Свое имя - Хазанович Юрий Яковлевич - Страница 28

• Предыдущая
• 28/84
• Следующая

А Марья Николаевна еще и починила, оказывается, старенькие брючки, о которых он совсем забыл. Она выпустила манжеты, и брючки как бы догнали Митю в росте. На них появилось столько заплаток и штопок, что они могли вызвать только уважение — это были настоящие рабочие брюки.

Облачившись в спецовку и оглядев себя в зеркало, Митя остался доволен: о лучшем костюме трудно было и мечтать. Правда, куртка могла бы быть чуть поношеннее, тогда она не так бросалась бы в глаза, не так выдавала новичка…

Пока сын вертелся перед зеркалом, Марья Николаевна отвернула край скатерти и положила на клеенку, всю в блеклых чернильных пятнах, ломоть хлеба, небольшой; кусок сала, три картофелины, сваренные в мундире, соль в бумажке и вафельное полотенце.

— Во что же мы всё это уложим?

Задумавшись на секунду, Митя таинственно подмигнул матери, побежал в свою комнату и через минуту вышел, пряча за спиной руки. Неторопливо приблизился к столу и движением фокусника опустил на скатерть вещевой мешок из грубой зеленой материи.

Марью Николаевну словно ветром качнуло. Она подалась к столу, быстро взяла мешок и, не отрывая от него глаз, тонкими пальцами торопливо ощупала жесткую материю.

— Где ты его взял? — спросила она тихо, прижала мешок к груди, перевела дыхание и села на стул.

Митя сказал.

— Ну да, он… Я сразу признала. Отец с гражданской с ним пришел, с бронепоезда. Помню, скинул мешок с плеч и говорит: «Спрячь его, Марьюшка, куда-нибудь подальше. Теперь не скоро сгодится». Вот и сгодился…

Охваченная воспоминаниями, она долго сидела молча, не выпуская мешка. И вдруг спохватилась:

— Что это я, тебя же собирать надо… — поднялась и стала укладывать в мешок все, что приготовила сыну в дорогу. А Митя, высчитав, что у него в запасе почти полтора часа, раскрыл «Наставления кочегару» — книжку, найденную в библиотечке отца.

— Не опоздаешь, Димушка? — напомнила Марья Николаевна.

Он застегнул куртку на все пуговицы, надел кепку, вскинул на плечо вещевой мешок и посмотрел на мать.

«Хорош!» — улыбнувшись, подумала Марья Николаевна. А когда он совсем собрался уходить, предупредила:

— Смотри правой ногой порог переступи. И не смейся. Твой отец всегда мои приметы уважает. Сделай для матери такое уважение.

«Ну что поделаешь с этими суевериями! Ну хорошо, ну пускай ей будет спокойнее», — и Митя переступил порог правой ногой.

Прежде чем выйти на улицу, оглянулся. Он знал: мать непременно выйдет на крыльцо — так она провожала в каждую поездку отца.

Марья Николаевна действительно стояла на крыльце и, заслонившись ладонью от заходящего солнца, смотрела вслед сыну…

В дежурке гремело радио. Из репродуктора, вокруг которого столпились паровозники, неслись звуки марша.

— Что взяли? — спросил Митя у прислонившегося косяку парня.

— Минск освободили.

— Знатно!

Возле карты сгрудилось несколько человек. Чижов рисовал красным карандашом изменившуюся линию фронта. Вероятно, он ошибся, и на него напустился глуховатый бас:

— Куда же ты заехал, Чиж? Карту портишь.

— Не беда, — заступился за Чижова Максим Андреевич. — Забежал малость вперед, ничего. В следующую сводку сравняется… — Увидев Митю, подошел к нему: — В хороший день на работу заступаешь, Димитрий!

Радостное известие с фронта, слова старика вмиг рассеяли тревогу, с которой он приближался к депо. Да, в хороший день начинается его маршрут!

Максим Андреевич набил самосадом трубку, задымил и достал часы:

— Бригада в сборе, можно ехать…

В коридоре Митя увидел Веру. Он не успел подумать, что рабочий день у нее кончился. Где ему было догадаться, что встреча эта не случайна. От неожиданности он остановился. Машинист и помощник уже вышли во двор. А Вера стала у двери, загородив дорогу. Длинные изогнутые ресницы ее вздрагивали. Коса свешивалась на грудь, и Вера то распускала, то завязывала узкую голубую ленточку.

