Чайная книга - Фрай Макс - Страница 6

Стив держит Хану за руку, прощаясь.

— В следующий раз я испеку ореховый пирог. Такой, как ты любишь. Может, ты хоть тогда повеселеешь.

— Необязательно тебе так напрягаться, — устало говорит Хана. — Необязательно печь мне пироги.

— Обязательно, — упрямится Стив. — Я обещаю.

— Не обещай, — требует Хана. — Ничего не обещай. Вдруг у тебя не выйдет на этой неделе, а на следующей я уже умру?

— Обещаю, — настаивает Стив. — Придется тебе не умирать до следующей недели.

— Я не могу тебе этого обещать. Поэтому и ты не обещай мне ничего.

— Обещаю, — повторяет Стив. — И не говори глупостей, — говорит он с порога и быстро выходит.

— Как ты думаешь, сколько ей осталось? — шепотом спрашивает Нили у доктора Фаины, делающей записи в журнале за стойкой.

— Нили, пойди сделай укол Гите Шварцман, — громко говорит Фаина. — До свиданья, Стив.

— До свиданья, доктор, — отвечает Стив.

— Завтра придешь?

— Завтра нет. Завтра очередь Мириам. Я приду послезавтра и принесу ореховый пирог.

— Ты умеешь печь пироги? — восхищается Нили. Ей нравится Стив.

— Да, — он приветливо улыбается. — А еще — стирать белье, гладить брюки и стрелять в цель.

— Звучит как реклама. Собираешься сделать мне предложение? — хихикает Нили.

— К сожалению, не могу, — учтиво отзывается Стив. — Я гей, и у меня есть бойфренд. Всего хорошего, доктор. Счастливо, Нили.

И аккуратно прикрывает дверь.

Обходы, уколы, родственники, разговоры. В середине месяца становится прохладно, сидящие в парке старушки кутаются в шали.

Доктор Фаина уходит на вечерний обход. С ней идут Мири и пришедший на ночную смену доктор Шауль Штайнер. Нили ждет в комнате медсестер.

До конца обхода она успевает смыть косметику с глаз и снова их накрасить.

— Серебристые тени были лучше, — замечает Мири, включая чайник. — А от коричневых у тебя такой вид, будто под глазами синяки.

— Это стиль такой, — протестует Нили. — Называется «женщина с горчинкой».

— Я бы назвала его «женщина с морщинкой». — Мири кладет чайные пакетики в две одинаковые чашки, добавляет сахар. Одну чашку ставит перед Нили, другую оставляет себе, садится в кресло и с удовольствием отпивает горячий чай. Вытягивает ноги.

— Слава богу, сегодня тихо. А то у меня уши уже болят. Вчера я с утра работала, так там такое было!..

— Какое было? — удивляется Нили. — Мне ничего не рассказали.

— Не успели, ты же только что пришла. А вот если бы пошла со мной на обход, вместо того чтобы глаза тут красить…

— Ну расскажи уже! — требует Нили.

Мири делает еще глоток.

— Шварцман с утра умерла.

— Дора?

Мири кивает.

— В том-то и дело, что Дора. Она умерла под утро, в восемь пришел раввин, приехали ребята из похоронной конторы, врачи, персонал, ну ты понимаешь. Беготня. А вчера тут была дочка другой Шварцман, Гиты. Она передавала матери одежду и забыла отдать шерстяную кофту. Не вытащила из сумки, бывает. А Гита вечно мерзнет и жалуется на сквозняки. И вот с утра, перед работой, ее дочь решила заскочить и закинуть эту чертову кофту сюда. Времени у нее почти не было, и потом, ты же знаешь Гиту Шварцман — к ней на пять минут зайдешь, через пять часов выйдешь. Она любит поговорить. А у ее дочери не было перед работой пяти часов, да они еще и виделись накануне. Поэтому дочь забежала в холл, поймала уборщика, отдала ему кофту и сказала: «Передай это Шварцман, хорошо?» Уборщик сказал «хорошо», и Гитина дочь убежала.

— И что он сделал с этой кофтой?

— Он ее взял, пошел на второй этаж и спрашивает: «У вас тут Шварцман есть?» А ее хоронят с утра! Толпа стоит, кто-то плачет, Дору еще не увезли. Тут притаскивается уборщик с шерстяной кофтой и сует ее, мол, срочно просили передать. Дежурила Иланит, и она почему-то решила, что кому-то в семье страшно важно, чтобы Дору увезли хоронить именно в этой тряпке.

