Последняя инстанция - Корнуэлл Патрисия - Страница 46

Снова запись: она спрашивает Шандонне о чаевых. Тот убежденно заявляет, что оставил сорок долларов.

— Две двадцатки, если мне не изменяет память.

— А что было после? Вы ушли из ресторана?

— Мы решили продолжить вечер у нее на квартире, — отвечает убийца.

Тут Шандонне не скупится на подробности. Да, из ресторана они ушли вдвоем. Ночь выдалась прохладной, и все-таки они решили пройтись — до ее квартиры было всего ничего, пара кварталов от ресторана. Он с чувством, почти как поэт, описывает луну и облака. Небо перечеркивали широкие млечно-голубые полосы, из-за которых выглядывало ночное светило. Говорит, полная луна всегда пробуждала в нем эротический настрой — она напоминает оплодотворенное чрево, ягодицы или женскую грудь. Порывы ветра метались между жилыми высотками, и он даже снял с себя шарф и закутал Сьюзан, чтобы она не продрогла. Утверждает, что был в длинном темном пальто из кашемира, и мне сразу вспомнилась Руфь Ствон, судебный медик из Франции (ей довелось пережить встречу с самим, как мы полагаем, Шандонне).

Еще двух недель не прошло со времени моей поездки во Францию, где я но поручению Интерпола встречалась с доктором Ствон из Institut Medico-Legal [21], чтобы вместе поработать над парижскими убийствами. Мы разговорились, и она рассказала, как однажды ночью к ней позвонил человек, у которого якобы сломалась машина. Попросил воспользоваться телефоном. Он тоже был в длинном темном пальто и производил впечатление очень приличного человека. Потом, уже наедине, доктор призналась мне еще кое в чем: не выходит из головы непривычный, крайне неприятный запах, который исходил от незнакомца. От него разило мокрой шубой, точно от бродячего животного. Она сразу почуяла неладное, нутром уловила. И все равно вполне могла бы его впустить, или, что более вероятно, он сам ворвался бы в дом, если бы не одно чудесное обстоятельство.

Муж доктора Ствон — шеф-повар знаменитого парижского ресторана «Ле Дом». В тот день ему нездоровилось, и он остался дома, а когда жена открыла дверь, окликнул ее из соседней комнаты, желая знать, кто пришел. Нежданный гость в черном пальто пустился наутек. На следующий день доктор Ствон получила записку: печатные буквы на окровавленном обрывке оберточной бумаги с подписью «Le Loup-garou». Мне еще предстоит смириться с тем, что я не пожелала понять очевидного: доктор Ствон производила аутопсию французских жертв Шандонне, а потом он заявился за ней. Я вскрывала павших от его руки американок и не предприняла серьезных мер безопасности. А следовало бы подвести жирный общий знаменатель под этими двумя событиями. Впрочем, люди склонны верить, что беда обойдет стороной — может случиться что угодно с кем угодно, только не с тобой.

— Вы не могли бы описать, как выглядел консьерж? — На пленке Бергер продолжает беседу с Шандонне.

— Тонкие усики. Мундир, — говорит Шандонне. — Она назвала его Жаном.

— Секундочку, — подаю голос я.

Бергер в который раз нажимает «паузу».

— От него пахло? — спрашиваю я. — Сегодня утром вы находились с ним в одной комнате, — я указываю на экран. — Во время беседы вы что-нибудь чувствовали?

— Если серьезно, — перебивает она, — от него страшно разило псиной. Вонь мокрой шерсти и давно не мытого тела. Меня едва наизнанку не вывернуло. Подкузьмили медики: могли бы и подготовить пациента.

Существует расхожее заблуждение, что людей сразу же по поступлении в больницу моют. Нет, как правило, обработают раны — и в палату, если только пациент не из тяжелых.

— А два года назад, при расследовании смерти Сьюзан, кто-нибудь из «Люми» жаловался на запах? Не припоминали, что ее спутник испускал скверный душок? — спрашиваю я.

— Нет, — отвечает Бергер. — Никоим образом. Повторюсь, я не представляю, как они могут быть одним и тем же лицом. Однако не отвлекайтесь. Сейчас начнется еще более странное.

Следующие десять минут я смотрю, как Шандонне потягивает пепси, курит и повествует о своем мнимом визите к Сьюзан Плесс. С поразительной точностью он описывает ее жилье, начиная от ковриков на деревянном полу и обивки с цветочными мотивами и заканчивая лампами а-ля Тиффани. Его, мол, не сильно впечатлили ее художественные вкусы, все увешано довольно прозаичными репродукциями с музейных выставок, фотографиями с морскими пейзажами и лошадьми. Она любила лошадей, добавляет Шандонне. Говорила, что выросла среди лошадей и теперь страшно по ним скучает. Бергер, каждый раз, когда из уст Жан-Батиста вылетает выверенная, подтвержденная информация, отстукивает по столу в конференц-зале. Описание обстановки в доме Сьюзан определенно наводит на мысль, что он там побывал. Да, девочкой она действительно много общалась с лошадьми. Да, да, все верно.

— Боже мой, — только и сказала я. Качаю головой, а внутри медленно ворочается страх. Страх перед тем, куда все это ведет. Даже думать не хочется. А что делать? Мыслей из головы не выбросишь. То есть Шандонне клонит к тому, что я сама его пригласила в свой дом?!

— Который теперь час? — Голос Бергер звучит с экрана. — Вы остановились на том, что Сьюзан откупорила бутылку белого вина. Когда примерно?

— Часов в десять-одиннадцать. Точно не скажу. И вино оказалось не из лучших.

— Сколько на тот момент вы уже выпили?

— Ну, с полбутылки, в ресторане. А после, хоть она мне и подливала, я особенно и не пил. Дешевое калифорнийское пойло.

— Значит, пьяны вы не были.

— Я вообще не пьянею.

— Вы мыслили трезво.

— Разумеется.

— А как по-вашему, Сьюзан была пьяна?

— Разве что слегка. Я бы даже сказал, она была счастлива, просто счастлива. Мы сидели у нее в гостиной, на диване. Окна выходили на юго-запад, и вид открывался чудесный. Из гостиной видны красная вывеска отеля «Эссекс-Хаус» и парк.

— Все верно, — говорит Бергер, снова отстукивая по столу. — И уровень содержания алкоголя в крови у нее был одиннадцать сотых. Она действительно пропустила пару бокальчиков, — добавляет подробности из отчета патологоанатома.

— Что произошло потом? — Она допрашивает Шандонне.

— Мы держимся за руки. Она берет в губы мои пальцы, один за другим, так возбуждающе. Мы начали целоваться.

— Вы можете сказать, в котором часу?

— У меня не было причин уточнять время.

— У вас были часы?

— Да.

— У вас они по-прежнему есть?

— Нет. Жизнь моя стала хуже из-за этих. — Он так и сплюнул с презрением: «Этих!» Слюна брызжет каждый раз, когда он вспоминает своих обидчиков с неподдельным, казалось бы, отвращением. — У меня и денег больше нет. Часы я заложил, наверное, с год назад.

— Вы имеете в виду тех же самых людей? Полицию? Правоохранительные органы?

— Американских федералов.

— Вернемся к Сьюзан. — Бергер не дает отклоняться от темы.

— Я смущаюсь. Не знаю, захотите ли вы знать, что было дальше, во всех подробностях. — Берет стаканчик пепси и зажимает в сероватых, похожих на червей губах пластиковую соломинку.

Неужели кому-то захотелось поцеловать эти губы?! Не представляю, как к такому мужчине вообще можно прикоснуться.

— Прошу вас рассказать мне все, что только припомните, — говорит Бергер. — Правду.

Шандонне опускает на стол стаканчик, и меня несколько выводит из равновесия рукав Талли, который снова появляется в кадре: он подносит зажигалку к очередной сигарете в губах убийцы. Интересно, нашему подозреваемому вообще-то приходит в голову, что Джей — тоже агент федеральной службы, один из тех, кто, по его словам, неотступно следит за ним и калечит его жизнь?

— Ладно, я все вам расскажу, пойду навстречу. Хотя лично предпочел бы этого не делать. — Изо рта вырывается струйка дыма.

— Прошу вас, продолжайте. Как можно подробнее.

— Какое-то время мы целовались, а затем быстро перешли к следующей стадии. — Он умолкает.

— Что вы подразумеваете под следующей стадией?