Небо на двоих - Мельникова Ирина Александровна - Страница 18
- Предыдущая
- 18/69
- Следующая
– Все еще боишься, что я тебя украл? У меня дети такие, как ты, зачем мне кого-то красть… А велосипедистов я как раз накануне бури в Сухум отвез. Они у моего брата гостили. Уже оттуда на границу поехали. Успокоилась? – Водитель коснулся моей руки. – А зачем автомат под ноги спрятала? Пограничники меня знают, машину не проверяют. И про оружие тоже знают. Пока Грузия нас не любит, с оружием нельзя расставаться.
– Но это ж опасно! – возразила я и снова водрузила автомат на колени. – Перестреляете друг друга к чертовой бабушке на радость грузинам!
– Это в России только дай людям оружие в руки, начинают палить по головам, как по мишеням, – усмехнулся Давид. – У нас даже дети знают, что с оружием нельзя баловать. Оно для защиты, а не для пустого убийства.
Я пожала плечами. Оружие оно и есть оружие. А пьяный дурак он и в Абхазии дурак.
– Держись! – перебил мои мысли Давид. – Сейчас самое трудное начнется. К реке будем съезжать. А затем через реку… Вроде воды мало. Слышишь? Не гудит вроде?
Но я ничего не слышала за шумом ветра и лишь снова схватилась за поручень.
Глава 11
Хорошо, что вокруг было темно, и в бледном свете фар я видела только узкий клочок дороги. Но и того, что видела, хватало, чтобы проклясть тот день и час, когда согласилась на предложение Любавы. Дороги практически не было, а только старая колея, залитая водой и заваленная камнями. Она вела круто вниз, и мне казалось: еще чуть-чуть, и «Нива» свалится в пике, а затем – в штопор, как подбитый бомбардировщик. Вцепившись в поручень, я кожей чувствовала, что машина напряжена, как струна, что она дрожит и дышит, как человек, которому очень тяжело и страшно. И чтобы не впасть в панику, я включила воображение. При чем тут побитая жизнью и местными дорогами «Нива»? Я – летчик-испытатель, сижу в кабине самолета. И до отказа отжала ручку вперед. Дрожь самолета усилилась и передалась мне. Все, абсолютно все содрогалось в мелком ознобе. Что же делать? Машина вот-вот развалится в воздухе. И тут сильный удар потряс самолет…
Мне вдруг вспомнилась старая заезженная пластинка с голосом Утесова и пьяные слезы деда, капавшие в граненый стакан с водкой. Во время войны он летал на тяжелых бомбардировщиках, горели, к счастью, выжил, но каждый День Победы включал старую пластинку и плакал…
Самолет завалился на правое крыло, а затем со свистом пошел вниз. И следом – треск и скрежет металла. И визг, пронзительный, словно металлом по стеклу. От которого ломит зубы и рвет барабанные перепонки. Я ударилась головой о что-то острое, зашипела от боли. И тут же пришла в себя. Какой самолет? Кажется, чертова «Нива» упала с обрыва. Надо ж, совсем спятила, даже стихами заговорила! Я ощупала голову. Панамка исчезла, а волосы на затылке сбились во влажный то ли от пота, то ли от крови колтун.
Под колтуном кожу жгло и саднило. Все-таки поранилась? Я слегка коснулась пальцем того места, где больше болело. Нет, пустяки, всего лишь царапина. Пара дней, и зарастет как на собаке!
Я прислушалась к своим ощущениям. Раз болит, значит – жива. А как же Давид? Почему молчит? Что с ним? Я протянула руку, чтобы проверить, на месте ли мой водитель. Рядом в темноте кто-то завозился, вспыхнул огонек зажигалки – Давид прикурил новую сигарету.
– Слава богу, недалеко летели, – сказал он и перекрестился.
– Машина цела? – спросила я, вспомнив скрежет металла.
– Сейчас выйду, посмотрю, – отозвался Давид. – Но сначала расцелую свою косулю. Не подвела, дорогая!
И он, склонившись, на полном серьезе поцеловал рулевое колесо.
– Зачем мы поперлись сюда ночью? – произнесла я сквозь зубы. – Чуть ведь без голов не остались.
– Днем еще хуже, – безмятежно сообщил Давид. – Грязь вперемешку с камнями, только на вездеходе пробираться… А ночью подстынет, так на «Ниве» или «уазике» – милое дело…
Он вылез из машины и, видно, угодил в лужу, потому что я расслышала сочное «хлюп!» и не менее сочное: «Чтоб я тебя оплакал!»
