Путешествие мясника - Пауэлл Джули - Страница 10

• Предыдущая
• 10/68
• Следующая

Многие уверяют, что все эти и-мейлы, смс и ммс напрочь убили благородное искусство общения. Я не согласна. Наоборот, я считаю, что эпистолярный жанр переживает сейчас свой золотой век. Именно поэтому я крайне редко использую свой мобильный как телефон. Зачем запинаться и мямлить в трубку, если можно набрать тщательно продуманное, остроумное и изысканное послание? Написанным словом я могу убеждать, соблазнять, кокетничать. Слова делают меня желанной.

С самого начала весь наш флирт с Д. происходил в киберпространстве: бешеный обмен и-мейлами и эсэмсэками начинался сразу же, как только мы расставались. При помощи одних и тех же технологий я обсуждала с Эриком список покупок и делилась с ним чем-нибудь приятным или забавным («Только что видела, как Паркер Поузи наблюдает за малышами на детской площадке!., и, кстати, не забудь купить бумажные полотенца») и обменивалась с Д. непристойными обещаниями или посткоитальными признаниями. Я хваталась за телефон сразу же, как только оставалась одна. (Эрик, небось, решил, что мой мочевой пузырь уменьшился раза в два — так часто я стала бегать в туалет.) Мы подписывали свои сообщения смешными и глупыми псевдонимами; разыгрывали сцены комического отчаяния или безудержной сентиментальности; мы назначали свидания и проклинали разлуку. Мы заводили друг друга словами. Мы играли ими. Мы соперничали. На крошечном экране моего телефона то и дело мигал значок принятого сообщения — словно сигнал из далекой галактики. Моя реакция на вибрацию трубки привела бы в восторг академика Павлова: у меня немедленно начинало колотиться сердце и вспыхивали румянцем щеки. И все это делали слова. Его и мои. Заурядную супружескую измену они превращали в захватывающее приключение. Сюжет пошлого сериала — в поэзию. Эти слова я перечитывала и перебирала по ночам, когда не могла уснуть из-за непреодолимого желания выскочить из своей постели и перенестись в его.

Но в этом же крылась и проблема. То, что можно хранить, можно и найти. И слова стали уликой. Уж не знаю, продлился бы мой роман с Д. так долго (или даже начался бы он вообще без этого тайного потока слов), но в любом случае измена наверняка не обнаружилась бы так скоро. Эрик продолжал бы подозревать, не имея возможности ничего предъявить мне, и еще долго покорно выслушивал бы мои неуклюжие объяснения относительно синяков на моем теле и отсутствующего выражения в глазах. А так ему и искать-то особенно не пришлось. Муж знал пароль моего почтового ящика, потому что он был у нас одинаковым (имя нашей старшей кошки). Он в любую минуту мог заглянуть в мой мобильник: я никогда не стирала сообщения, потому что любила их перечитывать. Моя беспечность граничила с жестокостью, и, когда бремя подозрений стало невыносимым, когда Эрик уже не в силах был найти никакого разумного объяснения моему поведению, ему не составило большого труда пройти по оставленному виртуальному следу. Мой алый телефончик не умел хранить секреты.

Теперь-то я уже привыкла и смирилась с тем, что муж шпионит за мной. Я научилась заметать следы. Но тогда, в ту роковую ночь, я крепко сплю и потому ничего не знаю о пришедшем таки сообщении: «Я тоже люблю тебя, милая. Спокойной ночи, хо-ррр — Д.».

Мы давно уже добавляем эти «ррр» к традиционным кодам объятий и поцелуев для обозначения высшей степени похотливости. Но никакие коды не обманут Эрика. Ему вполне достаточно высветившегося на экране телефонного кода Портленда, который Д. так и не удосужился поменять, хотя уже два года как переехал в Нью-Йорк.

Утром я даже не подозреваю о том, что что-то случилось (в смысле, случилось этой ночью — о том, что случилось уже два года назад, я никогда не забываю), и спокойно кормлю трех наших кошек. Эрик принимает душ, мы еще не виделись. По привычке я тянусь к сотовому, хотя на дисплее и нет сигнала о новых сообщениях, захожу в меню и вижу, что у меня все-таки есть одно непрочитанное сообщение — по крайней мере, непрочитанное мною. Сердце подпрыгивает куда-то к горлу и застревает там.

