На Севере дальнем - Шундик Николай Елисеевич - Страница 4

• Предыдущая
• 4/71
• Следующая

...Когда Коваленко снова пришла на берег, она сразу поня­ла, что разгрузка подходит к концу. «Быстро управились. За одну ночь и половину дня пять домов выгрузили», — подума­ла девушка.

На пароходе по-прежнему суетились люди. Дым из его огромной трубы стал гуще, чернее. Кунгасы уже были водво­рены на палубу. Загремели лебедки, выбирающие якорные цепи.

На берег спешили люди со всего поселка. И чукчи и рус­ские были с ружьями.

— А льдов, льдов-то сколько! — сказал кто-то из них с беспокойством. — Не затерло бы пароход...

И вдруг пароход загудел глухо, протяжно. Басистый гудок его отозвался в.сердце Нины Ивановны. Люди подняли квер­ху ружья и под чью-то команду дружно выстрелили, салютуя уходящему пароходу.

Пароход снова загудел, и, хотя это был самый обыкновен­ный гудок, Нина Ивановна почувствовала в нем то тревожно-грустное, что порой слышится в голосе человека, который рас­стается со своими близкими на очень долгое время. Девушке захотелось тоже попрощаться с пароходом; она быстро оки­нула взглядом людей, вооруженных ружьями, намереваясь по­просить, чтобы и ей дали выстрелить хотя бы один раз. Здесь были и ее новые знакомые: Петя, Кэукай и Эттай. Но, всмот­ревшись в их взволнованные, торжественные лица, Нина Ива­новна поняла, что взять ружье у кого-нибудь из мальчиков просто невозможно.

Еще раз прогудел пароход, еще раз раздался прощальный залп.

Нина Ивановна быстро подошла к молодому чукче и по­просила:

— Послушайте, позвольте выстрелить!

Чукча повернул к ней- возбужденное лицо и, неожиданно улыбнувшись широкой, доброй улыбкой, ответил по-русски:

— Бери стреляй. А я сбегаю другое возьму — здесь близко.

Нина Ивановна взяла дробовое ружье. Чукча стремглав по­бежал к ближайшему дому. Пропустил он всего лишь один залп.

— Огонь! — послышался чей-то густой, басовитый голос.

Нина Ивановна нажала гашетку и почувствовала толчок в плечо.

Двадцать раз прогудел пароход. Двадцать раз выстрелили провожающие. Чайки с тревожным криком кружили над мо­рем.

— Грустно, когда пароход уходит, — обратился молодой чукча к Нине Ивановне.

В смуглом лице его, оттененном аккуратно подстриженной черной челкой, было столько участия, теплоты и неподдельной грусти, что Нина Ивановна с благодарностью пожала ему ру­ку чуть повыше кисти и сказала как можно тверже:

— Ничего, на следующее лето снова придет.

— Придет, конечно, придет!.. — обрадованно подхватил чукча. — Мое имя Тынэт. Я комсорг.

— А меня зовут Нина Ивановна. Я учительница.

— Вот хорошо! Помогать мне будешь, а я тебе помогать буду, — сверкнул ослепительной белизной зубов Тынэт.

Высокий, гибкий, с широко раскрытыми черными глазами, с чуть горбатым тонким носом, он с первого взгляда понра­вился Нине Ивановне своим открытым мужественным лицом и подкупающим прямодушием, которое сквозило в каждом его слове, взгляде, жесте.

— Ну ладно, пока до свидания! Пойду к своей комсомоль­ской бригаде. Работать надо. Новые дома строить надо.

Тынэт еще раз сверкнул своей белозубой улыбкой и побе­жал к людям, собравшимся у штабелей бревен.

«Ну что ж, у меня уже много знакомых», — облегченно вздохнула Нина Ивановна.

Где-то за угрюмым скалистым мысом глухо прогудел паро­ход. Девушка вся подалась вперед, навстречу плывущему зву­ку гудка. Эхо унесло хрипловатый звук далеко в море.

Еще долго стояла учительница на берегу моря. Бесконеч­ные вереницы льдов все двигались и двигались к берегу.

«Где-то там, за этой ледяной чертой, — чужая земля, Аляс­ка, — подумала Нина Ивановна. — Всего три года прошло, как окончилась война, а оттуда уже снова грозят нам войной. Ну что ж, теперь я буду жить и работать у самой границы, у ледяной черты, за которой начинается чужой мир, самая круп­ная капиталистическая страна».

