Обрученные - Каунди (Конди) Элли - Страница 23

• Предыдущая
• 23/62
• Следующая

Наконец, к середине урока разражается гроза. Представляю дождь на той лужайке, где я встретилась с той чиновницей. Как он заливает фонтан, заставляя его обрызгать скамейку, где я сидела. Мне кажется, я слышу стук капель по металлу и журчание, с которым они стекают в траву.

За окном темно, как ночью. Вода бьет по крыше и стекает в водосточные желоба. Единственное окно в классе закрыто, как простыней, потоками воды, через которые ничего не видно.

Строка из того стихотворения, Теннисона, вдруг приходит мне на ум:

Поток меня уносит далеко...

Если бы я сохранила полученные от дедушки стихи, то и меня унес бы поток, который я не в силах была бы остановить. Я сделала то, что должна была сделать; поступила правильно. Но я чувствую себя так, будто дождь льет прямо по мне, смывая облегчение и оставляя только горечь: стихов больше нет, и мне их никогда не вернуть.

На работе по сортировке у меня сегодня новая интересная тема. Даже Нора оживляется, рассказывая мне о ней.

— Мы вводим различные физические особенности в базу данных для подбора пар, — объясняет она. — Цвет глаз, цвет волос, рост, массу тела.

— Департамент подбора пар собирается использовать наши данные? — спрашиваю я.

Она смеется:

— Конечно нет. Это только для практики. Чтобы посмотреть, сумеете ли вы выявить те данные, по которым ими уже подобраны пары.

Ну, конечно.

— Тут есть кое-что еще, — добавляет Нора. Она понижает голос, но не потому, что здесь есть какой-то секрет. Просто не хочет отвлекать других от работы. — Высшие должностные лица сказали мне, что они лично собираются провести твой следующий тест.

Это хороший знак. Это означает, что они хотят уяснить себе, могу ли я работать под чужим давлением. Это означает, что они могут выбрать для меня одну из самых интересных профессий, связанных с сортировкой.

— Ты знаешь, когда это произойдет? По-видимому, она знает, я это вижу, но не может сказать мне.

— Возможно, скоро, — говорит она неуверенно и дарит мне одну из своих редких улыбок. Затем поворачивается к экрану, а я иду к своей машине, чтобы начать работать.

«Это хорошо», — думаю я. Если мне удастся произвести впечатление на руководство, я могу получить оптимальное назначение. Все снова идет хорошо. Не буду думать о дедушке и о потерянном образце, о сгоревших стихах, о моем отце и о чиновниках, которые его обыскивали. Или о том, что Кай никогда ни с кем не будет обручен и не будет работать нигде, кроме Центра распределения питания. Ни о чем таком я не буду думать. Сейчас надо освободить свой ум от всего постороннего и начать сортировать.

Просто поразительно, как ограничено число вариантов при сортировке по цвету глаз, как, в сущности, мало число опций. Голубые, черные, карие, зеленые, серые, медовые — вот и все опции, даже если в популяции представлены разные этнические группы. Когда-то давно встречались генетические мутации, например альбиносы, но теперь их не существует. Вариантов цвета волос тоже очень мало: черные, каштановые, золотистые, рыжие.

Так мало опций, и при этом безграничное число вариантов. Например, у множества мальчиков в нашей базе данных синие глаза и темные волосы, так же как у Кая. Но могу поручиться, что ни один из них не похож на него. Но даже если допустить, что кто-то похож или у него есть брат-близнец, ни у кого из них нет такого сочетания живости и скованности, честности и скрытности, как у Кая. Его лицо возникает в моем сознании, но на этот раз — не по ошибке Общества. Теперь эта ошибка — моя. Я продолжаю думать о нем, хотя мне следовало бы думать о Ксандере.

Крошечный принтер около меня издает тонкий писк, и я вздрагиваю.

Я сделала ошибку и не заметила ее в допустимый отрезок времени. Длинная узкая полоска бумаги ложится на стол, и я поднимаю ее. На ней написано: «ОШИБКА НА СТРОКЕ 3568». Я так редко делаю ошибки, что эта вызывает мой интерес. Возвращаюсь к строке, на которой допустила ошибку, исправляю ее. Если это повторится на следующей неделе, когда за моей работой будет наблюдать руководство...

