Практическая магия - Хоффман Элис - Страница 23

• Предыдущая
• 23/59
• Следующая

— Жизнь, если честно, не очень, — отвечает Салли, не сообразив еще, что он движется мимо, не дожидаясь ответа. — Раз уж тебе это интересно, - прибавляет она.

— Привет! — говорит Бену Фраю Антония, когда он с ней поравнялся.

Блеск, конечно, — но ни на что более остроумное она в данный момент не способна.

Бен отвечает ей равнодушной улыбкой и движется дальше, пока не доходит до стола, где, уставясь на не­тронутую еду, сидит Джиллиан.

— Что-нибудь не так с заказом? — спрашивает ее Бен. — Может быть, я могу помочь?

Джиллиан поднимает голову. Из ее светло-серых глаз катятся слезы. Бен делает шаг вперед. Он увяз так прочно, что назад ему уже не выкарабкаться при всем желании.

— С заказом все в порядке, - бросает ему Салли, на­правляясь к двери и увлекая за собой дочерей.

Если бы Салли в эти минуты так не ожесточилась сердцем, она пожалела бы Бена. Посочувствовала бы ему. Бен уже сел напротив Джиллиан. Взял спички у нее из рук — которые опять дрожат, будь они нелад­ны, — и подносит огонь к ее сигарете. Выходя с девоч­ками из ресторана, Салли, кажется, ловит его слова: «Не плачьте, пожалуйста», — обращенные к ее сестре.

И еще, как будто: «Выходите за меня замуж. Хоть сегодня — до вечера успеем».

Впрочем, не исключено, что это только ее фанта­зия, — просто ей слишком хорошо известно, к чему он клонит. Не было мужчины, который глядел бы на Джиллиан, как глядит сейчас Бен, и не сделал ей пред­ложения того или иного рода.

Что ж, Бен, по разумению Салли, — взрослый маль­чик и способен сам о себе позаботиться — или, на худой конец, попытаться. Совершенно другое дело — ее доче­ри. Салли не намерена допустить, чтобы Джиллиан, сва­лясь к ней как снег на голову с таким багажом, как три развода и один покойник, затевала игры с благополучи­ем ее дочерей. Девочки вроде Кайли и Антонии слиш­ком ранимы, достаточно недоброго слова — и они слома­ются, им чересчур легко внушить, будто они чем-то хуже других. От одного вида Кайлиной шейки сзади, когда они идут по парковке, у Салли наворачиваются слезы. Но она не плачет. И что еще существеннее — не заплачет.

— Уж не настолько мне плохо с такими волосами, — говорит Кайли, когда они садятся в «хонду». — Не ви­жу, что мы такого страшного натворили.

Она сидит одна на заднем сиденье, охваченная но­вым, непривычным чувством. Ноги сзади не помеща­ются, ей приходится сидеть сложившись пополам. Еще немного, кажется, и ей ничего не будет стоить выско­чить из машины и уйти прочь. Начать новую жизнь и даже не оглянуться назад.

- Возможно, подумаешь хорошенько — увидишь, — отзывается Салли. — Разума у тебя побольше, чем у твоей тети, а значит, и больше шансов осознать свою ошибку. Одним словом, подумай.

Кайли так и поступает, и, по ее заключению, един­ственное, к чему все это сводится, — зловредность. Ни­кто, кроме Джиллиан, не хочет видеть ее счастливой. Никого больше это не трогает.

Всю дорогу они едут молча, но, когда подъезжают к дому и идут к парадной двери, Антонии становится невмоготу помалкивать в тряпочку.

— Выглядишь как дешевка, — шепчет она Кайли. — И знаешь, что хуже всего? — Она выдерживает паузу, словно страшась произнести проклятие. — Ты в точно­сти похожа на нее.

У Кайли щиплет глаза, но она не боится дать сестре сдачи. Да и с чего бы ей бояться? Антония сегодня какая-то бледная, волосы — сухие, точно копна кроваво-рыжей соломы, схваченной заколками. Далеко не красавица. И не такая важная персона, какой себя всегда выставляет.

— Ну и замечательно, — говорит Кайли. Голос ее слаще меда, он журчит как ручеек. — Я очень рада, если похожа на тетю.

Салли слышатся опасные нотки в голосе дочери, но тринадцать лет — вообще опасный возраст. Возраст, ког­да девочке легко сорваться, когда хорошее без всякой видимой причины может обратиться в дурное, и стоит тебе лишь зазеваться, как проворонишь своего ребенка.

— Ничего, — говорит Салли. — Сходим с утра в апте­карские товары, подберем каштановый тон, и будет вполне приличный вид.

— По-моему, это мне решать. - Кайли сама себя не узнает, но сдаваться не собирается.

— Я так не считаю, — говорит Салли.

У нее спирает дыхание. Ей хотелось бы не стоять столбом, а сделать что-нибудь — отшлепать Кайли или сгрести ее в охапку, но она знает, что ни то ни другое невозможно.

— Что ж, очень жаль, — говорит ей на это Кайли. — Потому что это — мои волосы.

За происходящим с широкой усмешкой наблюдает Антония.

— Тебя это что, тоже касается? — говорит ей Салли. Подождав, когда Антония скроется за дверью, она об­ращается к Кайли: — Мы это завтра обсудим. Ступай-ка в дом.

Небо над ними бездонное, темное. Показались пер­вые звезды. Кайли мотает головой:

— Не пойду.

— Прекрасно, — говорит Салли. Голос у нее срывает­ся, но осанка остается прямой и твердой. Все последние недели она боялась, как бы Кайли не прельстилась бес­печными повадками Джиллиан, как бы не повзрослела раньше времени. Салли была намерена проявить пони­мание, отнестись к поведению дочери как к ступени роста, чему-то преходящему, но теперь, когда ее опасе­ния сбылись, она сама поражена силой своего гнева. «И это после всего, что я для тебя сделала! — засело где-то у нее не только в мозгу, но, что гораздо хуже, и в серд­це тоже. — Если ты предпочитаешь провести свой день рождения подобным образом — ради бога».

Салли входит в дом, и дверь с легким шипением плавно закрывается, щелчок — и она закрыта. Кайли прожила под этим небом тринадцать лет, но лишь сегод­ня по-настоящему видит, какие на нем звезды. Она сбрасывает туфли, оставляет их на парадном крыльце и идет в обход дома на задний двор. Никогда еще сирень в ее день рождения не стояла в цвету, и она это восприни­мает как хорошую примету. Кусты сирени разрослись так пышно и густо, что ей приходится нагнуться, прохо­дя мимо. Всю жизнь она старалась равняться на стар­шую сестру; теперь с этим покончено. Таков подарок, который сделала ей сегодня Джиллиан, и за него она всегда будет благодарна.

Случиться может решительно все. Теперь Кайли это понимает. Газон усеян светлячками, он отдает дневное тепло. Кайли протягивает руку, и светлячки садятся ей на ладонь. Она их стряхивает и, глядя, как они разлета­ются по воздуху, думает, не дано ли ей нечто такое, че­го нет у других. Она не знает, как это назвать, — чутье или дар предвидения. Может быть, то, чем она наделе­на, — просто способность уловить, что в чем-то совершилась перемена и продолжает совершаться сейчас, под этим темным и звездным небосводом.

Кайли всегда умела видеть людей насквозь, даже тех, кто закрыт наглухо. Но сейчас, когда ей исполни­лось тринадцать, этот слабенький дар окреп. Весь вечер она видела, как от людей исходят разные цвета, словно они отсвечивают изнутри, наподобие тех же светляч­ков. Зеленую кромку зависти, окаймляющую ее сестру, черный ободок страха у матери, когда та увидела, что она больше похожа на женщину, а не на девочку. Это цветовое окаймление для Кайли так вещественно, что она попробовала протянуть к нему руку и потрогать, но цвета растворяются в воздухе и исчезают. И вот сейчас, стоя на заднем дворе своего дома, она видит, что у ку­стов сирени, у этой красоты, тоже есть свой ореол, и, как ни странно, очень темный. Он лилового цвета, но с багрянцем, как у останков, обагренных кровью, и стру­ится кверху, словно пар.

Внезапно Кайли больше не чувствует себя такой уж взрослой. Ей хочется оказаться сейчас в своей постели, она даже ловит себя на мысли, что хорошо бы повер­нуть время вспять, хотя бы ненадолго. Но только та­кому не бывать. Что сделано, то сделано. Нелепость, вероятно, но Кайли готова дать слово, что здесь, во дворике, присутствует кто-то посторонний. Она пя­тится к двери, поворачивает ручку и перед тем, как зай­ти внутрь, оглядывается и видит его на дальнем краю газона. Кайли смаргивает, но нет, все правильно, он по-прежнему там, под шатром сирени, и, похоже, это такого сорта мужчина, с каким, если ты в своем уме, не захочешь столкнуться такой вот темной ночью. Хвата­ет же наглости, — расселся в чужом дворе, как у себя дома. Но ясно, что такой, как он, не будет считаться с приличиями и правилами поведения. Уселся и ждет, а нравится это Кайли и прочим или не нравится, не име­ет значения. Сидит, и хоть бы хны — любуется ночью, широко открыв изумительные холодные глаза, гото­вый приблизить для кого-то час расплаты.

• Предыдущая
• 23/59
• Следующая