От этой мысли Нина Ивановна почувствовала какую-то особенную ответственность за свою работу. Сурово нахмурив брови, она смотрела далеко-далеко, за ледяную черту, думая о том, что очень правильно сделала, приехав сюда, в Чукот­ский национальный округ, на самый край родной советской земли.

Экэчо вышел в пролив на своей легкой парусной байдаре ночью, когда южный ветер погнал от берега льды. То и дело поглядывая на звезды и на светящийся компас, он шел на се­вер, ловко огибая плавучие льдины. В байдаре его лежало два туго упакованных тюка песцов и лисьих шкур. Посасывая длинную деревянную трубку с медной чашечкой на конце, он зорко всматривался в залитое лунным светом море и думал о предстоящей встрече с братом, шаманом Мэнгылю.

Не однажды встречался Экэчо с братом после того, как тот оставил его на Чукотском берегу, а сам ушел на Аляску. Но особенно памятной для него была первая встреча.

Вышло это совершенно случайно. Экэчо плыл на своей бай­даре километрах в десяти от берега. Искусно огибая льдины, он внимательно осматривался вокруг, стараясь найти тюленье лежбище. И вдруг из-за огромной льдины показался нос ко­жаной байдары. Скоро появилась и вся байдара. Экэчо, под­налегший было на весла, чтобы встретиться в море с челове­ком, вдруг замер: в байдаре он увидел брата!

Ярость охватила Экэчо. Бессознательно он потянулся к винчестеру.

— Ты, однако, забыл, что шамана Мэнгылю пуля боит­ся! — услыхал Экэчо сильный и властный голос брата.

Экэчо вздрогнул и выронил винчестер. Безотчетный страх, который он всегда испытывал перед Мэнгылю, снова овла­дел им.

Шаман вплотную подошел на своей байдаре к байдаре Экэчо. Его единственный глаз смотрел на младшего брата спо­койно, чуть-чуть насмешливо.

— А если ты и убьешь меня, то завтра же самый сильный дух мой задушит тебя! — погрозил шаман.

Экэчо, опустив глаза, промолчал. Он искоса поглядывал на хрупкую байдару Мэнгылю, искренне изумляясь тому, что брат его сумел пересечь на ней опасный пролив.

— Далеко ушел ты от нового очага своего. Не страшно бы­ло тебе, что льдины раздавят твою байдару? — наконец заго­ворил Экэчо с братом.

— Надо море знать хорошо, надо ход льдов знать хоро­шо — тогда не раздавит.

Мэнгылю умолчал о том, что совсем недалеко от места их встречи его ждет американская шхуна.

— Да, да, ты правду говоришь. Надо море знать хорошо, льды знать хорошо. Тогда, когда ты уходил на Аляску, ты, од­нако, плохо знал все это, потому и брата родного не взял с собой, — недобро усмехнулся Экэчо.

— Пусть лучше не болтается язык твой для глупых слов. Не ты ли за девчонкой погнался, как волк за оленем? — стро­го возразил. Мэнгылю.

— Да, я за ней погнался. Я не мог оставить Вияль здесь. И я не оставлю ее здесь, пока не убью или не увезу с собой ту­да, к вам.

— Зачем же тогда ты зло на меня, как собаку на цепи, держишь? — уже миролюбиво спросил у брата шаман и, не­много помолчав, добавил: — Туда, к нам на Аляску, торопить­ся тебе не следует. Трудно на чужой земле жить... — Мэнгылю тоскливо окинул взглядом сопки, идущие вдоль побережья Чукотского моря.— Я вернулся бы сюда, но теперь нет мне здесь места. Только мертвым могу я поселиться здесь, где-ни­будь на высоком кургане...

— Да, жители стойбища не простят тебе того, что ты со­родичей их на чужую землю увез, — сказал Экэчо, принимая от брата трубку. — Осторожным будь, не встречайся с ними. Особенно не становись на одну тропу с врагом моим, Тагратом. Он взял Вияль в жены. Она теперь стала его товарищем по очагу. Таграт отомстит тебе за то, что ты похитил у Вияль сестру и брата.

— Таграт взял в жены Вияль? — спросил Мэнгылю. — И ты спокойно смотришь на их семейный очаг?

— Как смотрю я на их очаг, только мне известно, — зло усмехнулся Экэчо. — Сказать лишь могу, что я не уеду отсю­да, пока в очаге этом не поселится горе.

— Я знаю тебя. Ты действительно не уедешь отсюда, пока в очаге их не поселится горе. И я постараюсь помочь тебе.

• Предыдущая
• 4/71
• Следующая