Гроб хрустальный. Версия 2.0 - Кузнецов Сергей Юрьевич - Страница 24

• Предыдущая
• 24/56
• Следующая

– А газетку "Не дай Бог" тоже с твой помощью изготавливают? – И Ося взмахивает рукой.

– А что за газета? – говорит Шаневич, на лету поймав опрокинутый Осей стакан.

– О, прекрасный ход, прекрасный, – отвечает Луганов. – Антикоммунистическая газета, которую делают журналисты "Коммерсанта". Очень, очень смешная.

– Там была подборка писем, – говорит Ося, почесывая бороду. – Якобы от тех, кто за коммунистов. Пишут, что после победы с дерьмократами сделают. Типа кишки вырежут, яйца оторвут, на улицах развесят, ну и так далее. Понятно, что эта коммерсантовская шушера сама все придумала. Но я подумал: а ведь правда, когда победим, мы с авторами этой газеты так и поступим.

Очень смешно. Коммерсантовские журналисты, висящие на фонарных столбах кишками наружу. Надо совсем не уважать свой народ, чтобы пугать его такими страшилками. Невольно хочется пожелать Зюганову успеха: просто для того, чтобы это были демократические выборы.

– Говори что хочешь, – говорит Настя Снежане, – но мне противно смотреть, как все пьют. Водка – это так не позитивно. Только посмотри, – и она кивает на Антона, который, жестикулируя, что-то излагает Бену.

– Я, конечно, уважаю наркотики, – отвечает Снежана, – но выпить тоже люблю, тут ты не права. – И тут же убегает в офис, потому что кто-то из ее американских друзей должен как раз в это время появиться в IRC и ее поздравить.

Удобно, когда офис находится там, где живешь. Когда я выяснил, что не могу очистить мозг за сорок пять минут дороги домой, я попросту уволился. Это было еще до того, как мы расстались с Сашей – и для меня было важно: по-настоящему быть вместе с женщиной, когда я вместе с ней. Я предполагал: у нас будет семья, двое или трое детей. Не сложилось.

Стол сдвигают к стене, ставят "Жильца вершин", потом "Murder Ballads". Все танцуют и я, потанцевав немного, ухожу искать Снежану и Настю. Сегодня праздник, а в праздник особенно хочется быть рядом с красивыми молодыми девушками, которые еще не думают о детях – или думают только в том смысле, чтоб не залететь. Тут я, конечно, на высоте как партнер.

Снежана и Настя вместе с Беном в офисе слушают Луганова. Сидя на столе, он кидает понты:

– Я решил, хватит заниматься рекламной мелочевкой. Хочу написать серьезный сценарий. Начинается с того, что двое братков, чечен и русский, едут на машине. Русский только что вернулся из Америки, и чечен его расспрашивает. Вот, слушайте.

Словно фокусник, он извлекает из воздуха сложенный вчетверо лист бумаги и начинает читать:

– Правда ли, что там это дело совершенно законно?

– Да. Совершенно законно. То есть, конечно, нельзя подойти на улице к мальчику и трахнуть его в жопу, это да. Но если живешь с кем-то – твое дело. Или если мужик надевает женское платье и идет в кабак – его оттуда не выгоняют.

– Постой. Я не понял – то есть если я сижу в кабаке, и входит пидор, я не могу его вырубить?

– Ага. Ты не можешь его вырубить. Потому что менты тогда вырубят тебя. Потому что мусор тоже может оказаться пидором.

– Круто, – говорит Бен. – пародия на "Палп Фикшн", я понял. Там в начале Сэмюэл Л. Джексон с Траволтой беседуют об Амстердаме.

– Мой любимый фильм, – говорит Настя. – А вы знаете, что было в чемоданчике? Душа Марселуса Уоллеса, вот!

– А я думал, – отвечает Бен, – бриллианты, украденные в "Бешеных псах".

Луганов смотрит на него возмущенно, Бен пожимает плечами и уходит в гостиную. В офис заходят Антон и Глеб, останавливаются на пороге, слушают:

– А бабы? Как бабы это терпят?

– Бабы в Штатах совсем обнаглели. Вот если ты ущипнешь ее за жопу, она волокет тебя в суд, и судья тебя отправляет на зону.

– Блядь.

– Бабы в Америке даже говорят на другом языке.

– Что? Не по-американски?

– Ну, не совсем. Самое забавное – это такие маааленькие отличия. Например, история будет по-английски history, а бабы говорят – herstory, потому что…

– Я не понял, как?

– Ну, это звучит у меня похоже, а пишется по-разному. То Ха – И – Зэ, а то Ха – Е – эР. То есть "его" и "ее".

