Повесть об Атлантиде - Томин Юрий Геннадьевич - Страница 23

• Предыдущая
• 23/50
• Следующая

— Обратно к себе вернетесь или сюда? — спросил Сергей Михайлович.

— Не знаю. В станке-то у меня дом… дом можно продать, конечно…

— Как же ты не знаешь, папа, — сказала Лена. — У, нас семилетки нет и десятилетки нет… Я ведь учиться буду.

— Вот и я говорю: дом продать можно…

— У нас школа хорошая, — поддержал Юрка.

Пароход прогудел дважды.

Лена с отцом поднялись по трапу и встали у перил.

Пароход прогудел трижды. Словно просыпаясь, вздохнула машина; из-под кормы, пенясь, обгоняя друг друга, вынеслись узловатые вихри.

Пароход уже отошел на полметра, когда Петька, внезапно сорвавшись с места, влетел на дебаркадер и прыгнул на борт.

— Адрес!.. — крикнул он Лене в самое ухо. — Забыла адрес! Улица Свердлова… восемнадцать…

Петька прыгнул обратно. На пароходе загалдели, засмеялись, но из динамика, висящего на мачте, рванулся марш и заглушил все.

Пароход уже вышел в Енисей, и чайки поднялись с воды, провожая его, когда к пристани сбежал запыхавшийся Димка. Он взглянул на ребят, и на лице его — красном и потном — появилось недоумение, даже обида.

— Как же так?.. — сказал он. — Я за него пять рублей заплатил! И ошейник купил… — Он вытащил из-за пазухи щенка, грязного, как швабра. — Я за ним в Сургутиху бегал. У нас таких нет, настоящая лайка! Я хотел подарить…

— Придется себе оставить, — сказал Сергей Михайлович. — Все равно он бы им только помешал в дороге.

— Он уже через год будет птицу облаивать! — обиделся Димка.

Сергей Михайлович рассмеялся, но спорить не стал.

— Ну, прощайте, хлопцы, — сказал он. — Мне — далеко.

— А где вы теперь?

— Километров сорок. Но мы вернемся к весне и опять встретимся. Я вам расскажу, что нашли мы, вы мне — о своих поисках.

— Мы больше не будем искать, — сказал Юрка.

— Почему? Искать нужно. Только не заходите слишком далеко… Я думаю так: земля велика, но она круглая и можно считать, что любой городок — даже самый маленький — стоит на вершине мира. Ваш Усть-Каменск расположен ничуть не хуже.

По берегу ребята проводили Сергея Михайловича до первой мигалки.

— А я решил вот что: все-таки буду учиться дальше, — сказал Петька, когда они расстались с Сергеем Михайловичем. — Верно? После семилетки в летные школы не принимают, я узнал точно. Я сегодня говорил матери, а она сказала: «Разве я для тебя чего-нибудь жалела? Это ты сам придумал не учиться». И сама заплакала. А когда я говорил, что не буду учиться, она тоже плакала… Вот и разбери, чего им хочется!

— И я решил, — сказал Юрка. — Я в последний раз решил! Только я сейчас не скажу. У меня пока не получается… Смеяться будете.

— А я, — сказал Димка, — истратил все деньги, и вышло — зря.

— Жалко? — спросил Петька.

— Ха! — ответил Димка. — Плевал я на деньги! Собака лучше. Мне ничего не жалко! Я могу ее подарить даже… Хочешь, тебе подарю? И ошейник отдам. На! — он вынул из-за пазухи щенка и сунул его Петьке.

Петька не брал. Но Димка снова протянул щенка. Петька легонько оттолкнул Димку. Димка толкнул Петьку плечом. Петька толкнул еще сильнее. А Димка его — уже изо всей силы.

Но это не было дракой. Это был мир, которого так настойчиво добивался Димка.

А Юрка так и не узнал, что же произошло между ними.

Они поднялись наверх, на дорогу, которая упиралась в зубчатую стену леса. В последний раз они оглянулись и увидели караван барж, за ним — другой. На палубах барж стояли трактора, грузовики и еще какие-то машины, закутанные брезентом. Караван поворачивал в Тунгуску.

— С чего бы это? — удивился Петька. — Раньше всегда мимо ходили. Чего они тут не видели?

— А я знаю, — сказал Димка. — Я вам говорил: в прошлом году здесь тайгу меряли. Теперь будут дорогу строить. В Байките руду какую-то нашли. Говорят, на весь Союз хватит и еще останется.

