Собрание сочинений, том 27 - Маркс Карл Генрих - Страница 27

Впервые опубликовано в книге: «Der Briefwechsel zwischen F.Engels und K.Marx». Bd. I, Stuttgart, 1913

Печатается по рукописи

Перевод с немецкого

ЭНГЕЛЬС — МАРКСУ [77]

В БРЮССЕЛЬ

[Париж, декабрь 1846 г.]

Дорогой Маркс!

Мое недавнее короткое письмо к Жиго [78]было вызвано следующими причинами. Во время следствия в связи с волнениями в Сент-Антуанском предместье в октябре [79]допрошена была также масса арестованных немцев; вся вторая партия состояла из штраубингеров. Некоторые из этих болванов, отправленные теперь через границу, вероятно, наговорили много вздора об Э[вербе]ке и обо мне; в самом деле, при низости этих штраубингеров от них вполне можно было ожидать, что они в превеликом страхе станут рассказывать то, что знают и чего не знают. К этому надо еще прибавить, что знакомые мне штраубингеры, которые сохраняют такую таинственность в своих собственных делишках, подняли страшный шум по поводу моих встреч с ними. Такова эта публика.

На собраниях у заставы, как я вам уже, кажется, писал, благородный Эйзерм[ан] дал полную информацию обо мне шпионам. Ю[н]г[е] также сделал несколько глупостей; у этого молодца до некоторой степени мания величия, ему хочется быть отправленным за счет французского правительства в Кале и в Лондон. Словом, г-н Делессер подсылал ко мне и к Э[вербеку], который уже давно был на подозрении и относительно которого существовал временно приостановленный приказ о высылке, одного шпика за другим; этим шпикам удалось выследить нас вплоть до кабачка, где мы иногда встречались с неотесанными парнями из предместий. Тем самым было доказано, что мы — главари опасной шайки; а вскоре после этого я узнал, что г-н Делессер обратился к г-ну Танеги Дюшателю, чтобы добиться приказа о высылке меня и Э[вербека], и что по этому делу в префектуре, рядом с помещением, где происходит медицинское освидетельствование проституток, имеется целая кипа документов.

У меня, конечно, не было никакого желания быть изгнанным из-за штраубингеров. Я предвидел возможность подобной истории, когда заметил, с какой беспечностью эти штрау-бингеры поднимали шум и трескотню и обсуждали всюду и везде, кто прав: я или Грюн. Мне надоела вся эта дрянь, к тому же эти ребята были неисправимы, они даже не отстаивали открыто свои взгляды в дискуссии, совсем как лондонцы; но своей главной цели я достиг — я одержал полную победу над Грюном. Это был прекрасный случай с честью разделаться со штраубингерами, как бы ни была вообще неприятна эта история. Поэтому я дал им понять, что теперь больше не смогу обучать их, вообще же они должны быть осторожны. Э[вербек] тотчас же решил уехать и, кажется, немедленно покинул Париж, по крайней мере я больше его не видел. Куда он девался, я также не знаю.

Малыша (Б[ернайса]) также разыскивала полиция, но он из-за различных приключений снова переехал в свое прежнее жилище (поразительно, в какие невероятные передряги он попадает, как только вступит ногой в цивилизованный мир). Когда он опять вернется в Париж, я не знаю, но он во всяком случае не поселится в том доме, где думал поселиться. Поэтому данный тебе адрес не годится.Свою рукопись он благополучно получил.

Вообще я весьма признателен благородной полиции за то, что она вырвала меня из этой штраубингерской среды и напомнила мне о земных радостях. Если подозрительные субъекты, которые вот уже две недели преследуют меня, в самом деле шпики, а о некоторых из них мне это доподлинно известно, то префектура в последнее время раздала массу входных билетов на балы в Монтескьё, Валентино, Прадо и т. д. Я обязан г-ну Делессеру приятными знакомствами с гризетками и многими удовольствиями, так как мне захотелось как можно лучше провести последние дни и ночи, которые мне предстояло оставаться в Париже. Однако поскольку меня до сих пор не трогали, то, очевидно, все успокоилось. Все же впредь адресуйте все письма г-ну А. Ф. Кернеру, живописцу, 29, rue Neuve Breda, Paris. Внутрь вложите конверт с моими инициалами, но так, чтобы он не просвечивал.

