В океане «Тигрис» - Сенкевич Юрий Александрович - Страница 52

• Предыдущая
• 52/74
• Следующая

Буксировка, ни в чем нас не компрометируя, желанна экономией драгоценного времени. Состояние корпуса «Тигриса» свидетельствует: полжизни он уже прожил. За восемьдесят дней на воде (сегодня ровно восемьдесят) он погрузился примерно на метр; еще метр в запасе, но теперь, когда камыш намок, скорость погружения увеличится.

Допустим, впереди месяца полтора, до того, как сядем на палубу. За эти шесть недель хорошо бы сплавать подальше, вернуться от Азии к Африке, пересечь экватор, спуститься к Мадагаскару — планов хватает. И жалко тратить лишние сутки на бессмысленную перекочевку из одного пакистанского порта в другой пакистанский порт.

А похоже, что это нас и ожидает.

К тринадцати часам на судне воцарилась молчаливая паника. Никто ни с кем не заговаривал. Каждый читал мысли другого: пошли в каньон, полезли наверх, сорвались, разбились.

Детлеф забрался на мачту с биноклем и доложил: «Зодиак» на суше, вокруг ни души.

Самое ужасное в жизни, по-моему, — неопределенность и сознание собственного бессилия, невозможность вмешаться. Хоть плот сооружай из пустых канистр, но против ветра на нем не выгребешь.

Так мы прокуковали, в тоске и в неведении, до пятнадцати часов, покуда Норрис не углядел в тот же бинокль обоих гавриков на пляже.

Что им сказал Тур после их возвращения, опускаю, ибо цитата слишком приземлила бы облик нашего знаменитого лидера. А приехали они довольные, без угрызения совести, с кучей любопытных находок, в основном обызвествленных ракушек.

Таким образом, бесповоротно определилось, что сегодня нам отсюда не сдвинуться. День пропал. Дабы не проворонить завтрашнего, принято решение командировать в деревню делегацию с ночевкой. Задача — обеспечить киносъемку местного населения и — в который раз уже — ангажировать дау до Карачи.

Делегаты — Карло и Рашад.

Они отчаливали опять же под роскошные запахи — Эйч-Пи стряпал пиццу с рисовым пудингом. Но ждать ужина не пожелали — были полны энергии и решимости не подкачать.

Ночные вахты нынче отменились: ветра нет совсем и волнение нулевое.

ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ

Встали затемно. Тур и Детлеф, доглатывая куски на ходу, бросились к шлюпке — будить послов и спрашивать с них отчета.

Путешествие на «Зодиаке» туда и обратно занимает сорок пять — пятьдесят минут. Эйч-Пи — он за перевозчика — вернулся с информацией: Карло и Рашад времени не теряли, шхуна найдена и зафрахтована, деревенский учитель обещал ближе к вечеру организовать народное гулянье.

Отбыли с судна Тору и Асбьерн: Тору — снимать пейзажи, Асбьерн — сниматься на их фоне.

Спустя пятьдесят минут «Зодиак» вновь у борта. Очередная информация от Эйч-Пи: шеф распорядился уволить на берег всех желающих. Дежурить, приплыв с последним рейсом, будет Рашад. Он сухопутным гостеприимством сыт по горло, мало спал и киснет.

Сели в шлюпку Герман и Норрис. Следующая очередь — наша с Норманом.

Упаковал сумку со своими аппаратами в пластиковый мешок, взял немного воды, хлеба, сыра и был готов. Подогрел вчерашний обед и кликнул напарника к столу.

Забыл написать: как утром Тур ни спешил, Норрис успел втянуть его в крошечный конфликт. Речь шла о том, что для съемок нужно переставить корабль иначе по солнцу, то есть привязать рулевые весла, поднять парус, извлечь из грунта якоря, развернуться — маневр для «Тигриса» совершенно нереальный в узкой бухте. Однако Норрис настаивал

безапелляционно, как режиссер в павильоне: «Этот прибор туда, а тот сюда». Тур даже растерялся под его натиском.

— Удивительные вы с Норманом ребята, — не выдержал я. — Вчера один вдруг взял на себя роль киномэтра, сегодня второй метит в капитаны.

Норман услышал, промолчал, но запомнил. И сейчас, наедине со мной, за тарелкой спагетти дал волю словам.

Разговор коснулся прежде всего отношений с Карло. К изумлению моему, в адрес Карло высказывалось абсолютно то же, что Карло говорил в адрес Нормана. Оба сетуют на одинаковое: на некомпетентность и бестактный тон.