— Ври! До Байкита сотня километров будет; им через тайгу не пролезть.

— Я же говорю: дорогу сделают. Им это — раз, два и готово, у них машины такие.

— Айда, караван встречать!

— Пошли!

И ребята направились обратно, к пристани. Сначала они двигались шагом, потом побежали. Они не умели ходить медленно. Они торопились к новым открытиям.

На середине залива Венька перестал грести и прислушался. Гудение, доносившееся из-за ближнего островка, становилось все громче. Венька сквозь кулак посмотрел на искрящееся под солнцем море. Сначала он увидел верхушки мачт, затем над камнями показалась невысокая рубка, и наконец из-за мыса выполз весь МРТ[6]. Некоторое время судно шло прежним курсом, но вдруг свернуло на солнечную дорожку, которая вела прямо к лодке.

Венька засмеялся и налег на весла. Лодка двинулась по кругу. Траулер снова повернул, нацелившись носом в корму лодки. Венька, несколько раз гребнул одним правым. Тогда и на траулере до отказа положили руль вправо. Но все же судно шло по большому кругу, а лодка по малому и между ними по-прежнему оставалось метров сто чистой воды.

— Венька, паршивец! — загремел рупор на траулере. — Венька, стой! Утоплю!

Это означало, что траулер сдался. Венька снова засмеялся и бросил весла.

Вычертив на воде широкий круг, судно подошло к лодке. Из рубки вылез рулевой — парень в коричневом свитере и тапочках на босу ногу.

— Венька!.. — грозно сказал он. — Это тебе что, пятнашки?

— А я и не слыхал, что вы идете, — серьезно сказал Венька. — Вот когда «Чайка» идет, — издалека слышно.

Матросы, стоявшие у борта, заулыбались. Рулевой раньше ходил на «Чайке» и был переведен на МРТ за то, что опоздал к выходу в море.

— Ладно, закрой варежку, — буркнул рулевой.

— Хорошо. Закрою, — отозвался Венька.

Он слегка шевельнул веслами, и лодка стала медленно удаляться от судна.

— Вень, а Вень, — сказал рулевой уже другим тоном. — Погоди. Письма разбирал?

— Разбирал.

— Есть мне?

— Есть.

— Честно?

— Ага.

— А если врешь?..

— А если не вру? — сказал Венька.

— А каким почерком — мужским или женским? — крикнул один из матросов.

По борту прокатился смех. Траулер больше месяца болтался в неспокойном Баренцевом море. Теперь он возвращался на базу, и команда была готова смеяться самой незамысловатой шутке.

— Женским, — ответил Венька.

Рулевой был нездешний. Венька знал, что он ждет писем от какой-то Богаткиной Елены из Калинина.

— Венька, а в кино что идет?

— Итальянская, — сказал Венька. — Детям до шестнадцати…

— А в другом?

— Немецкая. Тоже — до шестнадцати…

— Плохо твое дело, — усмехнулся рулевой.

— А я смотрел, — сказал Венька, — барахло. Все время целуются.

Легкий ветерок понемногу относил лодку от траулера. Приходилось говорить все громче и громче. Веньке было приятно, что ради него остановилось посреди залива судно и что команда, прежде чем сойти на берег, хочет узнать все новости от него, Веньки.

Когда же, наконец, гукнув сиреной, траулер полным ходом пошел к базе, Венька вспомнил, что он так и не спросил, скоро ли вернется с промысла судно отца.

Вздохнув, Венька развернул лодку и поплыл к правому берегу.

За кормой вытянулась солнечная дорожка. Она переливалась остроугольными блестками ряби, будто кто-то щедрый прошел здесь и проложил тропу, усыпав ее драгоценными камнями — алмазами.

У подножия синих гор, обступивших залив, стояли дома рыболовецкого совхоза. Через час Венька пристал к берегу. Захватив обернутый клеенкой пакет с письмами, он выпрыгнул из лодки.

Наверное, его заметили издалека. Он шел между рядами домов, а из окон то и дело высовывались головы и спрашивали:

— Венька, мне нету?

— Нету.

— Венька, нам есть?

— Нету, — отвечал Венька. — Сегодня никому нету, одному только.

Из сарая, где хранился всякий хозяйский припас, вышел моторист Илья Зыков.

• Предыдущая
• 23/50
• Следующая