Любимая - Кэнфилд Сандра - Страница 30
- Предыдущая
- 30/70
- Следующая
Все-таки что? Она что-то знает о нем и об Энджелине.
Кроме того, не стоит забывать, что она вернула портрет именно в тот день, когда он, Роуэн, чуть не утонул. Что представляет собой эта дама – бриллиант чистейшей воды или сверкающую стекляшку? Реальна она или все это – игра? Роуэн хрипло расхохотался. Реальна? Черт возьми, что он знает о реальности? Где-то в пути он сбился с проторенной дороги здравого смысла и теперь пробирается по заросшей тропинке… бог весть, куда. Он знал лишь одно – он вынужден пройти по ней до конца, куда бы ни завел его этот неверный путь.
Снова зазвонил телефон. Он звонил целый вечер. И снова воцарилась тишина. Но Роуэн ничего не слышал. Его заворожили пожелтевшие листки, исписанные черными чернилами…
Он был в дурном расположении духа.
Как всегда, Энджелина не знала, в чем здесь дело. Вряд ли знал и он сам. Иногда это состояние просто накатывало на него, как приступ болезни. Энджелина, правда, отдавала себе отчет в том, что она не предприняла ничего, чтобы улучшить его настроение. За обедом она, притворяясь беззаботной, поинтересовалась, не видел ли он магнолию, оставленную ею в гостиной. Цветок, по всей видимости, исчез, чего ни она, ни Люки понять не могли. Каждая женщина считала, что его забрала другая. Услышав вопрос жены, Гален поднял на нее холодные серые глаза и заявил, что у него есть дела более важные, чем сторожить цветочки.
После этого Энджелина разлила свое вино. Звон хрусталя и лужица кроваво-красной жидкости, стекающей с белой льняной скатерти на бежевое платье жены, окончательно вывели Галена из шаткого равновесия. Он молча встал. Его глаза были похожи на холодные осколки гранита. Он аккуратно положил салфетку рядом со своей тарелкой и вышел. Запершись в своем кабинете, он предавался неумеренным возлияниям. Энджелина знала, что он всегда ведет себя так, когда на него накатывает дурное настроение. Сперва мрачно, молча напивается, а потом, когда обуревающие его душу, демоны вырываются на волю, идет к ней…
При мысли об этом сердце Энджелины лихорадочно забилось, в венах забурлил адреналин. Ее охватила паника, и женщина с трудом подавила в себе желание убежать от него, покинуть этот дом и город. Но она не может убежать. Наверху лежит бедняжка Хлоя. Энджелина была поймана надежно, словно дикий зверь, скованный стальными челюстями капкана.
Может, сегодня он не придет? Вдруг на этот раз все будет по-другому? Вероятно, она сходит с ума! Схватив четки, она принялась молиться. Богородице, дева, радуйся, благословенна ты в женах и благословен плод чрева твоего… Прочитав одну молитву, она начала вторую и так далее, пока не прочла столько же молитв, сколько бусинок розового хрусталя насчитывалось в ее четках. Затем Энджелина сжала в пальцах серебряный крестик, умоляя Бога укрепить ее и даровать ей покой.
Она даже не услышала, а, скорее, почувствовала, как отворилась дверь спальни. Точнее, невзирая на жару, она ощутила дуновение холода. Резко обернувшись, Энджелина увидела его, свой кошмар во плоти. Серые глаза под воздействием алкоголя поблескивали, словно озеро, скованное льдом. Но из-под этого льда никогда не пробьется чувство… Энджелина видела в них пустоту, отсутствие души.
– Нет, – прошептала она, даже не подозревая о том, что это слово сорвалось с ее губ.
Роуэн, сидевший внизу с дневником на коленях, прекратил читать. Ему что-то послышалось. Он готов был поклясться, что кто-то произнес нет. Склонив голову набок, Роуэн прислушался, но больше ничего не услышал, и с легкостью убедил себя в том, что это – трюки не в меру расшалившегося воображения. Решив не думать об этом, он снова погрузился в чтение.
Сердце Энджелины, казалось, было готово выпрыгнуть из груди, пока ее муж медленно шел к ней. У нее вспотели ладони, и она схватилась за четки, словно утопающий за соломинку, веря, что они могут защитить ее.
– Не похоже, чтобы ты обрадовалась мне, моя красавица, – тихо, вкрадчиво проговорил Гален и провел кончиками пальцев по ее щеке.