Шум льющейся воды смолкает, я захожу в ванную, снимаю с крючка полотенце и протягиваю Эрику, который как раз выходит из кабинки на мокрый пол.

(В ванной у нас постоянно что-то подтекает, с того самого дня, как мы сюда переехали, и еще постоянно засоряется слив. Наша новая квартира прекрасна: высокие потолки, куски обнаженной кирпичной кладки и застекленная крыша на кухне. Но что-то, связанное с водой, все время не в порядке, и это внушает мне суеверный страх. Влага просачивается там, где ее быть не должно, застаивается там, где должна стекать. Я постоянно твержу себе, что все дело в неисправной канализации или протекающей крыше. Ведь, хотя я и слишком часто плачу: днем и ночью, терзаемая чувством вины, бессилия и беспомощности, — слезы, сколько бы они ни лились, не могут разъедать краску на стенах.)

Эрик отводит глаза, и мне уже ясно, что последует дальше. Я понимаю, что мне надо просто выйти из ванной и дождаться, пока он сам начнет разговор. Я понимаю, что я имею право сердиться и не должна облегчать ему задачу. Я знаю, что имею право сердиться, но ничего такого не чувствую. Вместо этого я, как обычно, сама делаю шаг навстречу его гневу.

— Все в порядке?

Он вздыхает и секунду стоит молча, глядя себе под ноги. Мне всегда ужасно нравились ноги Эрика, я заметила и запомнила их еще в школе. Потом он то ли рычит, то ли стонет, хватает меня за плечи и сильно встряхивает.

— Наша жизнь рушится, а мы об этом даже не разговариваем!

Мне нечего ему возразить, совсем нечего. Он абсолютно прав.

— Имей в виду: если вместо пениса мужчина норовит показать тебе мультфильм «Команда Америка», это значит, что между вами все кончено.

Д. фантазирует: он придумывает историю о том, как мы с ним однажды расстанемся. Он прижимает меня к себе и улыбается. Я смеюсь.

— Отличная фраза, ну прямо афоризм. Я ее у тебя украду.

Все это совсем не похоже на окончательный разрыв, пока не похоже.

Я уже немного рассказывала вам о пленках, этой разветвленной сети волокон, которые одновременно соединяют мышцы и обозначают границы между ними. Проблема в том, что они могут быть и толстыми, и очень тонкими.

Например, вырезку окружают тончайшие пленки, и идти по ним крайне трудно. Извлечение вырезки — нервная работа. Если вы потеряете слой пленки, двигаясь вперед, то испортите весь кусок, а ведь вырезка — это самое дорогое мясо в туше, восемьдесят баксов за килограмм у Флейшера, и в каждом бычке ее не больше трех с половиной кило. Если потеряете его, двигаясь к средней и задней толстой части вырезки, называемой «шатобриан», то можете испортить толстый филей, еще один недешевый кусок: уважающий себя шеф-повар никогда не купит его, если он надрезан. По всем этим причинам неопытным мясникам очень редко поручают извлекать вырезку.

Мне разрешили сделать это только однажды, да и то под наблюдением Тома.

Вырезка — это длинная конусообразная мышца, проходящая вдоль позвоночника под основанием ребер. Ее тонкий передний конец находится у самого края отруба, а широкий задний плотно угнездился в толстом филее бедра. Низко нагнувшись и вытянув шею, дабы видеть что делаю, самым кончиком ножа, а больше ногтями, я с величайшей осторожностью, стараясь не повредить драгоценное мясо, рассекала короткие нити пленки. Постепенно мышца отделялась от позвоночника, но крайне неохотно. Она изо всех сил цеплялась за свою костяную колыбель. С ее толстым концом, прячущимся под копчиком, я возилась больше всего. Тут мне пришлось действовать смелее и, просунув руку в узкую щель, буквально отрывать вырезку от серебристой поверхности толстого филея. Небольшой кусочек все-таки остался. Наверное, это неизбежно, когда разрываешь две части, так крепко связанные друг с другом. Только тут я обнаружила, что вся вспотела, а рука, держащая нож, болит так, как болят руки, когда вам чудом удалось избежать аварии и вы сидите, вцепившись в руль, не в силах разжать пальцы.

• Предыдущая
• 10/68
• Следующая