Что ж, болезнь общая — пусть и рецепт общий. Любому на «Тигрисе» надлежит быть терпимым, не чваниться, не превышать полномочий… и осекся.

На меня глядели глаза искренне огорченного человека, настроенного не шуметь и оправдываться, а разбираться, что к чему.

Он отнюдь не нападал на противника, он стремился — потрясающе! — его оправдать: да, у Карло болит нога, да, его ущемленность можно понять, на «Ра» он был единственным репортером, а здесь их четверо.

Он извинился за свою вчерашнюю эскападу. Извинился за Норриса: парень с фанаберией. И открыл наболевшее:

— Я тоже не полновластный штурман, как на «Ра». Каждую цифру бегут проверять к Детлефу. Разве не обидно?

Меня жег невыразимый стыд.

Подумал ли я хоть раз, что самонадеянный, кичливый Норман испытывает душевный дискомфорт?

Выстроена удобная схема, определены амплуа: тот — субъект, этот — объект. Норман давит, Карло страдает. Но ведь рядом со мной не марионетки, не шахматные фигуры. Рядом со мной люди.

Беспардонный крикун Норман… Именно он, если надо, лезет с ножом на верхушку мачты, что-то там связывает, развязывает, висит над бушующей бездной.

Мы браним его за ляпсусы, а за ежедневную возню его с рацией, за голоса наших знакомых и близких в эфире кто-нибудь его поблагодарит?

Да, он ошибается, но там, где он действует, мы наблюдаем! Мы злословим насчет испорченного паруса, а сами давно ли узнали, чем отличается от спинакера грот?!

Помню, я умилялся, читая в книге Крузенштерна «Путешествие вокруг света», в первой ее главе, как командир отстранил от похода матроса, который «перед тем за 4 месяца женившийся, сокрушаясь о предстоящей с женой разлуке, впал в глубокую задумчивость». Представляете, «за глубокую задумчивость» отстранил! И разглядел эту «задумчивость» в предстартовой суматохе, безошибочно обнаружил среди служителей того, «в коем приметно были уныние», и понял, что «принуждения делать не надо»!

Нас на «Тигрисе» всего одиннадцать, я медик; о чем же у меня должна голова болеть, как не о том, чтобы у моего десятка не нарушалось «спокойное и веселое состояние духа»?

Вот сидит передо мной мой товарищ, печальный, незащищенный, на себя непохожий. И неловко мне за избитые словеса, какими мнил я отделаться. Прости меня, Норман. Вряд ли вы с Карло за оставшиеся недели подружитесь, вряд ли Норрис перестанет форсить, но дай нам, как говорится, бог беречь друг друга, уважать друг друга, дай нам бог подавлять наполеончика внутри. Он и во мне таится, тщеславный, заносчивый, нет-нет и мелькнет над лысиной бонапартова треуголка. Се ля ви! Куда денешься?

А Тур между тем, рискуя прослыть бесхарактерным, равно щадит и Норманову амбицию, и Карлову пристрастность, и Асбьернову инфантильность… Тур верен главному: тому, что нас объединяет, а не наоборот.

Мы закончили вконец затянувшийся полузавтрак, полуобед. «Зодиак» задерживался. Я пошел мыть миску и увидел, что к нам движется мотобот, а в отдалении маячит судно странных очертаний, с лебедкой. На борту мотобота надпись: «Язон».

Судно — спасательный буксир — было норвежской приписки. Молодой капитан по фамилии Хансен радостно нас приветствовал.

С подобной вестью медлить негоже. Через минуту мотобот нес меня к берегу. Норман остался ждать шлюпки и Paшада.

Рашад маялся на кромке пляжа, с опухшим лицом и затуманенным взором. Ночь выдалась для него бурной. Вероятно, нажевался бетеля или другой какой-нибудь дряни.

— Что с тобой?

— Устал.

— Болен?

— Устал. — И прячет глаза. Попросил норвежцев переправить его на «Тигрис», поскольку «Зодиак» отсутствовал, неугомонные съемщики уплыли на нем, наверно, в каньон.

От палаток береговой охраны быстрым шагом спешил Тур.

— Говорите по-английски? — крикнул он капитану еще издали.

— Хансен, Берген, — ответил тот. Тур расхохотался.

Они моментально условились, что «Язон» проводит нас до Карачи и, если понадобится (обязательно понадобится: заверил мысленно я), возьмет на буксир. Капитана не смутила задержка из-за кинопраздника, он вообще предложил отойти завтра утром. Выкраивались полсуток откровенно туристских, без хлопот.

• Предыдущая
• 52/74
• Следующая