Чистая работа - Ла Плант Линда - Страница 4

Езда по автостраде М4 оказалась тяжелым испытанием: Ленгтон не переставая твердил, что ему противно ехать в «команду инвалидов Глиб-хауса». По его словам, раненых там было совсем мало, зато полно бездельников и любителей выпить, чокнутых, у которых крыша поехала от перегрузок.

— Значит, ты будешь в своей тарелке, — попробовала пошутить Анна, но этот номер не прошел.

Он резко бросил ей, что уже несколько недель не пил ни капли и что вообще она его достала своими намеками, будто бы у него с этим какие-то проблемы.

Анна переменила тему и сказала, что, как только он пойдет на поправку, она заберет его к себе и сама будет за ним ухаживать.

— Да я тронусь в этой твоей конуре!

— Ну, если будет надо, найдем квартиру побольше.

Он быстро взглянул на нее и, недобро усмехнувшись, спросил, на какие деньги, — ведь, если она помнит, свое жилье он снимает.

Что бы она ни говорила, настроение у него не улучшалось: он ни разу не поблагодарил ее за то, что она взяла отпуск, чтобы ухаживать за ним в больнице, не посочувствовал, что теперь ей каждые выходные придется ездить к нему в Глиб-хаус.

Ленгтон невежливо пробурчал что-то санитарам, которые встретили его и помогли перебраться из машины в кресло-каталку. Не удались и попытки завязать с ним разговор, пока его везли из приемного покоя к лифту, чтобы доставить в крыло, где он должен был поселиться. Окно его комнаты выходило в сад, помещение было небольшим, но светлым и очень уютным, а он затравленно озирался, как будто его заточили в тюремную камеру.

Им показали, где что находится. После того как они осмотрелись, стало заметно, что Ленгтон очень устал, так что они вернулись в комнату. Ленгтона попросили выбрать обед из меню, он предоставил это Анне, а сам прилег на узкую кровать и закрыл глаза.

— Мне надо ехать, — тихо сказала Анна. Он не ответил. Сидя в кресле у кровати, она взяла его за руку. — Пора.

Он сжал ее пальцы и спросил:

— Когда приедешь?

Она наклонилась и поцеловала его в щеку:

— Завтра. И вообще, буду приезжать, когда смогу.

— Завтра во сколько?

— К обеду. Вместе и пообедаем.

— Хорошо.

Глаза его были по-прежнему закрыты, но он все так же крепко держал ее пальцы. Анна терпеливо ждала, и вот наконец его рука разжалась.

Она приоткрыла дверь, вышла, опасаясь, как бы не разбудить его, и, обернувшись, негромко сказала:

— Я тебя люблю.

Он открыл глаза и глухо ответил:

— Хочешь совет? Не приезжай, не надо. У тебя своя дорога в жизни. Я для тебя буду балластом, больше ничем. Это я тебе уже давно хотел сказать. У меня, Анна, больше нет сил, не знаю, справлюсь ли я, сумею ли… Может, я и на работу не вернусь.

Она подошла к кровати, склонилась над ним, но он уже закрыл глаза.

— Посмотри на меня, — попросила она и вдруг крикнула: — А ну, посмотри на меня, ты, старший инспектор Ленгтон!

Он взглянул прямо на нее.

— Ты поправишься и выйдешь отсюда, ясно? Ты и пролежишь-то здесь всего несколько недель, так что перестань ныть, как жалкий неудачник. Ты должен приехать ко мне здоровым, или я поселюсь здесь, и тогда мало тебе не покажется!

— Мне и так уже не мало, — пробурчал он.

— Ничего, это еще не предел! Если ты сам себе не поможешь, то и никто не поможет. Все в твоих руках. Я и хочу-то всего, чтобы ты поменял свой настрой и стал хотя бы немного повежливее с людьми, которые тебя окружают, потому что они все желают тебе помочь. Они любят тебя, уважают и очень хотят, чтобы ты к ним вернулся!

— Да слышу я, слышу, только ты даже не представляешь себе, что это такое — оказаться на моем месте. Знала бы ты, как мне тошно! Ведь у меня нет сил даже ходить!

— Я уезжаю. Не желаю больше тебя слушать. Ты понял? Уезжаю!

— Ну и вали, — бросил он.

