Яд со взбитыми сливками - Ольховская Анна Николаевна - Страница 25

• Предыдущая
• 25/49
• Следующая

Это было неправильно. Новая система жизненных ценностей, прочно вмерзшая в душу Кобры, вдруг начала подтаивать, ослабляя внутренний ледяной стержень. А без него на зоне нельзя, разнюнишься — пропадешь.

А значит, пора было прекратить безобразие. Но Кобра не предполагала, что это будет так трудно — отказаться от дружбы, от человеческого участия. Перед свиданием с Ланой она всю ночь не спала, убеждая себя, что так будет лучше.

И в самом деле — ну что может быть общего у уголовницы-рецидивистки и богатенькой наследницы? Где, в какой точке, кроме тюрьмы, могут пересечься их пути? Да, Лана выполнила обещание, она искренне стремится помочь, она очень славная, добрая и порядочная девушка, но — впереди срок. Долгие семь лет, и лучше оборвать все сейчас, чем потом ждать весточек и посылок с воли, которые — Кобра была на сто процентов в этом уверена — начнут приходить все реже и реже, пока не прекратятся совсем.

И это будет гораздо больнее.

Лана пришла тогда на свидание с большущей полосатой сумкой-баулом, с которыми обычно ездят челноки. Туда она упаковала все, что могло пригодиться Надежде (Лана даже в мыслях больше не хотела называть ее Коброй) там, в колонии: белье, одежду, обувь, предметы личной гигиены, бытовую химию. Ну и продукты, разумеется.

Девушка с нетерпением ждала появления Нади. После того что она узнала на суде о судьбе этой женщины, Лана еще больше захотела помочь ей. Вот только чем? Все, что было возможно, уже сделано, а сына не вернешь…

Но остается ведь дружба, верно?

И, когда дверь распахнулась и в комнату свиданий вошла хмурая Кобра, Лана с искренней улыбкой поднялась ей навстречу:

— Здравствуй, Надя!

И запнулась, натолкнувшись на холодный взгляд узких черных глаз. Кобра остановилась у двери и, презрительно скривив красиво очерченные губы, процедила:

— Не наигралась еще в благотворительность, девочка? Небось тащишься от собственного благородства, да? Или это ловкий пиар-ход? Не дура, кое-что понимаю! Вот на сто процентов уверена, что весь мой процесс освещался в прессе, и не только, это ведь такой лакомый сюжет для журналюг! За сколько продала инфу, девочка? Думаю, неслабые бабки от НТВ и прочих любителей жареных фактов огребла, все расходы окупила и сама внакладе не осталась, бизнес-вумен …! Продала на всю страну мою боль, а теперь под добренькую косишь, да? Чайком-кофейком решила купить? Ну, что тебе еще рассказать? Как я выла, узнав о судьбе моего крохи? Как гвоздем вены себе пропорола? Или как мать свою ненавижу? В подробностях?

— Ты что, с ума сошла? — От неожиданности обвинений, от чудовищности слов Лана совершенно растерялась.

— Нет, я-то как раз нормальная и таких, как ты, насквозь вижу! За адвоката, конечно, спасибо и за подачки тоже, но на этом — адью! Больше ты из меня все равно не вытянешь ничего интересного, красотуля, так что прекрати изображать мать Терезу. Ой, смотрите, побледнела, губы дрожат, глаза гневно сверкают — да тебе не в бизнес надо, а по стопам братца, в Голливуд, артистка …!

Лана молча нажала кнопку вызова охраны и, когда Кобру уже уводили, тихо проговорила:

— Зря ты так, сестренка.

Плечи женщины вздрогнули, она на мгновение остановилась, но потом решительно тряхнула головой, словно отгоняя назойливую муху, и молча вышла.

Когда первый шок, размахивая здоровенным молотом из ватина (чем еще, по-вашему, можно пришибить качественно, но без черепно-мозговых травм?), прошел, Лана сначала жутко обиделась. Потом разозлилась. Потом решила навсегда вычеркнуть из своей жизни эту дрянь, недостойную человеческого участия. Она, Лана, свое слово сдержала, помогла, а теперь пусть живет как знает!

Не зря же ее Коброй назвали, змея — она и есть змея.

Лана через Подвойского передала в колонию тот самый баул с вещами, который приносила на свидание, попросив адвоката проконтролировать, чтобы все вложенное до последней тряпочки было передано осужденной Ким.

И пошла умывать руки, чтобы вычеркнуть эту женщину из списка знакомых раз и навсегда чистыми руками.

