На Севере дальнем - Шундик Николай Елисеевич - Страница 6

• Предыдущая
• 6/71
• Следующая

Заглядывать в полог, пригнувшись до земли, Кэмби было, видимо, неудобно. Он нетерпеливо поморщился, шумно втянул в себя большим красным носом воздух и сказал:

— Ринтынэ, подай-ка этого песца. Он хоть убит раньше срока, но все равно пригодится.

Мать Чочоя испуганно глянула на шкурку песца и, не тро­нувшись с места, робко спросила:

— Зачем тебе этот песец? Разве муж сказал, чтобы ты за­брал его?

— Да, конечно, — немного подумав, ответил Кэмби. — Причиной тому, что я должен взять эту шкурку, твой муж, — неопределенно добавил он.

— Нет, я не отдам песца, — тихо, но твердо ответила Рин­тынэ.

Кэмби влез в полог, заполнив его весь своей широкой, в меховых одеждах фигурой, и без дальнейших слов отвязал шкурку песца. Чочой со страхом и с затаенной ненавистью смотрел ему прямо в лицо.

Вот Кэмби попятился назад, вылез из полога, но тут же снова поднял высоко вверх чоыргин и сказал с добродуш­нейшей улыбкой на лице:

— Твой муж — скверный пастух: не мог до начала пурги найти отбившихся оленей. Теперь, конечно, назад они не вер­нутся. В пургу их волки порвали. А мне сегодня надо перед уполномоченным фирмы отчитаться — уплатить за пропавших оленей. Пока вот эту шкурку возьму, а остальное подсчитаем после.

Закончив объяснения, Кэмби опять шумно втянул носом воздух, пошевелил вверх-вниз своими косматыми медно-крас­ными бровями.

—    Но ведь муж еще может пригнать оленей, — сказала Ринтынэ.

—    Сомневаюсь. Очень сомневаюсь. Вернулся бы сам жи­вым. Пищи-то, кажется, у него никакой не было, а прошло око­ло пяти суток. Да и одет он плохо...

—    Да, пищи у него никакой не было... И одет он плохо, — сказала Ринтынэ, низко опуская голову, чтобы не показать своих слез Кэмби.

Не успел уйти Кэмби, как в ярангу явился шаман Мэнгы­лю. Забравшись в полог, он закурил трубку и, пристально гля­дя в измученное лицо Ринтынэ, спросил:

— Волнуешься за мужа? — и, не дождавшись ответа, до­бавил: — Да, однако, беда с ним вполне может случиться. Не любил меня Кэргын. Он всегда против меня зло, как собаку на цепи, держал. Теперь я не могу помочь ему в беде. Пробо­вал, но духи на это не соглашаются.

Чочой прислушивался к голосу шамана, и ему чудилось, что страшный сон продолжается. Вот сейчас повернется к нему шаман и скажет: «Пришел тебе глаз выколоть. Я одногла­зый, и ты будешь одноглазый».

Но шаман даже не замечал Чочоя.

Ринтынэ, опустив голову, молчала. Ее рано постаревшее от болезни и недоедания лицо с глубоко запавшими глазами было неподвижно.

—  Позавчера с Экэчо встречался в проливе. О Вияль и ее муже Таграте брат рассказывал кое-что, — неожиданно со­общил шаман.

Ринтынэ встрепенулась. Встав на колени и судорожно комкая худыми руками упавшие на грудь тяжелые черные ко­сы, она спросила:

—    Ты имеешь вести о моей сестре? Говори, скорее гово­ри, что ты знаешь о ней!..

Мэнгылю глубоко затянулся из трубки, закашлялся. Ринтынэ крепко сжала в руках свои косы и, не сводя с шама­на умоляющего взгляда, напряженно ждала, когда же он заговорит снова. А Мэнгылю все кашлял, и кашлял, и каш­лял...

«Вот, раскашлялся из-за своей вонючей трубки!» — с не­приязнью подумал Чочой и вдруг испугался: не узнает ли ша­ман его мыслей?

— Плохие вести сообщил Экэчо о сестре твоей, — наконец снова заговорил Мэнгылю. — От голода почти при смерти ле­жит она в яранге. Был у нее сын, ты уже знаешь. Так вот, мальчик с месяц тому назад умер...

Ринтынэ посмотрела в лицо шамана долгим взглядом, а затем воскликнула с горестным недоумением:

— Почему такое горе в семье нашей?! Я думала, что хоть сестре моей хорошо живется. Доходили же такие вести сюда, что хорошо живут люди там, на родной земле...