Но этого не случится. Я не допущу, чтобы это случилось. И прежде чем уйти с головой в работу, я разрешаю себе на одно острое мгновенье вспомнить о глазах Кая и о его руке на моем плече.

— Кто-то сказал мне, что девочка твоего возраста приходила сегодня на стройплощадку, — говорит отец. Он пришел на остановку поезда встретить меня. Иногда он встречает меня или Брэма, чтобы немного побыть с нами наедине по дороге домой. — Это была ты?

Я киваю:

— Они отменили восхождение из-за дождя, и я решила проведать тебя перед школой. Ведь я не видела тебя сегодня утром. Но ты был занят, а у меня было мало времени. Извини, что не смогла подождать.

— Ты можешь приехать еще раз, если захочешь, — говорит он. — Всю следующую неделю я буду работать в офисе. Это гораздо ближе.

— Я знаю. Может быть, приеду. — Мой ответ звучит немного отчужденно, но я надеюсь, он не поймет, что я еще немного сержусь на него за потерю образца. Я знаю, что это не разумно и что ему очень плохо, но я все еще расстроена. Я скучаю по дедушке. Я так надеялась на эту пробирку, на то, что он сможет вернуться к нам.

Отец останавливается и смотрит на меня:

— Кассия, может быть, ты хочешь о чем-то спросить меня? Или что-то сказать мне? Для чего ты приезжала на стройплощадку?

Его доброе лицо, так похожее на лицо дедушки, выглядит озабоченным. Я должна сказать ему.

— Дедушка дал мне листок бумаги, — говорю я, и отец мгновенно бледнеет. — Он лежал в моем медальоне. На нем были написаны старые слова.

— Ш-ш-ш, — произносит отец. — Подожди.

Навстречу нам идет пара. Мы улыбаемся, здороваемся и уступаем им дорогу. Когда они отходят достаточно далеко, отец останавливается. Мы стоим перед нашим домом, но я вижу, что он не хочет продолжать разговор внутри. Я понимаю. Мне надо кое-что спросить у него, и я хочу получить ответ раньше, чем мы войдем в дом, где в холле нас ждет

Жужжащий порт. Боюсь, у нас не будет больше шанса снова поговорить об этом.

— Что ты с ним сделала? — спрашивает отец.

— Я его уничтожила. Сегодня, на рабочей площадке. Это место показалось мне самым безопасным.

Мне кажется, я вижу, как тень разочарования пробегает по лицу отца, но затем он кивает:

— Хорошо. Это самое лучшее. Особенно сейчас.

Я понимаю, что он имеет в виду визит чиновников, и, не в силах остановиться, спрашиваю:

— Как ты мог потерять образец?

Отец закрывает лицо руками. Жест так неожидан и полон страдания, что я отступаю на шаг.

— Я не потерял его. — Он делает глубокий вдох, и я, не желая услышать конец фразы, не нахожу нужных слов, чтобы остановить его. — Я его уничтожил. В тот же день. Он заставил меня обещать, что я это сделаю. Он хотел умереть по собственным правилам.

Слово «умереть» заставляет меня съежиться, но отец еще не закончил.

— Он не хотел, чтобы они могли его воскресить. Хотел сам выбрать свой путь.

— Но у тебя тоже был выбор, — шепчу я сердито. — Ты не должен был этого делать. А теперь он ушел.

Ушел. Как в стихотворении Томаса. Уничтожив стихи, я поступила правильно. Что, дедушка думал, я могла или должна была с ними делать? Моя семья не бунтует против властей. И он не бунтовал, за исключением того маленького обстоятельства, что тайно хранил стихи. И вообще, бунтовать нет причины. Подумайте, что Общество дает нам. Хорошую жизнь. Шанс бессмертия. И все это может быть разрушено только в том случае, если мы сами это разрушим. Как это сделал отец, потому что дедушка попросил его.

Даже когда я, отвернувшись от отца, вбегаю в дом с горящими глазами, полными слез, какая-то часть меня понимает, почему он сделал то, о чем его просил дедушка. Разве я не делаю то же самое, когда повторяю слова стихотворения или когда стараюсь быть сильной без помощи зеленой таблетки?

• Предыдущая
• 23/62
• Следующая