Ласка была холодна, как поцелуй морозного ветра. Энджелина усилием воли заставила себя не отпрянуть, зная, что, позволив себе сделать это, она лишь разозлит скрывающегося в нем зверя.
– Скажи, что я ошибся, – приказал он. – Признайся, ты рада меня видеть.
– Я рада тебя видеть, – послушно повторила она, как всегда, играя в его игру. Несмотря на то, что у нее не оставалось выбора, слова не шли с языка, ложь душила ее.
– Я так и думал, что ошибаюсь. Разве может вид мужа быть неприятен жене? – Рука, покоившаяся на щеке женщины, поползла выше, палец принялся играть с локоном цвета воронова крыла, прикрывающим ухо Энджелины.
– Нет, – прошептала Энджелина, стараясь выглядеть спокойной, невзирая на то, что от его близости ей стало дурно. – Я хотела сказать, да. Ты ошибся.
– И, будучи моей женой, ты сделаешь все, чего я потребую, разве не так?
От этого вопроса у нее душа ушла в пятки, ибо Энджелина знала, что все, чего он может потребовать, – тяжело, противоестественно, больно.
Сжав четки так, что бусинки больно врезались в ладонь, она с трудом ответила:
– Да.
Губы Галена растянулись в кривой ухмылке:
– Ты не только красотка, но еще и умница.
Его глаза загорелись желанием, и улыбка исчезла. Схватив жену за волосы, он силой заставил ее приподнять голову и повернуться к нему. Она почувствовала на своих губах его горячее дыхание, вдохнула тяжелый запах виски, исходящий от него. Энджелина убеждала себя, что должна подчиниться, но что-то в ней взбунтовалось, и, когда их губы должны были встретиться, она отвернулась. В ту же секунду женщина осознала, что допустила роковую ошибку…
Он не шелохнулся. Она чувствовала его горячее дыхание на своей щеке. Пальцы, держащие ее за волосы, принялись медленно, но верно сжиматься, пока голову Энджелины не охватила такая боль, словно ей вырвали все волосы. К ее глазам подступили слезы. И тут он бесцеремонно рванул ее к себе, и шею Энджелины пронзила боль. Она встретила его туманно-серый взгляд, невыразительный, как чистый лист бумаги.
– Никогда больше не делай этого, – предупредил он таким ласковым голосом, что угроза прозвучала как признание в любви.
– Не буду, – шепнула в ответ она. – Никогда.
Затем, не сказав больше ни слова, Гален прижался губами к губам жены. Больно. Резко. Безжалостно.
Физическая боль смешалась с болью унижения. Энджелина ощутила вкус страха. Вкус крови. И жжение в прокушенной губе.
Оторвавшись от ее губ, но, все еще держа жену за волосы, он принудил ее опуститься на колени. От удара о деревянный пол колени пронзила боль. Четки выпали из рук Энджелины.
– Если ты когда-нибудь еще сделаешь это, моя прелесть, – начал Гален, кажущийся сейчас более огромным, чем когда-либо оттого, что Энджелине приходилось смотреть на него снизу вверх, – я буду вынужден наказать тебя. Ты понимаешь это, не так ли?
Энджелина попыталась кивнуть, но не смогла – он слишком сильно вцепился в ее волосы.
– Ты ведь понимаешь это? – не унимался он, и Энджелине стало ясно, что от нее требуется ответ.
– Да, – выдавила она, борясь с болью. – Я… я понимаю.
– Хорошо. Я бы не хотел, чтобы из-за твоих необдуманных поступков пострадала твоя сестра.
Он и раньше угрожал отыграться на Хлое, но теперь в его голосе слышались новые нотки. Энджелину обуял ужас.
– Дигиталис. Очень ненадежное лекарство. Чуть больше, чем надо, и сердце, которому он помогает биться, остановится.
Энджелина слушала, не веря собственным ушам.
– Ты… ты не убьешь Хлою. Ты не сможешь…
– Нет, нет, – перебил он, – разумеется с Хлоей ничего не случится. Ты ведь будешь хорошей женой, правда? – Не дожидаясь ответа, он повторил: – Разве не так, прелесть моя?
– Д… да.
– И сделаешь все, что угодно, все, чего я потребую, да?
У Энджелины засосало под ложечкой, но, борясь с нахлынувшей тошнотой, она согласилась:
- Предыдущая
- 30/70
- Следующая
