Серебряная корона - Янсон Анна - Страница 41

Мона продолжала неподвижно сидеть на койке. За окном стемнело, наступила ночь. Мона слушала, как парализованная, монотонный гул вентилятора и свое дыхание и медленно скользила взглядом по комнате. И тут заметила пакет с одеждой Свеи. Мона вытряхнула содержимое на постель. Там было черное платье из синтетики, темно-синий костюм с кружевной блузкой, когда-то белой, теплое зимнее пальто, футляр для очков и маленькая сумочка с туалетными принадлежностями. Вот и все, что осталось от целой человеческой жизни.

Сначала Свея переехала из собственного дома в квартирку площадью двадцать четыре квадратных метра, а оттуда — в больницу, где все ее имущество поместилось в тесный гардероб и ящик тумбочки. Мона погладила рукой синий пиджак с узким воротником, вышитым жемчугом. Свея была в этом костюме, когда Мона плакала от горя и беспомощности у нее на плече после того, как у нее забрали Арне. Точно так же плакала она и когда Вильхельм запер Улофа на ночь в погребе. И когда Кристоффер упал в сенях без сознания, проработав целый день в лесу, как взрослый. Свея всегда была рядом. Она предлагала Моне развестись и забрать детей. Но Моне не хватало решимости. Страх одиночества перевешивал. И страх перед чиновниками с их бланками, и стыд, что она не умеет считать как следует. Нет, лучше молчать и принять жизнь такой, как есть.

Что за секрет знала Свея? Или просто скрашивала скуку фантазиями? Но она проболталась, и за это была приговорена к смерти. А может, у нее был не один секрет? Мона взяла шерстяное пальто и стала рассматривать. Пластмассовые пуговицы растрескались от старости. Ткань на локтях протерлась, из-под нее просвечивала темно-красная прокладка. Внизу подол был зашит вручную и зашуршал, когда Мона к нему притронулась. Что в нем зашито? Деньги? Когда жизнь сужается до размеров бумажного пакета, то человек хочет получше спрятать свои последние ценности.

Мона взяла бритву и стала отпарывать подол пальто, надеясь, что там — деньги. Но с разочарованием обнаружила там газету, старую, пожелтевшую и в пятнах. Мона осторожно развернула «Готландс Аллеханда» от 4 апреля 1921 года. Половина первой страницы была обведена красной ручкой. Статья продолжалась на следующей странице, подклеенной к предыдущей. Мона осторожно разделила листки бритвой и стала читать:

В Буттлескугене во время рубки леса произошел несчастный случай. Одного мужчину раздавило упавшим деревом. Это был брат деда Вильхельма. Дед нашел его там поздно ночью. Они работали вместе весь день, но дед поехал домой на велосипеде чуть раньше. На пожелтевшей фотографии можно было разглядеть старика Якобсона с фонарем в руке. Своими груботесаными чертами он очень напоминал Вильхельма. У погибшего брата детей не было.

Другая вырезка оказалась еще более старой. Там в левом углу на пятнадцатой странице имелась маленькая заметка от 20 марта 1921 года. В ней речь шла о судебном разбирательстве по поводу наследования прибрежного участка между рыбацким поселком Кронваль и Экстой. Судились дед Якобсон и его брат; дело выиграл брат.

Последняя газета почти совсем стерлась. Только при очень большом желании можно было прочитать отдельные фразы. Газета была от 7 ноября 1937 года. Еще одно трагическое происшествие. Дед Вильхельма ехал верхом по осушенному торфянику. Лошадь чего-то испугалась, понесла и свалилась с седоком в карстовый провал. В принадлежавшей погибшему усадьбе Мартебу остались вдова и сын. Мона разочарованно собрала газеты. Обо всем этом она уже слышала раньше. Вильхельм не любил говорить о своем деде, да и об отце тоже. Один раз она спросила, на какие средства Якобсону-деду удалось купить усадьбу Мартебу. Свея говорила, будто он заплатил наличными. Но Вильхельм на этот вопрос не ответил. И вообще молчал потом целый день. Больше она его об этом не спрашивала.

Мона готовилась ко сну. Все, что она взяла с собой из дома, пришлось укладывать под наблюдением полицейского. Но тот ключик ей удалось спрятать в лифчик. Видимо, именно здесь пролегала граница приличий — в белье скобящей вдовы они все-таки не полезли… Мона достала ключик, подержала в руке, повертела им, задумавшись. Могла полиция знать, что у Вильхельма была банковская ячейка? Конечно. Есть ли у них право проверить ее содержимое? Пожалуй. Мона никогда не была в банке. Всем этим занимался Вильхельм. Она подписывала для него доверенность, и все, ей не надо было возиться с цифрами. И вот так она стала заложницей собственной ущербности…

Директор училища сказал, что у нее врожденная неспособность считать, и покачал головой, услышав, что она собирается учиться на медсестру, как Свея. Цифры Мону не любили. Вот и сейчас они ее подвели. Какой может быть номер у этой ячейки? Если повезет, там найдется немного денег. До следующей зарплаты далеко, а деньги у нее почти кончились.

— Ты только посмотри, Мария, на эти тарелки! Я их меняю третий раз, а ведь написано, что они первого сорта! — Вега бросила на пол упаковочный картон и подняла белую тарелку с цветочным узором. — Я купила Биргитте на свадьбу сервиз, но, слава богу, проверила все предметы прежде, чем упаковать подарок. Можешь себе представить? Каждый третий предмет с дефектами! Я вернула сервиз в магазин, и там заказали на фабрике новый. В следующий раз я показала его продавцу. Он осмотрел все тарелки. Глазурь вся в пузырях и неровностях. На одной тарелке край оказался выщерблен! А продавец говорит, это смотря что считать дефектом! Представляешь? Как будто это дело вкуса — иметь битый сервиз или целый! Пусть и этот возвращают на фабрику! В следующий раз я проверю весь сервиз прямо в магазине, чтобы они не думали, что я бью тарелки дома для забавы!

— Правильно, — сказала Мария, заметив, что Вега ждет ее реакции.

— Еще я не знаю, что мне надеть на свадьбу. Придется надеть что-то старое. Раньше лицо было гладкое, а юбка в складку, сейчас — наоборот: юбка гладкая, а лицо в складку. Но если не стареть, то не увидишь будущего. Я бы надела шляпку, это элегантно, да только выгляжу я в ней страшней войны. А народный костюм мне давно уже мал.

— Я слышала, что свадьбу переносят.

— Да, на следующую субботу. Просто счастье, что удалось перенести и заказанный ужин в пансионате.

— А что случилось? — спросила Мария.

— Официальная версия — у Биргитты грипп. Но я думаю, там что-то еще. Она не хочет рассказывать. По-моему, она сомневается, стоит ли идти замуж, но все уже купили подарки, ресторан заказан, свадебное платье сшито. Не так-то это легко! Боюсь за нее! Когда она была маленькая, она мне все рассказывала. Она всегда была такой откровенной! А теперь молчит. Мне кажется, что ей плохо. Даже трубку не берет.

— Понятно, что ты беспокоишься.

— Ее мама мне сказала, что Биргитта сегодня вечером пойдет на дискотеку в ресторан «Готский погребок». Я, старушенция, на дискотеки не хожу, но, может быть, ты туда сходишь и поговоришь с Биргиттой? Я оплачу тебе входной билет. Пожалуйста, для меня это очень важно. Ах, я знаю, что я старая дура. — Вега смотрела на Марию с мольбой, выкручивая себе пальцы. — Ну, пожалуйста!

Вечерело, и Мария прогуливалась по переулкам Висбю с Арвидсоном и Эком. На Береговой улице была уже почти что давка. Мария остановилась у «Старой аптеки», пропуская двух женщин с колясками. Легко было вообразить себя здесь в Средние века. Мария представила себе средневекового стражника со смоляным факелом в руке, кричащего, что сейчас полночь и в городе все спокойно. Мимо торопливо прошел монах в рясе с капюшоном. Пахло свежим хлебом.

— Почему раньше строили дома со ступенчатыми фронтонами? — спросила Мария.

— Чтобы уменьшить риск распространения пожара, — сказал Арвидсон. — Чтобы огонь не перебрасывался с дома на дом. Здания ведь стояли впритык друг к другу. Здание «Старой аптеки» раньше было пакгаузом, там хранились товары. Помещения внутри пакгаузов не сообщались — чтобы ограничить распространение огня. Пожар грозил огромными убытками. Занятное здание!