Клык Фенрира - Голубева Марина - Страница 55

Елизавета Петровна даже особый рескрипт обещала написать к нашему послу в Париже, дабы оказывал тебе всяческое содействие. Ну и я кое-какие письма передам к нужным людям. Так что поедешь, и не как простой недоросль, а как взрослый человек, российский дворянин, понимающий государственные интересы.

— Дядюшка, неужели это правда?

Саша о таком даже и мечтать не смел — он поедет в Европу, увидит Париж, даже, может быть, встретится с самим Вольтером. От таких перспектив захватило дух. На фоне грядущих приключений образ Сен-Жермена с его тайнами поблек, стал мелким и незначительным.

— Ну что, Сашка, рад? Вижу, что рад! — Михаил Илларионович, добродушно усмехаясь, похлопал по плечу ошалевшего от такой новости юношу. — Иди-ка сейчас отдыхай, ближе к вечеру к государыне поедем за высочайшим дозволением да за обещанным рескриптом. А через пару деньков можно и в дорогу собираться.

Юноша, потрясенный свалившимся счастьем, поблагодарил дядю и пошел было к двери, но вдруг остановился, повернулся и спросил:

— Дядя, а что с документами?

— С какими документами? — Михаил Илларионович недоуменно посмотрел на юношу.

— С теми, что вам Алексей Дмитриевич передал.

Канцлер нахмурился, добродушная улыбка исчезла, а глаза стали злыми и подозрительными.

— Что тебе до них? Не лезь ты в это дело, Александр, — не твоего оно ума!

— Почему это не моего? Разве эти бумаги ничего не значат? — Саша тоже стал серьезным, даже лицо утратило детскую безмятежность, а губы упрямо сжались.

— Что ты знаешь о них?

— Ничего. Но я догадываюсь, кто их передал через Алексея Артемьева. И вы не можете отказать в помощи этой особе.

— Я не желаю с тобой больше разговаривать! — Канцлер явно нервничал и старательно отводил взгляд. — Сейчас сложная ситуация, бумаги эти касаются многих очень влиятельных людей. Не суй свой нос куда не следует, Александр. Я сделал все, чтобы ты уехал… чтобы смог получить то, о чем давно мечтал… Так что же тебе еще надо?!

Посмотрев на упрямо набычившегося юношу, явно не желавшего уступать, Михаил Илларионович рассердился и, стукнув ладонью по столу, гневно бросил:

— Убирайся!

Саша сжал кулаки, он понимал, что канцлер в ярости, а в таком состоянии обычно добродушный дядя бывал редко. Видимо, дело действительно серьезное. Вспомнил тревожное лицо Алексея, драку у дома Сен-Жермена и неожиданно осознал, что если сейчас отступит, то потом никогда себе не простит малодушия. А в этих бумагах, возможно, будущее России.

— Нет. — Голос юноши был спокойный и жесткий. — Вы, дядя, хотели, чтобы я поступал не как глупый недоросль, а как взрослый человек, понимающий государственные интересы? Так я сейчас так и поступаю! Вы только что говорили про генералов-дурошлепов, а сами чем их лучше?

— Щенок! Ты как со мной разговариваешь?! — окончательно взорвался Михаил Илларионович.

Лицо канцлера покраснело, он, скрипнув зубами, шагнул вперед и, казалось, готов ударить Сашу. Юноша попятился, поняв, что явно вышел за рамки приличий.

— Простите, дядя… — виновато пробормотал он. — Я не хотел вас обидеть… Но я не могу просто сделать вид, что ничего не происходит. Вы же знаете, что цесаревне постоянно угрожают… то заговоры, то сплетни, то императрица стращает высылкой из страны. Неужели вы не понимаете, что будущее России не за этим слизняком, пресмыкающимся перед нашими врагами, а за Екатериной? Вы меня всегда учили, что русский дворянин прежде всего должен думать о благе России… Может, сейчас самое время о нем подумать?

Михаил Илларионович тяжело опустился в кресло. Было видно, что гнев его прошел, уступив место усталости. Лицо канцлера побледнело и осунулось, стали заметны и мешки под глазами, и горькие складки в уголках губ, а пальцы, сжимавшие резные подлокотники кресла, слегка дрожали.