— Твоя родная земля давно уже здесь, — назидательно сказал шаман.— А вести о хорошей жизни на том берегу лжи­вые, не следует верить им. Голод на том берегу, болезни на том берегу... А еще забыл сказать тебе: муж сестры твоей, Таграт, бросил твою больную сестру и ушел к какой-то дру­гой женщине. Один Экэчо старается спасти Вияль. Жалеет она теперь, что не стала его женой.

Ринтынэ снова вскинула глаза на Мэнгылю. На мгновение в темной глубине их мелькнул далекий огонек недоверия. Мэн­гылю это заметил:

— Мысли твои я понял сейчас. Не веришь словам моим. Враждебный дух отца твоего Ако живет в тебе. От Ако на всех родичей твоих зло пошло. Вот почему горе вселилось во всех людей из вашего рода.

Вглядываясь в одноглазое морщинистое лицо шамана, расписанное черными линиями татуировки, Чочой все плотнее и плотнее прижимался к плечу матери. Он ждал, с нетерпени­ем ждал, когда уйдет шаман из яранги.

Наконец Мэнгылю ушел. Чочой прислушался к его уда­ляющимся шагам и сказал вполголоса:

— А ты, мама, не верь ему. Дядя Гоомо всегда называет Мэнгылю лгущим человеком.

Ринтынэ слабо улыбнулась сыну, дотронулась рукой до его головы с черными жесткими волосами:

— Большой ты у меня уже становишься. Не боишься такое о шамане говорить?

— Дядя Гоомо не боится, и я не хочу бояться! — уже гром­че и смелее сказал Чочой. — Я хочу быть таким, как отец, как дядя Гоомо.

— Как отец... — вздохнула Ринтынэ и вяло потянулась к недоконченным торбазам, которые шила для мужа.

Чочой съел оставшийся от завтрака кусок лепешки, быстро оделся и вышел на улицу.

Поселок Кэймид почти весь был завален сугробами. Ветер утих совсем. Из труб домов, из верхушек чукотских яранг и эскимосских хижин ровными столбами поднимался к небу синеватый дым. У фактории Кэмби толпились люди. Чочой жадно всматривался в них еще издали, надеясь увидеть от­ца. Но здесь его не было. Мальчик посмотрел в ту сторону, где должно было находиться оленье стадо. Но и стада он не уви­дел. Там было пусто. «Наверное, угнали стадо за перевал», — подумал Чочой, не решаясь отправиться в такой далекий путь.

Чочой пошел вдоль поселка. У небольшой хижины, почти совсем заваленной снегом, он встретил своего друга Тома — сынишку инвалида-негра. Том был в рваной оленьей дошке и в истоптанных торбазах. Его худенькое, всегда улыбающееся лицо с ослепительно белыми зубами, с черными живыми гла­зами сейчас казалось растерянным. Мальчик тревожно погля­дывал в сторону соседнего дома.

— Том, ты не знаешь, где сегодня должно находиться ста­до оленей? — грустно спросил Чочой.

Том открыл было рот, чтобы ответить Чочою, но в это вре­мя плотный комок снега больно ударил его в лицо. Том за­крыл лицо руками, и в ту же минуту еще несколько комьев стукнуло его по плечам и голове. Один ком ударил в затылок Чочою. Чочой повернулся, чтобы увидеть обидчика, но очеред­ной комок снега попал ему прямо в глаз. За углом соседнего дома послышался смех.

— Это Дэвид! — негромко воскликнул Том. — Бежим к нам...

— Эй, черномазый! — послышался голос Дэвида, младше­го сына мистера Кэмби. — Как тебе нравится белый снег? Он очень идет к твоей черной физиономии.

Том промолчал.

Дэвид вышел из-за угла дома. Это был высокого роста па­рень лет шестнадцати. Полное лицо его с заплывшими светло­-серыми, почти бесцветными глазками казалось добродушным, веселым. Ему и в голову не приходило, что он мог больно ударить мальчиков, которые по сравнению с ним были совсем еще детьми. Быстро нагнувшись, Дэвид опять набрал полные пригоршни снегу.

Том скользнул за дверь своей хижины и поманил Чочоя. Чочой вбежал в хижину следом за ним.

Одноногий жестянщик Джим, отец Тома, сидел на иссечен­ном обрубке дерева, пристально рассматривая примус. Гля­нув на сынишку, все еще отряхивающегося от снега, он спро­сил:

—  Что, с Чочоем боролся?

—  Нет, сын Кэмби снегом забросал, — ответил Том, робко и почему-то виновато улыбаясь. — Одним твердым снежком так больно ударил в лоб, прямо искры из глаз посыпались.

Джим с ненавистью оглянулся на крохотное оконце хижи­ны. Его черные узловатые пальцы нервно забарабанили по деревянной стойке, на которой лежали всякие инструменты, обрезки жести, гвозди, испорченные примусы, лампы.

• Предыдущая
• 6/71
• Следующая