница 27

               Но это не укрылось от проницательного взгляда Суюна. Он осуждающе покачал головой и, презрительно скривив губы, произнес:

               - Ты слаб, Магома.  Слаб и стар. Ты не можешь быть больше нашим амиром. Мы решили идти за урусами, а ты можешь отправляться домой к своим женам и детям. Только вот мстить за твоих старших сыновей тебе не придется – мы обойдемся без тебя!

                Магома заскрипел от ярости зубами и схватился за рукоять шашки. Суюн дерзко, в голос рассмеялся и хлестнул ногайкой коня Магомы. Конь взвился на дыбы, едва не сбросив седока, и закрутился на месте. Магома с трудом укротил коня и проговорил охрипшим голосом:

                - Ты собака, Суюн! Я старше тебя лет на тридцать по возрасту и я таджир-баши. Я могу закрыть твою торговлю, могу поломать твои торговые отношения с соседями и не дать тебе богатеть. Ты этого хочешь?

                - Ты ничего уже не сделаешь против меня. Ты показал нам свою слабость, а слабых у нас не любят! Так что, подожми хвост, трусливый пес, и скачи обратно, а мы сделаем свое дело.

                Суюн повернул коня и повелительно махнул рукой, показывая направление движения. Беледы длинной цепочкой потянулись за ним, даже не глядя в сторону униженно притихшего Магомы.

                Когда последний воин скрылся за деревьями, Магома, враз постаревший и немочный, с трудом слез с коня. Порывщись в хурджинах, он нашел то, что искал: старый кремневый пистоль, который был больше украшением ковра, чем оружием. Он насыпал на полку порох из холщового мешочка и с трудом взвел приржавевший курок.

                Магома повернулся лицом на восток и, встав на колени, долго читал молитву, прося у Всевышнего прощения за все свои грехи. Затем взял пистоль и вставил в рот его широкое дуло. Палец с трудом спустил тугой курок. Раздался сухой щелчок и из-под колесца вырвался сноп искр, ослепивший старика. Спрессовавшийся  в стволе за долгие годы бездействия порох, взорвался, разорвав ствол пистоля и разнеся в клочья голову Магомы…

             Василь Дубовой был самым старшим по возрасту - ему было тридцать пять лет, и самым опытным  из казаков, собравшихся в лощине.  Двадцать долгих лет провел он в войнах и походах, оставивших глубокие рубцы на его теле и закаливших его дух и волю.   Поэтому он первым почуял опасность и, охватив своими могучими руками троих казаков, оказавшихся рядом с ним в этот момент, увлек их под карниз,  заорав «Берегись!». Привычные к бою пластуны мгновенно рассыпались по лощине, укрывшись за многочисленными валунами и успев нырнуть под карниз. Но четверых все же достали стрелы горцев, пущенные с гребней, окружающих лощину.  Их тела теперь сиротливо лежали посреди каменной чаши, которая так недавно была местом радости и веселья по поводу встречи двух казачьих отрядов. Еще троих казаков, укрывшихся за валунами, но видимых с высоты гребней, поразили вражьи стрелы, которые густым дождем сыпались с утесов. Остальные сумели уберечься, хоть кое-кто из пластунов и получил стрелы в неопасные для жизни места.

             Василь взглядом поискал Осычного и увидел его в дальнем углу грота, образованного нависшим карнизом и каменной стеной скального выступа. Осычный что-то внимательно разглядывал в своем углу, прикрывшись телом покойного абрека.

             Василь негромко позвал его по имени и, когда сотник обернулся, спросил:

             - Ты чего там нашел, Серьга?

             - Туточки трещина есть в горе. Не пойму только – сквозная, чи не…

             - И шо нам от той трещины?  Можно уйти через нее, чи шо?

             - Узкая больно, - ответил Осычный, продолжая осматривать скальный массив. – Тебе не пролезть.

             Пластуны, живо выложив из тел убитых абреков  бруствер, укрылись за ним, и теперь стрелы горцев не залетали под карниз.

             Кто-то из казаков, оставшихся снаружи, выцелил, видимо, противника, и вслед за грохотом выстрела в лощину скатилось тело горца. С гребней опять посыпался дождь стрел, не причинив, впрочем, особого вреда казакам.