— Так в похоронном бюро все равно разденут! — удивляется Нили.

— Ну, там-то разденут, но дотуда ее нужно в чем-то довезти. Она в халате была. А уборщик не стал разбираться, ему сказали «кофта», «Шварцман» и «второй этаж», он и сделал все как сказали: взял кофту и отнес ее Шварцман на второй этаж. И не его вина, что там балаган — Шварцман умерла, ей передали кофту, умерла не она, но ее хоронят…

— И чего?

— Чего-чего. Кофту надели, Дору увезли. А днем в отделение звонит Гитина дочь. К телефону подходит Иланит и на вопрос: «Где та кофта, которую передали Шварцман?» — честно отвечает: в похоронном бюро.

Гитина дочь пугается, но пытается держать себя в руках и задает логичный вопрос: почему кофта в похоронном бюро? А Иланит отвечает ей — так ведь вы просили именно в этой кофте отвезти маму хоронить…

Нили хихикает, расплескивает чай и взвизгивает, хватаясь за коленку.

— Я из-за тебя обожглась!

— Из-за меня? — фыркает Мири. — Ладно, пей свой чай.

— А что дальше-то было? — Нили трет коленку.

— Примчалась Гитина дочь, шумит, гремит, где мама, что случилось, почему похоронное бюро… Кричит в коридоре на Иланит, рыдает, ругает наше отделение, требует директора… К маме, что характерно, не заходит. Сразу к директору, ага. А на ее голос выходит Гита. Она как раз прилегла передохнуть, и ее разбудили вопли дочери, которая рыдает, почему без нее похоронили маму.

— С ума сойти, — Нили смеется в голос, — ну она успокоилась хотя бы, когда увидела, что Гита вполне жива?

— Если бы, — вздыхает Мири. — Она заорала еще громче. Потому что ее по-прежнему интересовали два вопроса. Первый: почему в отделении творится такой кошмар?

— А второй?

Мири хмыкает и глотает чай.

— А второй — где мамина новая шерстяная кофта…

Нили потягивается и смотрит на себя в зеркало, морща нос.

— Телевизора не нужно, честное слово. Всё есть.

— Не нужно, ага, — соглашается Мири. — Ты еще не знаешь, чем все кончилось.

— Неужели еще не конец?

— Почти конец. Вечером позвонила дочь Доры.

— А ей-то что было надо?

— Она хотела узнать, как получилось так, что ее мать оказалась в похоронном бюро в чужой одежде.

Исайя осторожно берет Шейлу за талию. И закашливается.

— Ты простужен? — пугается Шейла. — Я аллергик, мне нельзя болеть.

— Нет, нет, — машет рукой Исайя, — я здоров. У меня просто астма.

Шейла гладит ладонью его лицо.

— Как тебя называла мама? — спрашивает она.

— Шайка, — отвечает Исайя. — Нас было двое братьев, я и мой младший брат Иегошуа. Его она называла Шуйка. Наша мама была из России и объясняла нам, что «шайка» по-русски — это команда бандитов. Как мы.

Шейла улыбается, показывая блестящие белые зубы.

— А Шуйка?

— А Шуйка — это мой дурацкий младший брат. Он погиб в Войне за независимость в сорок восьмом году. Я жутко ревновал его к маме, знаешь.

— Почему? Мама больше его любила?

— Да нет, не думаю. Просто он погиб, понимаешь? И мама с тех пор гораздо больше думала о нем, чем обо мне. А тебя как мама в детстве называла?

Шейла вздыхает:

— Шейнделе. При рождении меня назвали Шейндл. А уже потом, в Америке, я переделала имя на Шейла — в университете Шейндл звучало странновато. Но мама меня так и звала всю жизнь. Ей нравилось.

— А тебе? — спрашивает Исайя и перебирает длинными пальцами длинные волосы Шейлы.

— Мне тоже, — тихо отвечает Шейла. — Но я никогда в жизни и никому в этом не признавалась. Я всю жизнь была очень современная американская дама.

— Шейнделе, — нежно говорит Исайя. — Шейнделе моя. У тебя самое красивое имя в мире.

— Когда умерла твоя жена, Исайя? — спрашивает Шейла.

— Пятнадцать лет назад.

— А отчего?

— Знаешь, мне кажется, просто устала. Она никогда не болела, всю жизнь работала. А потом стала слабеть и умерла. Врачи говорили: «Сердце». А я сказал: Варда просто больше не хотела жить. Ей надоело.