Чистая работа - Ла Плант Линда - Страница 5

Около двух она выехала в Глиб-хаус к Ленгтону, подтянутая и собранная.

Если он и обрадовался, увидев ее, то ничем этого не показал. Выглядел он гораздо хуже обычного и пожаловался, что не спал почти всю ночь. Вместо комплиментов в свой адрес она услышала раздраженное:

— Подстриглась, что ли?

— Спасибо… Удивительно, как это ты заметил, — ответила она, вынимая из сумки виноград, помидоры на ветке и копченую лососину.

— Меня здесь, вообще-то, кормят. Я думал, ты к обеду приедешь.

— Мне нужно было кое-что сделать. Потом пришло в голову, что, может, ты ближе к вечеру захочешь перекусить…

Он оторвал одну виноградину, она заметила, что у него сильно дрожат руки.

— Ну, когда на работу? — спросил он.

— Не знаю. Может, в понедельник.

— Ждешь, наверное, не дождешься, хоть будет повод не ездить каждый день в это захолустье.

— Никакое это не захолустье. Ты прекрасно знаешь, я езжу потому, что хочу тебя видеть, и мне было бы приятно знать, что ты меня тоже хочешь видеть.

Он пожал плечами:

— Сюда, кажется, довольно долго ехать, а рассказывать мне пока особенно нечего. Никого из больных я еще не видел, зато слышал! Ты не представляешь, до чего скандальный здесь народ. Ночная сестра сказала мне, что таких у них всегда хватает, — это сейчас называется синдром посттравматического стресса. А я бы по-другому сказал: психопаты! А ведь вроде в Ираке не воевали.

Анна терпеливо слушала его жалобы, но наконец он затих — кажется, утомил сам себя.

— Знаешь, — осторожно начала она, — после трагического случая или, скажем, особенно трудного расследования некоторые ребята сильно переживают. Это называется перевозбуждение, или гиперактивность.

— Да что ты говоришь! И в каком же ученом трактате ты это почерпнула?

— Ни в каком. Я ждала сестру, хотела узнать, как у тебя дела; ждать пришлось долго, а когда она освободилась, я заметила, что она какая-то встревоженная, и я спросила, в чем дело. Она ответила, что ее очень волнует один пациент — все время сидит прижавшись спиной к стене. И так всю ночь — боится, как бы его не застигли врасплох.

— В следующий раз, может, пришельцев увидит, — по-стариковски проворчал Ленгтон.

Анна сменила тему и спросила, не нужно ли съездить к нему на квартиру, проверить почту или что-нибудь оттуда захватить, чтобы привезти в следующий раз.

— Что, ищешь повод поскорее отсюда смыться?

Ей захотелось врезать ему как следует — он вел себя точно капризное дитя, как будто вознамерился не так, так этак вывести ее из себя.

— Да нет… Просто у меня ведь нет ключей, а если вдруг что-нибудь важное…

— Какое там важное! Нет у меня ничего важного.

— Может, кому-нибудь позвонить, чтобы приехали, навестили тебя?

— Нет.

— А Китти?

Он побагровел от злости:

— Ее только здесь не хватает!

— Она, наверное, волнуется за тебя, вы же так давно не виделись.

— Я без тебя знаю, что давно, только я не хочу ее видеть — ни ее, ни вообще кого бы то ни было, если уж на то пошло.

— Понятно… Значит, и меня тоже?

— Да, и тебя. Нечего тебе сюда мотаться, дорога длинная.

— Ты это серьезно?

— Да, серьезно.

Наступило тяжелое молчание, он смотрел на нее взглядом обиженного ребенка.

— Ладно, приезжай, когда делать будет нечего, — произнес он в конце концов.

— Ну, спасибо.

— Извини, — буркнул он и отвел глаза.

— Вот, я тут записала, что тебе может понадобиться, — сказала она, открыла сумку и вынула записную книжку.

— Вечно ты со своими списками, — отозвался Ленгтон уже почти привычно.

Анна передала ему записную книжку, куда вписала пижаму, бритвенные принадлежности и книги.

— Да, все нужно будет.

— А еще?

Он закрыл глаза:

— Ну, разве что чудо — выбраться бы мне отсюда поскорее и найти ту сволочь, которая сделала со мной такое.

— Ты, похоже, свою долю чуда уже получил, — заметила Анна с улыбкой, и Ленгтон усмехнулся в ответ.

