На Севере дальнем - Шундик Николай Елисеевич - Страница 29

• Предыдущая
• 29/71
• Следующая

— А как же! Я помню, я очень хорошо его помню, — ото­звалась Ринтынэ. — Это он для лука отца моего, Ако, кольца вырезал костяные. А помните, что говорили люди о луке мо­его отца?

— О как же, как же, Ринтынэ! Я помню, очень хорошо помню! — поспешил заверить Чумкель.

— Я тоже хорошо помню, — отозвался еще один чукча, ху­дой, с впалой грудью, с красными от трахомы глазами, имя которого было Нутэскин.

В это время в ярангу вошел Чочой. Ринтынэ встрепенулась, подняла голову и тут же беспомощно уронила ее.

— Сын пришел... как раз вовремя пришел. Сядь, Чочой, рядом со мной...

Чочой безмолвно опустился на шкуру у ног матери.

— То был не простой лук, а волшебный, украшенный ко­стяными кольцами, — продолжал Нутэскин. — Если бы Ако в тот день был со своим луком, нас бы не угнали на чужую землю.

«О дедушке Ако говорят», — мелькнуло в голове Чочоя.

Он насторожился, весь подался вперед, боясь пропустить хоть одно слово о дедушке Ако, который представлялся ему, по рассказам матери, сказочным богатырем.

— Мэнгылю и Экэчо боялись Ако, боялись его также и те, кто в дружбе был с Мэнгылю и Экэчо, — очень тихо, стараясь не напрягать голоса, сказала Ринтынэ. — Как знать, может, это сам Мэнгылю убил моего отца еще утром, перед тем как на чужую землю бежать...

Чумкель тревожно посмотрел на вход в ярангу, как бы боясь неожиданного появления шамана, и сказал вполголоса:

— Да, так могло быть. Ако действительно был убит в тот тяжелый день, когда нас на чужую землю угнали. Может, оттого Мэнгылю так и торопился, что даже брата своего оставил.

— Быть может, и лук Ако увез Мэнгылю, — еще тише ска­зал Нутэскин, так же как и Чумкель тревожно поглядывая на вход в ярангу. — Может, он хранит лук Ако сейчас где-нибудь в своем железном складе. Там он прячет все свои шаманские вещи.

Чочой жадно ловил каждое слово. «Может, он хранит лук Ако сейчас где-нибудь в своем железном складе. Там он пря­чет все свои шаманские вещи», — мысленно повторил маль­чик слова Нутэскина. «А что, если как-нибудь залезть в этот склад, поискать?» — спросил он себя и почувствовал, как ча­сто застучало у него сердце.

Долго тянулось молчание. Ринтынэ лежала неподвижно, с закрытыми глазами.

— Пойди, Чочой, на улицу, посмотри, почему Очер лает,— вдруг обратилась она к сыну.

Чочой испуганно и удивленно посмотрел на мать и сказал:

— Это тебе чудится, мама. Очер не лает.

— Пойди, пойди, посмотри, — повторила Ринтынэ.

Чумкель и Нутэскин замахали руками, показывая Чочою на выход. Он встал и, тревожно оглядываясь на мать, вышел.

— Не хотела при сыне этих слов говорить, а теперь ска­жу.— Ринтынэ открыла глаза. — Жалею, очень жалею, что брат мой Гоомо далеко в тундру ушел со стадами оленей и что его нет сейчас с нами: чувствую я, что веду с вами про­щальный разговор.

— Не надо, чтобы тебе такие тяжелые мысли в голову приходили, — попросил Чумкель.

В ярангу опять вошел Чочой:

— Очера нет нигде близко, мама.

— Ну хорошо, сядь на свое место, — сказала Ринтынэ.

— Ходят тайные вести, что хорошо теперь люди живут там, на нашей земле, — снова заговорил Чумкель.

— Да, все чаще и чаще такие вести до наших ушей дохо­дят, — подтвердил Нутэскин. — Однажды об этом мне даже американец рассказывал. Не такой американец, как Кэмби, а своими руками работающий американец говорил мне об этом. Джон его имя, он копает землю недалеко от индейского селе­ния Ирдэм. Там американцы расчищают такое место, на кото­рое самолеты должны будут садиться.

— Очень хотела бы я, чтобы те вести были верные,— отозвалась Ринтынэ. — Мэнгылю прошедшей осенью о другом говорил мне. Говорил он, что сестра моя Вияль от голода уми­рает, а сын ее умер. Как будто он узнал об этом от брата сво­его Экэчо, с которым встречался в проливе.

— Не верь, не верь Мэнгылю! — вдруг вмешался в раз­говор Чочой; он встал на колени перед матерью. — Гоомо все­гда говорил, что Мэнгылю лживый .человек!