Но руки умываться категорически отказывались, а список виртуозно прятался от хозяйки. Сговорились, в общем, ведомые интуицией.

Потому что не могла, ну никак не могла Лана ТАК ошибаться в людях! Она ведь изначально, даже когда не знала всех подробностей жизни Надежды Ким, интуитивно ощущала симпатию к этой женщине. А когда узнала, что они теперь одной крови, как в «Маугли», дружеская симпатия превратилась в родственное чувство.

Да, за все время, пока шло следствие, Надежда ни разу не передала через адвоката ни слова благодарности, ни дружеской записки, ничего. Но там, в суде, Надежда в особенно тяжкие для нее минуты всегда искала глазами Лану, надеясь на поддержку и тепло. И получала их, и успокаивалась. И — оттаивала…

Лана буквально видела, как ледяной панцирь, сковавший душу женщины, покрывается сетью мелких трещинок. И из холодной глыбы начинает проступать контур Нади Ким — любящей, искренней, доброй.

И вдруг — такое! Глыба, казалось, стала еще монументальней, еще безнадежней. Там, внутри, давно нет и не может быть ничего человеческого, только арктический холод и безжизненная пустота.

А она, Лана, — дура мягкотелая, вот.

Месяца два девушка старательно умывала руки и вычеркивала из жизни. А потом, смирившись, снова стала посылать в колонию посылки. И открытки к праздникам.

Ответа, само собой, не было.

Больше двух лет.

До сегодняшнего дня.

— Ну, что пишут с зоны? — На плечи девушки легли теплые ладони, а левое ухо томно поежилось от нежного прикусывания мочки. — И, кстати, от кого послание? Уж не от Витюши ли Скипина слезная просьба прислать махорки и старых газет для верчения «козьей ножки»?

Голос мужчины приобрел бархатистость, и смущенно хихикнуло теперь правое ухо.

— Кирилл Константинович, извольте не паясничать! — Очень трудно, знаете ли, сурово морщиться, когда у тебя уши ежатся и хихикают. — Можно подумать, вы, сударь, не видели обратного адреса и имени на конверте!

— М-м-м, не видел, — промурлыкал Кирилл, добравшись до нежной ложбинки на шее. — Я только штамп колонии рассмотреть успел, а потом на помеле прилетела ты. Фу ты, что это я, хам, говорю — ты явилась, как мимолетное виденье, как гений чистой красоты. Да брось ты это письмо, потом почитаешь! Иди лучше ко мне…

— Кирюшка, прекрати! — Лана вывернулась из рук мужчины и возмущенно топнула тапком.

Кролик ойкнул и испуганно шлепнул меховыми ушами. Но Кирилл почему-то вовсе не проникся, возмущенно-взъерошенный вид элегантной красотки в стильном платье и меховых тапках-кроликах подействовал на него совсем наоборот.

Совсем.

А Лана до сих пор не научилась противостоять этому совсем. Может, потому что не хотела учиться?

В общем, осталось письмо ночевать целомудренным на кухонном столе. Почему целомудренным? Так ведь не вскрыл никто.

Утро было воскресным, а потому затяжным. На работу спешить не надо, можно и в постели поваляться-понежничать.

Но не очень долго, потому что трудно нежничать, когда под дверью раздаются страдальчески-заунывные вздохи, перемежающиеся жалобным поскуливанием.

— Да иду уже, иду! — проворчал Кирилл, с неохотой выбираясь из теплого одеяльного кокона. Конечно, гораздо интереснее было остаться с раскрасневшейся охотой, которая лукаво смотрит на тебя из кокона, но зачем же мучить собаку? — Тимус, ты когда научишься унитазом пользоваться, а?

— А ты проведи урок молодого бойца, — хихикнула Лана. — Личным, так сказать, примером вдохнови пса на подвиг.

— Это идея! — оживился Кирилл. — Прямо сейчас и начну, пожалуй.

Он в темпе оделся и вышел в коридор. Жалобное поскуливание стало громче, к нему добавилось нетерпеливое приплясывание.

— Иди сюда, дружище! — раздалось из-за неплотно прикрытой двери. — Значит, так. Первое, что должен сделать цивилизованный пес, собираясь в туалет, это загасить бычок. Потому что курить в туалете — фи, моветон. Курить у нас выходят на террасу, ну, ты в курсе, там и твои бычки валяются. Потом — включаешь свет, иначе растет вероятность промаха…

• Предыдущая
• 25/49
• Следующая