Венера с пистолетом - Лайл Гэвин - Страница 47

• Предыдущая
• 47/61
• Следующая

Мы остановились. Они сделали то же самое.

– В чем дело? – спросила Элизабет.

– За нами хвост.

Черт, что же теперь делать? Я же не мог попросить шофера такси затеять игру в кошки-мышки? Но неужели они намерены попытаться нас захватить в присутствии свидетеля – ведь еще не было восьми часов? Во всяком случае, из остановившегося позади нас автомобиля никто не выходил. Они просто сидели там, а два немигающих глаза фар сияли в тридцати метрах позади нас.

Наконец я решился.

– Поехали. В Национальный банк. Schnell[36]. – А потом сказал, обращаясь к Элизабет. – Вы выскочите из машины, нажмете звонок и попытаетесь как можно скорее попасть внутрь. А я задержу их, если они попытаются что-то предпринять. – И протянул ей свернутую в трубку «Дейли мейл».

– Она здесь? – Мисс Уитли хотела было развернуть газету и убедиться, что гравюра там и с ней все в порядке.

– Ради Бога! Да, она там, и с ней все в порядке. Не спорьте, просто идите.

Мы завернули за последний угол и то же самое сделали фары за нами. Тут мы остановились прямо перед банком.

Должен сказать, что наконец-то до нее дошли мои слова. Она открыла дверь еще до того, как такси остановилось, и нырнула в большую дверь банка, слегка поскользнувшись на кучке снега. Я вывалился следом.

Теперь я собирался все выяснить и во всем разобраться. И на какой-то миг мне стало жаль, что пистолет калибра.22 остался у Карлоса. Черт с ними, со свидетелями.

Я подошел к их машине – маленькому зеленому «опелю» – положил руку на дверцу водителя и рывком распахнул ее настежь.

Лейтенант полиции Линдеман перегнулся через водителя и спокойно сказал:

– Добрый вечер, герр Кемп.

Итак, двадцать минут спустя мы трое – Линдеман, Элизабет и я – сидели в углу «Централь дринкин бар», и что касается меня, то я страдал от голода.

Я догадался, как он вышел на меня. Тот парень из швейцарской таможни, должно быть, позвонил, чтобы сказать, что человек, которого итальянцы подозревают в контрабанде, сейчас на пути в Цюрих. А Линдеман увидел мое имя и своим дубовым умишком прикинул: «Ага, сегодня вечером я дежурю, поэтому почему бы не воспользоваться этим, не пойти попугать Берта Кемпа, эсквайра?». И вот он отправился на вокзал, чтобы сцапать меня у поезда.

Если бы у него что-нибудь на меня было, мы оказались бы в полиции и уже писали показания в трех экземплярах, а не пьянствовали в баре гостиницы.

– Герр Кемп, – начал он, – можете вы мне сказать, что вы делаете в Цюрихе?

– Путешествую. Завтра еду в Вену.

– А мисс Уитли тоже?

Мне пришлось ее представить.

– Да, – сказала она тихо, но твердо.

– Вы ходили в Национальный банк. Зачем?

Она взглянула на меня.

– Кое-что сдать на хранение.

– Пожалуйста, скажите что.

Я кивнул, она сказала:

– Гравюру, очень ценную.

– Она ваша?

– Не-ет. Она принадлежит клиенту.

– Какому клиенту?

– Вы можете спросить в Национальном банке.

– Но я вас спрашиваю.

– Да, знаю. Но мы не обязаны вам говорить, если это не связано с преступлением, не так ли? Какое преступление вы расследуете?

Лицо его стало еще более дубовым.

– Вы отказываетесь давать информацию полиции!

– Вы правильно заметили. Предлагаю сделать следующее: вы предъявляете мне обвинение и мы предстаем перед судьей. Дадим ему возможность вас спросить: на основании чего вы выдвигаете обвинения паре невинных приезжих? А я призову банк в свидетели – хорошо?

Банк в Цюрихе совсем не Бог, но Бога вы в свидетели не призовете. И Линдеман должен помнить, что на кого бы мы ни работали, у него нет возможности открыть двери Национального банка без четверти восемь вечера.

Тем не менее он продолжал свои расспросы:

– В прошлый раз, когда здесь с вами произошел неприятный инцидент, – он жестко и официально взглянул на меня, – я вам велел покинуть Цюрих, но вы приехали снова.