— Не надо так громко кричать Чочой, — попросил маль­чика Чумкель. — Ты слушай, хорошо слушай, что тебе Гоомо говорит. Нехороших слов он тебе не скажет. Только не надо громко всюду кричать о том, что тебе Гоомо рассказывает.

Чочой, не то обиженно, не то действительно поняв что-то важное, умолк. Ринтынэ ласково посмотрела на него, слабо улыбнулась. «Любит он Гоомо, очень любит», — подумала она и зашлась в надрывающем душу кашле.

Чумкель и Нутэскин ушли. Чочой пожевал сухой вонючей юколы и пошел по ярангам чукчей и хижинам эскимосов в на­дежде достать для матери хотя бы небольшой кусочек свеже­го нерпичьего мяса.

Оставшись одна, Ринтынэ снова погрузилась в воспомина­ния о родной земле. Сейчас, когда Ринтынэ твердо знала, что должна умереть, ей особенно сильно захотелось туда, за про­лив, на ту землю, где она родилась и выросла. «Пусть там бу­дет плохо, как говорит Мэнгылю, — думала она, — но попасть бы туда хоть на один день, посмотреть бы в последний раз на те места, где бегала с сестрой, где ходила с отцом. Но как, как сделать это?»

От мысли, что ее желание никогда не исполнится, Ринтынэ стало так больно, так горько, что она закрыла лицо рука­ми и заплакала.

«Вот птицы крылья имеют, — думала она, чувствуя, как сбегают вниз по вискам горячие слезы, — далеко лететь мо­гут. Была бы я чайкой, я поднялась бы в небо и улетела на родную землю. Там и умерла бы легко, совсем легко умерла бы там...»

Ринтынэ мысленно представила себе родные места вокруг поселка Рэн, где она родилась, вспомнила самое любимое ме­сто, где хотелось бы ей быть похороненной. «Вон там, на бе­регу Кучевээм, где наша землянка стояла, где мы рыбу лови­ли летом», — наконец решила она, и вдруг ей пришла на память картина, которая ничем особенным примечательна не была, но Ринтынэ она показалась сейчас необыкновенной.

Светлый, солнечный день. Вияль сидит вверху, на веша­лах, а Ринтынэ подает ей разделанную рыбу. Вияль встает и ходит по тонким жердям, балансируя руками.

— Упадешь! — кричит ей Ринтынэ.

Вияль хохочет и продолжает ходить. В смеющихся ее гла­зах — легкий страх и озорное веселье.

Все это с такими мельчайшими подробностями всплыло в памяти Ринтынэ, что она даже улыбнулась, словно на какое-то мгновение ей действительно удалось побывать на родной земле. Но вот картина исчезла, и Ринтынэ почувствовала, как ей стало холодно и жутко в ее ветхой яранге, в этой чужой и мрачной стороне.

«Надо думать, вспоминать, надо все-все вспоминать, что было со мной там, за проливом», — с тоской подумала Рин­тынэ.

Так она и умерла в тоске по родной земле...

После похорон матери Чочой на целый день ушел в тунд­ру. Возможно, он не вернулся бы домой, в поселок Кэймид, и на вторые сутки, если бы не нашли его возвратившийся в по­селок Гоомо и маленький негр Том.

Не скоро успокоился Чочой. Он жил то у дяди Гоомо, то у Тома.

Серьезный, замкнутый, он мало разговаривал и совсем пе­рестал улыбаться.

Том заметил, что его друг о чем-то часто сосредоточенно и упорно думает. Однажды, промолчав до самого вечера, Чочой отозвал Тома за хижину и, усевшись на корточки, сказал с таинственным видом:

— Слушай меня, хорошо слушай!..

Долго слушал Том.

Чочой говорил о своем дедушке, богатыре Ако, обладав­шем замечательным луком. А когда Чочой в конце рассказа сообщил, что он уже хорошо снаружи обследовал склад ша­мана Мэнгылю и знает, как в него проникнуть, чтобы прове­рить, нет ли там лука дедушки Ако, Том вскочил на ноги и сказал:

— И я пойду с тобой! Там же страшно! Как ты один там будешь? Это опасно очень...

— Вот-вот, опасно, потому тебе и нельзя, — с прежней та­инственностью сказал Чочой. — Тебе же известно, что склад шамана Мэнгылю находится под одной крышей со складом мистера Кэмби, они же друзья. Если там нас поймают, тогда мы погибнем. Тебе лучше, Том, остаться.

Том явно обиделся, молча отвернулся.

Чочою стало жалко друга, он обнял его за плечи и тихо сказал:

• Предыдущая
• 29/71
• Следующая