Ты понимаешь, что при таких обстоятельствах я совершенно не имел возможности заниматься здесь В[ильгельмом] В[ейтлингом]. Я не видел никого из этих людей и даже не знаю, был ли он в Париже или еще находится здесь. Впрочем, это совершенно все равно. Вейтлингианцев я совсем не знаю; у тех же, кого я знаю, он встретил бы не совсем любезный прием. Из-за вечных драк с его друзьями-портными они питают к нему ужасную злобу.

История с лондонцами [80]неприятна именно из-за Гарни, а также потому, что из всех штраубингеров они были единственными, с которыми можно было просто, без всякой задней мысли пытаться завязать сношения. Но если они не хотят, — ну что ж, пусть отправляются на все четыре стороны. Вообще никогда нельзя быть уверенным, что они опять не выпустят таких жалких обращений, как обращение к Ронге или к шлезвиг-гольштейнцам [81]. А к тому же еще вечная ревность к нам, «ученым». Впрочем, у нас есть два способа освободиться от них, если они начнут бунтовать: или открыто порвать, или постепенно прекратить переписку. Я высказываюсь за второе, если их последнее письмо допускает ответ, который, не задевая их слишком резко, был бы достаточно холодным, чтобы отбить у них охоту скоро на него ответить. Потом следует долго им не отвечать — и, так как они обычно ленятся писать, то после двух — трех писем все благополучно замрет. Собственно, каким образом и с какой целью обрушиваться нам на этих людей? Печатного органа у нас нет, а если бы он и был, то они не литераторы, а только время от времени выпускают прокламации, которых никто не видит и до которых никому нет дела. Если мы выступим с резкой критикой всехштраубингеров вообще,то мы всегда сможем направить эту критику и против их великолепных документов; если переписка прекратится, то это будет вполне удобно; разрыв произойдет постепенно и не вызовет шума. Мы между тем спокойно договоримся с Гарни обо всем необходимом, позаботимся о том, чтобы онинам не ответили на последнее письмо (что они сделают, если их заставят ожидать ответа 6—10 недель), и пусть они потом поднимают шум.

Прямой разрыв с этими людьми не принесет нам ни пользы, ни славы. Теоретическиеразногласия с этой публикой едва ли возможны, так как у них нет теории, и они хотят учиться у нас, несмотря на кое-какие внутренние сомнения; формулировать свои сомнения они также не умеют, поэтому с ними невозможна никакая дискуссия, разве только устная. В случае открытого разрыва они использовали бы против нас эту свою пустую болтовню о жажде коммунистических знаний: они-де охотно поучились бы у этих ученых господ, если у них есть что-нибудь путное и т. д. Практическиепартийные разногласия свелись бы скоро только к личным нападкам и ссорам или производили бы такое впечатление, так как их в комитете немного, да и наших немного. Против литераторов мы можем выступить как партия, против штраубингеров не можем. В конце концов у этих людей все же имеется сотни две человек, благодаря Г[арни] они связаны с англичанами; «Rheinischer Beobachter» и другие газеты раструбили о них в Германии как о боевом и во всяком случае не бессильном коммунистическом обществе; к тому же они самые сносные из штраубингеров и, наверное, это самое лучшее, что можно сделать из штраубингеров, пока в Германии не произойдут какие-либо перемены. Но нам эта история послужила наукой в том отношении, что из штраубингеров, даже из самых лучших среди них, ничего путного не сделаешь до тех пор, пока в Германии не существует настоящего движения. Во всяком случае лучше спокойно предоставить их самим себе, критиковать их только всех в целом, en bloc, чем вызывать спор, при котором мы можем только увязнуть в грязи. По отношению к намэти молодцы объявляют себя «народом», «пролетариями», а мы можем апеллировать лишь к коммунистическому пролетариату, который еще только должен образоваться в Германии. К тому же в скором времени в Пруссии будет конституция, и, может быть, эту публику можно будет тогда использовать для подписей и т. д.