— Можешь дуться, дело твое, — быстро заговорила она, — но я хочу тебе объяснить. Старший нарядчик, лысый этот, — страшный формалист. Окаменелость, а не человек. Силаева передавала мне дела, мы с ней, конечно, на «ты», а он полчаса потом нотацию читал: «На работе не должно быть панибратства…» А ты… ты помнишь, как прибежал? Прямо как в школе…

Митя молчал.

— Вот и все, — проговорила она негромко. — Успеха тебе…

— Спасибо… Это что, тоже по форме полагается?

— Нет, по содержанию! — Вера откинула назад косу и побежала к себе.

Он постоял некоторое время посреди коридора, глядя на дверь в нарядческую, и кинулся догонять бригаду.

Они шли по шпалам, словно по ступенькам бесконечной лестницы. Тоненькие сверкающие ручейки рельсов обгоняли их, убегая далеко-далеко. Где-то там, впереди, они сливались в одну нить и сверкали еще ярче.

И снова, как когда-то, дорогу паровозникам загородил «ФД»; блестя своими начищенными частями, негромко дыша, он медленно проходил мимо. Максим Андреевич сбоку посмотрел на Митю и перехватил его неотрывный мечтательный взгляд.

Казалось, прячась за стеной депо, притаился маленький паровоз, неслышный, незаметный. К нему и направился Максим Андреевич. А Митя, глядя на широкую, с прямыми плечами спину помощника, подумал: «И как он только вмещается на таком паровозике?»

— Михаил! — позвал Максим Андреевич, подойдя к паровозу. — Давай-ка сюда!

— Есть, Максим Андреич! — бойко ответил из будки хрипловатый, захлебывающийся голосок.

В будке что-то звякнуло, и в следующее мгновение с паровоза спорхнул паренек.

— Миша! — вскрикнул Митя. — Самохвалов!

Миша заморгал цыганскими глазами.

— А, железнодорожник! Здрасте. Наше вам. Так это ты дублером поступаешь?

— И тут знакомые! — развел руками Чижов.

— Еще как! — живо ответил Миша. — Чуть было не задрались однажды.

— Долго ли вам! — Максим Андреевич выколотил трубку, взялся за поручни. — Введи его, Михаил, в курс, да толком…

Машинист и помощник поднялись на паровоз. Кочегары остались внизу. То, что Миша Самохвалов, этот ловкий, боевой паренек, оказался на узкой колее, развеселило Митю.

— Так вот ты где? — сказал он насмешливо. — Здорово!

— Именно, товарищ железнодорожник. А что? — невозмутимо отозвался Миша.

— Где же твоя широкая колея?

— А я ничего не говорил тебе про широкую.

— Как же не говорил? А Златоуст кто расписывал? Может, это был не ты?

— Ну и что — Златоуст?

— На узкой колее доедешь до Златоуста? — торжествовал Митя.

— Дался мне твой Златоуст! — небрежно проговорил Миша. — Нужно будет, доеду…

— Толсто врешь, парень…

— А вот я говорил: попадешь ко мне на машину! Скажешь, не говорил?

— Я считал, что Максим Андреич — хозяин машины…

Самохвалов задумчиво потрогал маленький вздернутый нос и спросил серьезно:

— Веревку с собой прихватил?

— Спрашиваешь, — спокойно сказал Митя. — Прихватил. Чтоб язык тебе перевязать…

— Ух ты! — весело удивился Самохвалов и дружески стукнул Митю по плечу: — Молодцом! Будешь железнодорожником. Недаром с первого разу мне понравился. Повезло ж тебе, Черепанов! В бригаду попал — во! — Он торчком выставил большой палец правой руки.

— Потому что ты в ней?

— Скажите, какой ерш! С тобой по-серьезному говорят. Такого машиниста, как Егармин, поискать. Старый большевик, первый человек в депо, верное мое слово. А Чижов? Мастер — высший класс. Так что смотри, старайся сделаться человеком…

Самохвалов одернул широкую, с чужого плеча спецовку, поправил фуражку, достал из кармана ветошь и, неторопливо вытирая руки, показал на паровоз:

— Прошу познакомиться: перед тобой машина серии «К». А по-нашему — «Коля», «Колюша». Номер и сам прочтешь, грамотный, наверное, «четырнадцать пятьдесят два». Это как бы его фамилия. Формула данного паровоза: «ноль-четыре-ноль». Это значит: впереди бегунков нету — ноль, имеются четыре ведущие оси, а под топкой колес тоже нету. Ясно? Если что неясно, спрашивай…

• Предыдущая
• 28/84
• Следующая