– Вы наблюдательны, как всегда. Но у вас нет власти меня не пускать. Я полагаю, по закону Цюрихского кантона вы не можете мне это запретить, просто заявив:" – Вон отсюда и держись подальше».

– Вы приезжали раньше?

Вот это было опасно. Если он проверил журнал регистрации отеля, то знает, что я был здесь тем вечером. Теперь он приглашает меня солгать – а сам узнает, что тут что-то есть.

Поэтому я продолжал лгать.

– Да, пару раз. Я всегда езжу через Цюрих.

Это его потрясло, значит он знал, что я был здесь в ту ночь.

– Когда вы приехали?

– Пару дней назад – тогда я не оставался на ночь. И за несколько дней до того – тоже.

Элизабет смотрела на меня, слегка ошеломленная и весьма обеспокоенная.

– Вы знали человека по имени Анри Бернар – эксперта по искусству?

Я нахмурился, будто стараясь вспомнить, и посмотрел на Элизабет.

– Думаю, да. Француз, не так ли? Думаю, разок встречались.

– Он мертв.

– Да, кажется я читал где-то. Самоубийство?

– В ту ночь, когда вы были здесь, – очень твердо и многозначительно произнес он.

– Когда это произошло?

Он вздохнул.

– Давай, приятель, продолжай. Я его не убивал. На кой черт мне это было?

– Его ограбили.

– И?

– Мы полагаем, у него украли очень ценную картину.

Я изумленно уставился на него. Я никогда об этом не думал. То есть, я знал, что никакой картины не украли – но откуда они вообще могут знать о ее существовании? Хотя все выглядит достаточно логично: там был Анри, эксперт по искусству, с моим чемоданом размером с картину, и с небольшим количеством одежды, чтобы его заполнить – ну почему не сделать вывод, что кто-то украл у него картину? А вся моя проклятая хитрость – стащить его деньги – оказалась пустой тратой времени, и только. Они вероятно считали, что вор сделал это по той же причине, что была у меня: чтобы отвести подозрение от связи с искусством.

– Я картин не краду, – сказал я неуверенно.

Элизабет спросила ясным, бодрым голосом:

– О какой картине мы говорим?

– Мы пока не знаем, – хмуро процедил Линдеман.

– Разве у вас нет заявления о пропаже?

– Мы это проверяем.

– Ценные картины не пропадают так, чтобы кто-нибудь этого не заметил. И она не могла принадлежать Бернару, я его тоже немного знала – у него никогда не было таких денег. У экспертов – искусствоведов их никогда нет. Она, должно быть, принадлежала клиенту. Так, а на кого он работал?

– Мы не знаем.

– Боже мой, вы многого не знаете. Могу поспорить, там вообще не было картины.

– Фроляйн, мы должны проверить каждую возможность.

– Это как раз то, чего вы не делаете. Вы рассматриваете только одну возможность: что у него была картина, ее украли, и любой, кто хоть как-то связан с искусством и был здесь в ту ночь – преступник. Вы действительно детектив?

Он покраснел и напрягся, твердо держа стакан с пивом перед собой, как шпагу при салюте.

– Фроляйн, я требую, чтобы вы не говорили со мной подобным тоном.

Должно быть, пришло время вмешаться мне и осадить его.

– Так ведь это вы начали. Сидите здесь, обвиняя меня в убийстве, краже и еще Бог знает в чем. Считаете, мне это нравится?

– Я не обвиняю!

– Да вы дурака из меня делаете.

Он отхлебнул пива. А потом, когда голос снова стал ему повиноваться, заговорил:

– Вы возите контрабандой картины?

– Я торгую антиквариатом.

– Но тем не менее провозите и незаконный груз?

Я пожал плечами.

– Все возят контрабанду.

Конечно, он вышел на меня через таможню.

– Но вы делаете это постоянно, за деньги, – настаивал он.

– Ну и что? Я не нарушаю никаких швейцарских законов.

Разве только иногда провожу пистолеты калибра.22, или скрываю некоторые улики и умышленно направляю криминальную полицию по ложному следу…

– Итак, вы это делаете! – торжествующе воскликнул он.

• Предыдущая
• 47/61
• Следующая