— Нет, не уйду, пока ты…

— Пока я что, Анна? Не встану и не начну тут танго отплясывать, что ли? Я ходить не могу, еле дышу, у меня все болит! Ты бы что на моем месте делала, а?

Она склонилась к нему и ответила:

— Я бы каждую минуту билась за свое здоровье, чтобы возвратиться на работу и отыскать того сукиного сына, который сделал со мной такое. Вот что я сделала бы!

Он приподнялся, притянул ее к себе и поцеловал.

— Осторожнее за рулем. Ты столько раз превышала скорость — я и со счету сбился.

Она почувствовала, что вот-вот расплачется, и сказала:

— Ну, пока. До завтра.

— Спасибо, Анна. Я знаю, что мало благодарю тебя, но спасибо, правда.

— Я для тебя все сделаю, ты же знаешь.

— Знаю, только думаю, поменяться со мной местами ты не захочешь. — И он слабо улыбнулся.

Это было первый раз, с тех пор как они уехали из больницы, — когда он улыбался вот так, у нее сильнее билось сердце. Она еще раз поцеловала его и сказала:

— Я тебя люблю.

Теперь она вышла быстро и не стала задерживаться: он не должен был заметить, как она расстроилась. Она так торопилась, что не увидела, как в глазах у него заблестели слезы и он разрыдался.

Анне некому было излить душу. Напряжение последних недель давало о себе знать. Вид у нее был просто ужасный, от переживаний она осунулась. По два, по три раза в день она ездила в больницу и допоздна просиживала рядом с Ленгтоном. Все остальное не имело значения. Она не убирала квартиру, не стирала, и постепенно все приходило в беспорядок. Она даже ничего не варила — или обедала в больнице, или покупала что-нибудь готовое. Когда она первый раз приехала из Глиб-хауса, то рухнула на постель, пролежала минут десять и только после этого заставила себя встать и начать что-то делать.

Два часа Анна прибирала в квартире, стирала и составляла список покупок. Уже после одиннадцати вечера она приняла душ и легла в постель, застланную свежими простынями. Через несколько минут ее сморил сон. Она заснула так быстро и крепко впервые за много недель. Оттого что за Джимми хорошо ухаживают в Глиб-хаусе, на душе было гораздо спокойнее. На следующей неделе ей нужно было выходить на работу, какое дело ей поручат, она еще не знала. Странно, но, пока Ленгтон лежал в больнице, она не думала о работе вовсе.

Анна отлично выспалась и начала утро с похода за продуктами. Она накупила целую гору фруктов, чтобы побаловать его и кинуть что-нибудь себе в холодильник. К десяти часам она разложила все по местам, плотно позавтракала и записалась в салон красоты. В последнее время она махнула на себя рукой и теперь с удовольствием предавалась радостям маникюра и педикюра. В два часа Анна вернулась домой, чувствуя себя просто прекрасно.

Примерив несколько костюмов, она наконец нашла тот, в котором больше себе понравилась; одно было хорошо — она заметно похудела. Роста Анна была небольшого, всего пять футов четыре дюйма, и немного похудеть ей хотелось всегда; теперь же, после нападения на Ленгтона и всех треволнений, она похудела сразу на несколько фунтов. Анна решила, что будет ходить по утрам в спортивный зал, а может, запишется в бассейн. Плавать она любила и сейчас вдруг вспомнила, как мама предложила ей отрезать косы, которые после воды невозможно было как следует высушить. Анна плакала — ей совсем не хотелось стричься. Ей было тогда одиннадцать лет, и, сидя в парикмахерской, она с тяжелым сердцем смотрела, как ее густые золотистые кудри превращаются в короткую стрижку. Правда, результат ее не расстроил — даже наоборот! Короткие волосы красиво обрамляли лицо сердечком, а челка притягивала взгляд к большим голубым глазам. На вздернутом носике рассыпались веснушки, однако Анну это никогда особо не волновало. Много она не красилась, но сегодня сделала аккуратный макияж, на веки наложила светло-коричневые тени, на ресницы — тушь, на губы — светло-коралловую помаду. Оглядев себя в зеркале ванной, Анна не смогла сдержать улыбки. Зубы у нее были ровные, белые: не зря в детстве она долго носила зубные брекеты. Давно уже не было той пухленькой, рыженькой, веснушчатой девочки со сверкающими во рту скобами. Теперь Анна была настоящей женщиной.