             Затем все стихло, и некоторое время над лощиной царила тишина.

             - Эй, урус-сабак! – раздался вдруг с высоты чей-то зычный голос. – Чиво пряталася, как баба? Если мущински есть, вихади на двор, моя тиба башка сносит будеть!

             - Иди сюда, храбрец! - ответил Дубовой. – Чего с высоты орешь? Спускайся, проверим, чья башка крепче!

             В ответ с кручи покатились крупные камни, увлекая за собой сотни и сотни слежавшихся в веках напластований из более мелких камешков. Лавина обрушилась на карниз, подняв густое облако каменной пыли.

             Когда пыль рассеялась, пластуны, кашляя и чихая от проникающей во все поры пыли, продрали запорошенные глаза и увидели безрадостную картину – обвал почти полностью засыпал пространство перед карнизом, оставив небольшую – в две ладони щель.

             С высоты гребней тот же голос с издевкой прокричал:

             - Што, сабак, типеря искажешь? Как сиба почиваешь в камена могила?

             Дубовой, весь серо-белый от пыли, с трудом протиснулся к сотнику.

             - Что будем делать, братику? – хрипя забитым пылью горлом, спросил он.

             - Попробуем протиснуть в трещину Сашка - Калину, - ответил Осычный. – Вин малый та худый, може пролизэ.

             - И шо, чим вин нам поможе?

             - Пойдет к Зарубе, поторопит наших. Иначе, якшо горцы ище раз камни спустять, то нам зовсим плохо будет.

             Дубовой тихо, вполголоса позвал Калину, и тот, извиваясь ужом между трупами абреков и скатившимися под своды карниза валунами, подполз к ним. Объяснив ему задачу и сняв с него все оружие и амуницию, казаки стали пропихивать худое, жилистое тело Сашка в трещину. Вскоре их усилия увенчались успехом, и Сашко исчез в темной дыре провала.

             Стало так тихо, что слышно было, как то здесь, то там шепчет, просыпаясь между валунами, каменная мелочь.

             Казаки сидели в своем каменном мешке, лишенные возможности видеть, что творится снаружи. Они внимательно вглядывались в узкую прорезь, оставшуюся после камнепада, но кроме скопления камней и небольшого куска скальной стены у противоположного ската лощины, ничего не видели.

             - Хлопци, як вы там? – вдруг раздался чей-то хриплый голос снаружи.

             - Живы еще! - прокричал в ответ Осычный. – А хто пытае?

             - Я это – Петро Слива! – ответил казак. – Вы смотрите там! «Бородатые» чего-сь недоброе мыслят опять! Слышно мне, как они камни катают наверху!

             - А как остальные, видно тебе? – спросил сотник.

             - Видно, то видно! – хрипя и кашляя, крикнул Слива. – Только нету больше никого. Геть засыпало усих!

             Вслед за его словами бухнул выстрел, и раздался шорох сползающего по камням тела, переросший в грохот камней, увлекаемых вниз телом горца. 

            Суюн, услышав перекличку казаков, приподнялся над щербатым камнем, за которым прятал свое упитанное сильное тело, силясь высмотреть крикуна в диком нагромождении камней. Рядом беледы стаскивали в большую кучу огромные валуны, которые должны были, по замыслу Суюна, навечно похоронить казаков под каменным завалом. На миг ему показалось, что за камнем мелькнула чубатая голова, и он привстал на колено, готовый выпустить стрелу, как только голова покажется вновь.

              Казак надсадно закашлялся и что-то прокричал своим. Теперь Суюн точно знал место, где укрылся казак, и, встав в полный рост, приготовился выстрелить. Но казак оказался хитрее, чем он полагал. Потому что, как только голова в мохнатой папахе показалась над гребнем, Слива спустил курок, и тяжелый сгусток раскаленного свинца угодил прямо в переносицу Суюна. Тело горца, оттолкнувшись от скальной глыбы, грузно обрушилось на склон и поползло вниз, увлекая за собой тысячи крупных и мелких каменьев.