Тупой удар и снова визг… Более пронзительный, который тут же перерос в знакомое «хр-хр-хр» и тонкое повизгивание. Дикие кабаны? Только их нам не хватало! Я где-то читала, что кабаны-самцы очень сильны и бесстрашно защищают свое стадо. Нет, лучше погибнуть геройски от пули грузинского диверсанта, чем под копытами диких свиней…
Одно успокаивало: Давид не прихватил с собой оружие, значит, не слишком опасался зверья. Автомат по-прежнему лежал у меня на коленях, и я слегка приоткрыла дверцу. «Нива» уткнулась капотом в песчаный откос, который явно спас нас. Попадись на пути камни или деревья – кости наши собирали бы в кучку.
Фары, забитые грязью, светили слабо. Давид, включив фонарик, оглядывался по сторонам с таким видом, словно попал в эти места впервые. Справа поднималась отвесная скальная стенка, поросшая кустарником. Слева виднелась та самая колея, куда мы не смогли вписаться. А чуть дальше с трудом просматривался деревянный мостик, под которым что-то глухо бурчало и грохотало. Я поняла: там река. И, судя по шуму, бурная и стремительная.
– Давид, что происходит? Откуда здесь кабаны? – крикнула я водителю.
– Это домашние свиньи, из деревни, – обернулся он, сверкнув полоской зубов. – Наступил на одну в темноте. Они по малой воде уходят через реку в лес.
Я уже и раньше подумывала, что благодаря словоохотливости Давида смогу, наверное, написать краеведческий очерк. Но если дело и дальше так пойдет, вполне сподоблюсь на путеводитель по Абхазии.
– Живут себе на воле, отъедаются. Дичают, правда. Зимой хозяева за ними как на зверя охотятся, – как ни в чем не бывало продолжал Давид. – В Члоу не только свиней держат. Буйволов разводят, коз, ишаков…
– Ага, – обрадовалась я, – значит, Члоу близко?
– Совсем рядом. На том берегу. – Давид вернулся к машине. Даже в свете фонаря я разглядела, что он озабочен. – Только вот беда какая…
Он удрученно вздохнул и почесал затылок:
– Надо брод проверить. Вроде ошибся я. Гудит река. Много воды.
– И что теперь? – расстроилась я. – Будем ждать, когда вода спадет? А если месяц продержится? Прикажете в лесу со свиньями дичать?
– Обара, успокойся, а! – Давид крякнул и огляделся по сторонам. – Я сейчас к броду спущусь. Темно, но посмотрю. Может, и переедем…
Я хотела сказать, что перебираться через быструю реку нужно в светлое время суток, а не сидеть за полночь с друзьями за столом. Но благоразумно промолчала. Дождь, мрак, грязь и заглохшая «Нива» к ссоре не располагали. Поэтому я буркнула:
– Возвращайтесь скорее, а то здесь как-то неуютно…
Давид усмехнулся:
– В такую погоду хозяин дохлую кошку за порог не выбросит. Зверье в норах сидит, а люди здесь даже днем мало ездят. – И он зачавкал башмаками по грязи в сторону от машины.
Хмель из меня окончательно выветрился. Видно, поэтому я стала соображать быстрее и поняла, что продрогла. Требовалось немедленно переодеться в теплую одежду и в резиновые сапоги, чтобы не промочить ноги. Дождь по-прежнему лил, не переставая, и, похоже, не собирался униматься. В воздухе похолодало, и даже сидя в машине, я выдыхала облачко пара. Стекла мгновенно запотели, мотор быстро остыл, и в салоне было сейчас не теплее, чем снаружи, только не так ветрено.
Я переложила автомат на сиденье Давида, а сумку перетянула себе на колени. Теплая куртка, спортивная шапочка, джинсы, свитер, носки, резиновые сапоги… Как я благодарила себя за предусмотрительность! Правда, мне пришлось изловчиться, чтобы переодеться. С трудом, но у меня получилось. Господи, как хорошо, когда тепло! Я чуть не заплакала от умиления, но не забыла проверить, на месте ли деньги. Нет, не исчезли, лежат себе в пакете. Я шепотом выругалась: что за наказание свалилось на мою голову! Вряд ли это награда за мои страдания – слишком мала компенсация за пролитые слезы.
- Предыдущая
- 18/69
- Следующая