Он сознавал, насколько близок был к смерти, и прекрасно понимал, что смешно было бы рассчитывать на новое чудо.

Анна пробыла у него до вечера. Ленгтон рассказывал ей о разнообразных процедурах, которые ему назначили, о том, как зверски болит колено. Ходить он пока не мог. Единственное хорошее во всем этом было то, что ему запретили курить и предупредили, что если он начнет, то ему будет трудно дышать: грудная клетка еще не окрепла.

К отъезду Анны Ленгтон успел дополнить список множеством книг и отдал ей ключи от своей квартиры. Это был большой прогресс — от ее квартиры ключи у него были, но свои он ей ни разу не предлагал. (При близком знакомстве он вообще оказался довольно замкнутым и острожным, чего Анна никак не ожидала.) Но, к ее изумлению, он даже согласился через неделю-другую увидеться с Китти, которую должна будет привезти бывшая жена, — только не раньше, чем он начнет стоять и ходить; Ленгтон не хотел, чтобы его видели в инвалидном кресле. Он написал ей номер их телефона. И это тоже случилось впервые: Анна не знала, где живут Китти и ее мать. Сев на постели, он быстро набросал что-то еще в записной книжке, захлопнул ее и передал Анне.

Только приехав домой, она прочла эти несколько строк в конце списка и не смогла сдержать слез:

«Я, конечно, настоящий свинтус, но я исправлюсь, честное слово. Никого не вселяй в свою каморку. Скоро буду дома».

Ниже он пририсовал сердце, пронзенное стрелой, и маленькую улыбающуюся рожицу. Сколько раз она мечтала услышать это, и вот наконец он написал: «Я тебя люблю». За три этих слова она могла простить ему и капризы, и раздражительность.

Анна не стала просить о продлении отпуска, потому что чувствовала: чтобы справиться с Ленгтоном, ей нужно время от времени от него отрываться и заниматься своими делами. Она еще не знала, как все сложится, когда он вернется, особенно если со дня на день она снова приступит к работе. Анна только молилась, чтобы Ленгтон физически восстановился, потому что, если уже сейчас с ним ох как непросто, одному богу известно, чего от него ждать, если ему придется уйти из полиции.

Анну вызвали рано утром: предстояло расследование очередного убийства в Брикстоне. Старшим был назначен инспектор Джон Шелдон, которого она никогда не видела и о котором ничего не знала. Бригада следователей собралась в полицейском участке. В комнате стояли компьютеры, здесь же находились делопроизводители и другие служащие. Вместе с Шелдоном уже давно работали два офицера, инспектор Фрэнк Брендон и сержант Гарри Блант, к ним присоединили еще двоих инспекторов, четырех сержантов и пятнадцать констеблей. Анна получила указание ехать вместе с Шелдоном на квартиру жертвы.

Тридцатидевятилетняя Ирэн Фелпс при жизни работала в местной публичной библиотеке. Спокойная, трудолюбивая, миловидная женщина с длинными светлыми волосами. Место преступления все еще обследовали судебно-медицинские эксперты, тело лежало в маленьком кабинете, там, где его и обнаружили. Вокруг как следует пошарили: мебель была перевернута, декоративные тарелки и вазы разбиты вдребезги. Женщина лежала, уткнувшись лицом в ковер. Ее били ножом в грудь — изрезанная блузка алела кровавыми пятнами. Юбка была задрана, трусики порваны; на горле и лице зияли страшные раны. Она отчаянно сражалась за свою жизнь, но силы были неравные, и с ней жестоко расправились. Тело обнаружила ее двенадцатилетняя дочь.

Наблюдая за работой экспертов, Анна стояла в дверях, чтобы не оставлять в комнате лишних отпечатков. Она чуть не подпрыгнула от неожиданности, когда на ее плечо опустилась ладонь.

— Похоже, вы инспектор Тревис.

— Да, сэр.

— Я здесь старший. Позвольте представиться — инспектор Шелдон.

Шелдон говорил с северным акцентом. Его редеющие волосы были зачесаны назад, открывая приятное розоватое лицо. На инспекторе был недорогой костюм, белая рубашка и аккуратный неброский галстук. Анна улыбнулась и сделала шаг навстречу, собираясь пожать ему руку, но Шелдон уже отвернулся, показывая на крупного широкоплечего офицера: