Кровь слепа - Уилсон Роберт Чарльз - Страница 15

• Предыдущая
• 15/93
• Следующая

— Ну а третьим, видимо, должно считаться убийство Кальдероном его жены, — сказал Зоррита, — убийство, которое так сильно помешало расследованию севильского взрыва.

— Четвертым же и пятым проявлением насилия стали расправы над Лукрецио Аренасом и Сезаром Бенито, — сказал Фалькон. — Расправиться с ними стало необходимо, как только мы вышли на двух других участников заговора, потому что связь между ними была очевидна и выдать наемных непосредственных исполнителей для Аренаса и Бенито было лишь вопросом времени.

— Таким образом, мотив каждого преступления ясен.

— Кроме случая Кальдерона, — сказал Фалькон.

— Но он истязал жену, это совершенно очевидно, он сам не отрицает этого, — сказал Зоррита. — А если он ее не убивал, почему, обнаружив ее мертвой в квартире, он не вызвал полицию? Почему пытался утопить тело в реке?

— У него было серьезное помрачение рассудка.

— Ну да, рассказывайте!

— А с другой стороны, — сказал Фалькон, — что другое могло так сильно застопорить ход расследования севильского взрыва?

— Согласен. Потеря Кальдерона на этой стадии расследования была для вас губительна.

— Он делал все самым тонким образом, — продолжал Фалькон. — Направлял следствие. Брал на себя общение с прессой, с парнями из службы борьбы с терроризмом, с НРЦ, оберегая тем самым меня и моих подчиненных. Действуя так успешно и эффективно, выбрали бы вы этот момент, чтобы убивать жену?

— Но именно этот момент он выбрал, чтобы начать ее оскорблять и истязать.

— И это крайне важно.

— Почему?

— Потому что, по моему мнению, увидев Инес в Садах Мурильо, Мариса Морено каким-то образом поняла, что женщину эту оскорбляют и истязают, — сказал Фалькон. — Я недавно беседовал с ней, расспрашивал о ее семье, выведывал семейную историю. Родная мать Марисы «пропала без вести» на Кубе. О покойном отце она отзывалась довольно пренебрежительно. Как и Кальдерон, это был закоренелый бабник. Мариса скорее была привязана к мачехе, чем к нему.

— Для суда это все не доводы, Хавьер.

— Я знаю, и единственное, что я пытаюсь сделать, — это нащупать слабые места в доказательствах. И у меня лично сомнения вызывает лишь смерть Инес.

— А у меня лично никаких сомнений на этот счет нет.

— Сегодня же, уже через два часа после моей беседы с Марисой, мне позвонил какой-то аноним, чтобы посоветовать не совать нос в то, что меня не касается.

— Это не я звонил, — с самым серьезным видом заверил его Зоррита.

Они посмеялись.

— Ну а еще что сообщила вам Мариса? Должно же быть что-то еще.

— Я решил навестить ее, желая разворошить это осиное гнездо и посмотреть, что выйдет, — сказал Фалькон. — Единственное ценное сведение я почерпнул от одной из моих подчиненных, пытавшихся выяснить, не числится ли за ней что-нибудь неприглядное и вызывающее подозрение.

— Ни в одном преступлении Мариса не замешана. Это я знаю точно, — сказал Зоррита.

— Все, что сумела нарыть моя подчиненная, — это заявление Марисы об исчезновении ее сестры.

— Когда это было?

— Восемь лет назад.

— Вы, Хавьер, готовы схватиться за любую соломинку, ей-богу!

Фалькон хотел было поделиться с Зорритой тем, что узнал насчет деревянных скульптур Марисы, но, бросив взгляд на семейное фото на столе, передумал. Солидная уверенность собеседника заставляла Фалькона чувствовать себя слабым и уязвимым, но все же не могла побороть в нем искушения указать ему на некоторые обнаружившиеся им в ходе следствия несообразности.

— Мариса вовсе не дура, — сказал Фалькон. — Почему, презирая бабника-отца, она ощутила тягу к другому явному бабнику?

— Не думаю, что это первый случай в истории, — возразил несгибаемый Зоррита, ничуть не поколебленный в своих убеждениях и стойкий как скала.

— Ее сестра внезапно исчезла и вторично — правда, на этот раз она была уже совершеннолетней.

— Вот поэтому-то Мариса и не заявила в полицию.

— Но сестра — это ее единственная родственница. Отец, мать, мачеха — все они умерли. Единственный родной человек сбегает — как можно от этого отмахнуться?

— Можно, если тебе на нее наплевать, — сказал Зоррита.

— Но ей не наплевать! — воскликнул Фалькон.

— Из этого мало что следует, Хавьер.

— Понимаю, — сказал Фалькон. — Я только хотел спросить, не станете ли вы возражать, если я в этом немного покопаюсь.

— Копайтесь сколько влезет, Хавьер. Только не надо слишком уж увлекаться, а то недолго и до Южной Америки дорыть и вынырнуть где-нибудь в Буэнос-Айресе!

Был ранний вечер, и солнце светило ярко, хотя уже и клонилось к горизонту, отчего в узкие, как ущелья, улочки Мадрида вползали сумерки. Фалькон сидел на заднем сиденье патрульной машины, которую вызвал ему Зоррита. По выходе из управления полиции Фалькон почувствовал усталость и сейчас ехал развалясь, чуть ли не лежа поперек кресла. Водитель поглядывал на него краем глаза, и Фалькон велел ему следить за дорогой.

Водитель сбросил его возле Оперы, и до Ла-Латины Фалькон проехал одну остановку на метро. В вагоне он зорко следил за пассажирами. Он был раздосадован явным пренебрежением, какое выказал Зоррита к его теории, касающейся Марисы Морено. Может, у него, Фалькона, мозги зашкаливают? Может, то, что в три часа утра кажется вероятным, в десять обнаруживает свою смехотворность? И надо ли ему на самом деле так осторожничать в преддверии встречи с Якобом? Вправду ли за ним следят сейчас из-за каждого угла? Когда разум твой, как уже было доказано, не отличается устойчивостью, все может вызывать сомнения, и не только у других.

В гараж жилого массива на улице Альфонсо VI въехала машина, и Фалькон прошмыгнул за ней в ворота, прежде чем они успели закрыться. Он прошел по темному коридору, потом поднялся на лифте на третий этаж и, выйдя в гулкую пустоту лестничной площадки, позвонил и стал ждать. Он почувствовал, что с другой стороны двери к глазку приник чей-то глаз. Дверь щелкнула открываясь. Якоб кивком пригласил его войти. В ходе обычного обмена приветствиями Фалькон осведомился о здоровье жены Якоба Юсры и двух его детей — Абдуллы и Лейлы. Поблагодарив, Якоб сказал, что все в порядке, но ответ прозвучал как-то сдержанно.

Центр гостиной занимала пепельница с прислоненной к ее краю дымящейся сигаретой без фильтра. Шторы на окнах были задернуты. В углу горела одна-единственная лампа. На Якобе были линялые джинсы и белая рубашка навыпуск. Он был босиком, а голову его вместо длинных волос прикрывал короткий ежик отросшей щетины, который он то и дело теребил ладонью, словно с непривычки. Теперь борода его и волосы были одинаковой длины, а глаза казались темнее и глубже посаженными, словно осторожность заставила его запрятать их в место понадежнее. Сидя на диване с поставленной под бок пепельницей, он жадно курил, и губы его подергивались заметнее, чем обычно.

— Я приготовил чай, — сказал он. — Ты же любитель чая, ведь правда?

— Ты всегда задаешь мне этот вопрос, — сказал Фалькон, — хотя и знаешь, что чай я люблю.

— Здесь душно, прости, — сказал Якоб. — Включать кондиционер я боюсь. Делаю вид, что никого здесь нет. Прячусь.

— От кого?

— От всех. От наших и ваших. От мира. — И после паузы добавил: — И возможно, от себя самого.

Налил чаю, встал и забегал по комнате, словно в попытке успокоиться.

— Значит, о нашей встрече никому не известно, — сказал Фалькон, поощряя Якоба к откровенности.

— Кроме нас двоих, — ответил Якоб. — Ты единственный, кому я могу довериться. С кем могу говорить. Только в тебе я могу быть уверен, так как знаю, что ты не употребишь случившееся со мной мне во зло.

— Ты нервничаешь. Это видно.

— Нервничаю. — Якоб кивнул. — Вот за что я люблю тебя, Хавьер, так это за то, что ты умеешь меня успокоить. Я не просто нервничаю. Я испытываю параноидальный страх. Настоящая паранойя, черт ее возьми!

• Предыдущая
• 15/93
• Следующая