– У меня была подруга, – говорит Антон, – так она год прожила в Англии. Много мне про феминизм рассказывала. Про феминизм и этот… как его… джендер.

– Интернет, – говорю я, – отменил гендер. Потому что в Сети никто не знает – собака ты, мальчик или девочка.

Я знаю все про Интернет. Все-таки отец-основатель. Хотя, конечно, я бы предпочел быть отцом мальчику или девочке. Я смотрю на Снежану и думаю: еще десять или пятнадцать таких дней рождения – и она тоже захочет иметь ребенка. Полет бабочки оборвется, начнется новая жизнь. Вероятно, я этого уже не увижу – наверное, к лучшему. Буду надеяться, что на мой век хватит молодых девушек, ищущих от жизни только удовольствий.

Оставив Настю дослушивать дурацкую пародию на самый модный фильм года, я возвращаюсь в гостиную. Пьянка достигла апогея. Кто-то лежит на трех стульях, протягивает длинные руки к танцующим, слабо взывает:

– Седьмой, седьмой, поговори со мной! Почему не отвечаешь, почему молчишь, а?

В углу Муфаса раскуривает большой косяк, объясняет: на самом деле у меня другое имя, а Муфаса – это прозвище, в честь Льва-отца. Вероятно, двое других участников группы "Мароккасты" должны быть Львом-сыном и Львом-святым духом.

На кухне разговаривают Глеб и Ося. В квартире душно, и Ося снял свою неизменную рубашку, оставшись в одной майке с надписью "Punk is not dead".

А ты панк? спрашивает Глеб. Я анархо-сатанист, холодно отвечает Ося.

– А чего тогда майку надел? – говорит Шаневич.

– Формально, – отвечает Ося, – майка с надписью "Punk is not dead" не значит, что тот, кто в ней, – панк. Он просто доносит до всех информацию о том, что панк не мертв.

– А он не мертв? – ехидно улыбается вошедший Арсен.

– Конечно, нет, – отвечает Шаневич. – Скажем, Ельцин – настоящий панк. И когда он уйдет – то-то будет пиздец. И мы еще вспомним эти годы как самое свободное время нашей жизни.

– Самое свободное время нашей жизни было при Брежневе, – говорит Ося. – У нас был наш Галич и наш Самиздат. Лучшее время за всю историю России ХХ века.

– Да нет, – говорю я, – Ельцин не панк. Или даже если он панк, то выберут его не потому, что он устроил революцию пять лет назад, а потому, что он обещает: революций больше не будет.

– Я обещаю: революция еще будет, – парирует Ося, – и когда мы победим, уничтожим всю эту мразь, которая осуществила геноцид русского народа.

Удобно, когда офис находится там, где живешь. Я бы никогда не позвал Осю к себе домой – и лишился бы удовольствия видеть его на праздниках. Но задним числом оно выглядит смешно: уволиться с работы, чтобы она не мешала личной жизни – и кончить тем, что попросту поселиться в офисе.

Конечно, будь я по-прежнему с Сашей, все было бы по-другому.

– Будет не революция, а новый порядок, – говорит Шаневич. – Хаос в стране может быть даже не заметен снаружи. Улицы даже можно убирать. Но в любом доме, куда ни зайдешь, творится полный разор, как у меня на кухне, и это никак не связано ни с деньгами, ни с политикой. Это – хаос. И как только людям надоест, что у них в доме нет чистого стула, они проголосуют за сильную руку и новый порядок.

– Тогда по мне лучше пусть грязные стулья, – говорит Глеб.

– Правильно, – соглашается Ося. – Панки грязи не боятся.

– Но панки, отец, и не голосуют, – возражает Арсен.

– А правда, что на выборах панки будут поддержать Зюганова? – спрашивает Глеб. – Я даже типа лозунг читал – "Папа Зю, гаси козлов!"

– Я думаю, его в штабе Ельцина придумали, – говорит Ося.

Однажды Снежана сказала мне: она любит Россию, потому что это страна безграничной свободы и анархии. Бедная Снежана: ее Россия исчезает на глазах. Кто бы ни победил, выборы станут рубежом, разделяющим десятилетие.

В коридоре Шварцер, собиравшийся с Муфасой на какой-то концерт, прощается со Снежаной. Сквозь приоткрытую дверь кабинета Шаневича я вижу Нюру Степановну, вернувшуюся из гостиной, где остаются только Бен, Катя, Ося и Глеб. Катя лениво дотанцовывает под "Death Is Not the End", я убираю со стола грязные тарелки. На кухне Арсен досказывает анекдот, знакомый мне с незапамятных времен:

• Предыдущая
• 24/56
• Следующая