— Эх, Саша, Саша, горячая ты голова! Кабы я знал, что делать-то… Как ни кинь — все клин выходит. — Канцлер тяжело вздохнул и махнул рукой: — Ты иди, дружок, отдыхай. А я подумаю… Может, и придумаю что… Иди.

Юноша нерешительно потоптался, глядя на сгорбившегося в кресле Михаила Илларионовича, и внезапно понял, насколько тому тяжело принять решение.

— До свидания, дядя… И не сердитесь на меня. — Саша кивнул и вышел из кабинета.

Канцлер, прикрыв лицо рукой, думал, что племянник-то прав. Дурошлеп он и есть. Только как же горько слышать правду из уст мальчишки! И в том, что с бумагами надо что-то делать, тоже прав. Только вот что делать-то? Предавать их огласке никак нельзя — разразившийся скандал затронет слишком многих влиятельных и нужных России людей. «И ведь за заговором стоит один мерзкий человечишка! От него бы как избавиться? — размышлял Михаил Илларионович. — Выдернуть это звено, и вся цепь развалится».

Канцлер поднялся с кресла, подошел к окну, поправил занавеску из тяжелого бархата, потеребил бахрому и тяжело вздохнул. «Человек-то с прусским императором связан — это всем известно, а ситуация такова, что нынче Фридрих — враг России, а завтра, может статься, и лучшим другом окажется. Вот вынудить бы того мерзавца из России добровольно уехать, только чтоб никто об этом не знал».

Канцлер оживился и повеселел, пришедшая в голову мысль показалась ему очень разумной. Он деловито потер руки и присел к столу, положив перед собой чистый лист бумаги.

Маленький поселок, тонувший в вечерних сумерках, раньше был одним из крупнейших древнерусских городов. Здесь в двадцать первом веке начались невероятные приключения Алексея, и это вызывало у него щемящее чувство тоски. Хотелось верить в то, что не было ни перемещения во времени, ни магических экспериментов сумасшедшего графа, ни оживших мертвецов, ни превращения в оборотня, а парень просто отправился с друзьями на вечернюю прогулку после трудового дня на раскопе. Деревянные дома с уютными садиками, раскидистые липы, утоптанные тропинки и башни старой крепости на багровом вечернем небе, даже дорога была вымощена таким же серо-желтым песчаником. «Дорога из желтого кирпича, — грустно подумал Алексей, вспоминая прочитанную в детстве книгу, — только вот ведет она совсем не в Изумрудный город». Здесь было так тихо и уютно, что не хотелось думать о предстоящих трудностях. Стало муторно и холодно то ли от свежего ветерка, дувшего с озера, то ли от страха.

И еще не давало покоя ощущение чужого взгляда между лопаток. Оно уже стало привычным за несколько дней пути по разбитым дорогам. Первое время Алексей просил остановить карету и долго настороженно принюхивался к терпкому запаху опасности, но перекидываться в волка больше не рисковал. Прогулка в волчьем обличье ему понравилась и одновременно напугала. Тогда от Семена он выслушал много интересного в свой адрес. Старый солдат долго ворчал, ругая молодого человека и за беготню по лесу, и за драку, затеянную в трактире.

Три дня пути по разбитым дорогам в тряской колымаге утомили Алексея. И этот скрипучий, подпрыгивающий на каждой колдобине монстр гордо назывался дорожной каретой! За три дня даже выспаться толком не удалось. В рыдване болтало и трясло, а на постоялых дворах одолевали клопы. Вот этих тварей Алексей теперь ненавидел едва ли не больше вонючих зомби.

Семен, которому нытье Алексея изрядно надоело, заявил, что, ежели барин такой нежный, пусть ночует на дворе. О том, чтобы остановиться на ночлег где-нибудь в лесочке у костра, старый солдат даже слышать не хотел — на дорогах было неспокойно. Даже среди белого дня Алексей со спутниками умудрились нарваться на шайку разбойников.

Три здоровенных, заросших щетиной мужика выползли из леса на дорогу и остановились, поигрывая топорами. Судя по тому рванью, в которое они были одеты, удача давно отвернулась от «романтиков большой дороги».

Парень уже настроился размяться и «выгулять» зверя, но подраться не довелось. Хенну, радостно гыкнув, достал огромную секиру, а сидевший рядом с ним на облучке Семен вытащил из-за спины длинное кремневое ружье и добродушно поинтересовался: