Песочные часы (СИ) - Романовская Ольга - Страница 29

• Предыдущая
• 29/108
• Следующая

Она довольна, улыбается. Любит, наверное, хозяина. Такого можно любить, если не рабыня. Может, при других обстоятельствах я тоже…

— Сашер, можно я ненадолго займу твою торху? — Доррана положила голову ему на плечо. — А то я отпустила до вечера свою горничную.

— Лей к твои услугам, Дорра.

— Эй, подойти ко мне! — норина поманила меня пальчиком и встала, придерживая платье руками.

Я подошла и помогла ей зашнуровать корсет. Очередная обязанность — одевать любовницу хозяина. Радовало то, что она не жаловалась на мою неуклюжесть, неприятный запах (вот чего не было, я за собой следила) или неподходящее выражение лица.

— А из тебя бы вышла отличная горничная, — похвалила Доррана. — Ловкие пальчики, внимательная… Сашер, я одобряю. Ты не возражаешь, если я пошлю её за одной вещью? Не сбежит?

Хозяин задумался, оценивая степень моей благонадёжности, а потом дал своё согласие.

Мне стоило большого труда сдержать свою радость при слове 'аптека' и того, что мне там предстояло купить. Улучшенный вариант моих капель, шампунь, масло для кожи груди и гигиенические принадлежности. На капли мне был выдан рецепт, который я без труда переделаю, сотворив при помощи нехитрых манипуляций из одной бутылочки две.

— Тут совсем недалеко, на углу квартала, — вручая мне деньги, напутствовала норина. — Ты не без языка, заблудишься — спросишь. На всё тебе полчаса.

Сориентироваться в незнакомом городе оказалось — нелегко, поэтому пришлось сразу же прибегнуть к помощи прохожих. Странно, что меня отпустили без провожатых — видимо, хозяин пребывал в хорошем настроении и был абсолютно уверен в моей преданности и разумности.

Узнав дорогу, я не спеша двигалась по улочкам, рискуя вызвать своей медлительностью неудовольствие толпы, но мне хотелось запомнить каждый дом, каждую вывеску. Пригодится и в повседневной жизни, и при побеге. Не хотелось бы навсегда остаться рабыней только потому, что не смогла выбраться из городского лабиринта.

При виде лотка торговца сладкими булочками с корицей потекли слюнки. Когда я в последний раз ела? С утра. Замерла, раздумывая, стоит ли побаловать себя, а потом решительно потянулась к своему скромному кошельку, болтавшемуся на шее. Пара медяков погоды не сделает, а сил и уверенности в себе прибавит.

Удовольствие обошлось мне баснословно дёшево — в один медяк — и оказалось божественно-вкусным. Пристроившись на крыльце какого-то дома, я, смакуя, поглощала его, с интересом обозревая толпу.

На ступеньке выше примостилась какая-то женщина, судя по одежде, аверда, но из низов. Глянув на меня, она поинтересовалась, не приезжая ли я. Между нами завязался короткий разговор, в конце которого женщина предложила проводить меня до аптеки.

Мы свернули с оживлённой улицы в какой-то переулок, срезая дорогу. В него выходили только глухие стены.

Я наклонилась, чтобы поправить развязавшуюся шнуровку ботинок, когда мне в рот засунули кляп — чей-то носовой платок. Отчаянно брыкаясь, я пыталась вырваться из рук выросших, будто из-под земли, мужчин, но они оказались сильнее и засунули меня в мешок.

Последнее, что я запомнила, — удар по голове, которым наградил меня кто-то из похитителей.

Во рту чувствовался странный привкус. Когда сознание более-менее ко мне вернулось, я поняла, что это кровь. Мне кто-то разбил губу.

Голова гудела, раскалываясь на части, но радовало то, что больше меня ни по чему не били. Зато связали за спиной руки. Видимо, уже долго так пролежала, потому что они успели частично онеметь.

Повертевшись, я более-менее смогла осмотреться. Лежу на полу в каком-то помещении без окон, судя по всему, в подвале. Подо мной — чей-то плащ. Такое проявление заботы порадовало и вселило надежду, что меня похитили не для того, чтобы убить.

Глаза резанул яркий луч света — открылась дверь.

Я заёрзала, но закричать не решилась.

— Красиво лежишь! — с ехидцей прошипел над ухом мужской голос. — Наверное, уже успела меня забыть? А я помню. У меня хорошая память, а твою я сейчас освежу.

Он наклонился, и я заметила палевые кончики волос. Что-то знакомое, но вот что?

Мужчина усмехнулся и ударил меня в живот. Скрючившись от боли, я застонала.

— Ну как, память вернулась, кеварийская сучка? Я сделал то же, что посмела сделать ты. Не будь Сашер таким добреньким, давно бы в земле сгнила, тварь!

Я начала судорожно вспоминать, где и когда наши дороги могли пересекаться, когда я могла его ударить, и вспомнила, пристально вглядевшись в цвет волос араргца. Чёрно-палевые. Норн с торгов. Шоанез!

— По глазам вижу, что вспомнила, — довольно ухмыльнулся норн. — А теперь вставай и топай за мной. Полагаю, Сашер не слишком расстроится, если я заменю одну торху на другую, да ещё доплачу. А тебя, детка, я отправлю туда, где тебе и место.

— Вы не имеете права, по закону Вы совершаете преступление! — не знаю, откуда во мне взялась эта храбрость, но я не побоялась выпалить всё это другу хозяина в лицо.

Тот отреагировал неожиданно спокойно, даже не ударил.

— А ты, как посмотрю, успела все свои права выучить! Нет, кеварийка, я ничего не нарушаю, потому что официально ничего не делаю. Это не мой дом, не мои люди, и меня здесь нет. Единственное, в чём меня можно обвинить, — не обратил внимания на подозрительных личностей, тащащих рабыню. Эй, заходите! — крикнул он кому-то.

Дверь снова отворилась, и в помещение вошла женщина. Та самая женщина, которая вызвалась меня проводить. Только теперь она была одета иначе: богаче, ярче. Вся в золоте, а глаза густо подведены чёрным. Вскоре к ней присоединилась и вторая, постарше, обрюзгшая, но тоже увешанная броскими драгоценностями.

— Мой норн, — обе женщины низко поклонились.

Шоанез не ответил на приветствие и сел на единственный стул, пододвинув его ближе ко мне:

— Можете приступать. Смотрите, сколько угодно.

Та, что помоложе, наклонилась и задрала мне юбку, осматривая ноги. Вторая расшнуровала платье и пощупала грудь. Когда её пожелтевшие, унизанные безвкусными перстнями пальцы потянулись к моему рту, я не выдержала и укусила её.

Было мерзко, так мерзко, что я предпочла бы умереть, чем и дальше подвергаться унизительному осмотру.

— Нет, не возьму, хотя красивая, — покачала головой пострадавшая от моих зубов и влепила мне пощёчину. — Я уже не в том возрасте, чтобы учить уму-разуму таких девочек. Да и торха… Нет, не возьму!

Ещё раз поклонившись Шоанезу, она вышла. А вторая осталась. Отошла на пару шагов, пристально глядя на меня, а потом обернулась к норну:

— Сколько она пробыла торхой?

— Не беспокойся, Трувель, это она уже должна уметь, — равнодушным скучающим тоном ответил тот. — Если нравится, тогда поговорим о цене.

Женщина задумалась, ещё раз придирчиво осмотрев меня.

— Придётся нанимать мага, ломать защиту браслета… Это дорого. С другой стороны, товар ценный. У неё нежная кожа, красивые глаза, кое-какой опыт, образование… Я бы взяла для дорогих клиентов. Сто пятьдесят, мой норн.

— За неё платили четыреста пятьдесят цейхов, — судя по всему, Шоанез оценивал меня дороже.

— Ну, тогда она была невинна, а невинность всегда в цене, — рассмеялась женщина. — Теперь же товар попорчен, да, к тому, же не Вами, мой норн. Я и так даю слишком много за краденную торху, рискую, очень рискую…

— По рукам! — недовольно буркнул норн. — Давай деньги!

— Э, не так сразу, мой норн! Сначала её осмотрит наш врач…

— Сейчас, Трувель, или будешь болтаться в петле.

Осознав, куда меня хотят продать, я съёжилась, мечтая забиться в какую-нибудь норку. Никогда не думала, что буду молиться Шоану оставить меня торхой, но сейчас я молилась.

Женщина и Шоанез вышли, продолжая горячо обсуждать способ оплаты, а в помещение вошли уже знакомые мне двое мужчин.

На этот раз мешок на меня не накинули, просто взвалили на плечо и вынесли на открытый воздух.

Квартал, в котором я оказалась, совсем не напоминал тот, в котором жил хозяин или даже его любовница: низкие лагучи, склады, сараи, грязь, снующие по мостовой крысы. Теперь я понимала, почему никто не заподозрит, что Шоанез когда-либо здесь был.

• Предыдущая
• 29/108
• Следующая