Авраам, сын Давида - Амнуэль Павел (Песах) Рафаэлович - Страница 1

• 1/3
• Следующая

Он пришел рано, как и договаривались.

Солнце стояло низко, но песок еще не остыл после вчерашнего, и ступать босыми ногами было трудно — будто по остывающим углям. Мальчишке хоть бы что — стоит, переминаясь, смотрит в глаза, ждет.

— Пошли, — вздохнул Доминус. — Хотя смотреть там особенно не на что. И опасно. Скорпионы, змеи.

— Я хочу видеть, — упрямо сказал мальчик. Он приставал к Доминусу уже третью неделю: сведи, да сведи. Почему на Холмы? Есть замечательные места к востоку — и ближе, и красивее, и опасности никакой. Дети бывают ужасно упрямы, хотя этот мальчишка наверняка точно знает, чего хочет. Развит не по годам, да и физически крепок — можно дать все двенадцать. Когда Доминусу исполнилось девять лет, он был хилым, как и все дети. Постоянно хотелось есть, а этот неизвестно откуда берет силы — богатырь, залюбуешься.

— Пошли, — повторил Доминус и, отмерив на глаз расстояние до ближайшего дерева, пустился вприпрыжку. Под солнцем сразу защипало в спине, побежали мурашки, забухало сердце. Ничего, днем было бы хуже. Прошлым летом Карон, сводный брат Доминуса, умер, выйдя в полдень из селения, чтобы взять оставленную в поле с вечера корзину с плодами лимонеллы. Солнце не любит, когда забывают о его силе.

Они миновали три дерева, и Доминус позволил себе остановиться. Ноги гудели. Мальчишка стоял на границе тени и света, из-под ладони смотрел на селение. Люди еще спали. Хижины издалека казались игрушечными, животные бродили под тентами, лакали густое питательное варево из низких кормушек. У Камня видно было какое-то движение, но Доминус не мог разглядеть — то ли уже поднялся Первосвященник, то ли дебильный Ксант посыпает жертвенник свежим песком.

— У старика опять спина болит, — сказал мальчик, — согнулся весь.

Доминус поразился (в который раз!) остроте его зрения.

— Не называй Дагора стариком, — наставительным пастырским голосом сказал он. — Какой он старик, если один поднимает большого жертвенного барана?

Мальчик промолчал, улыбка его была странной. Он не любил Первосвященника. Неприязнь была взаимной, потому что мальчик предпочитал молиться в одиночестве, и это, по мнению Дагора, могло привести род к беде. Мальчик молился один, даже когда стоял рядом с отцом, и это так бросалось в глаза, что неприязнь Первосвященника становилась вполне понятной. Доминусу временами казалось, что мальчик и не молится вовсе, а произносит слова, не вдумываясь в их смысл. Грех. Возможно, простительный для ребенка.

Доминус приготовился к тяжелому броску — ближайшее к северу дерево находилось на расстоянии не менее тысячи локтей: значит, придется бежать изо всех сил, иначе за пять отсчетов водомерки не успеть, и тогда захлебнешься в кашле, а солнце так исколотит, что спину придется оттирать соком кактусовых игл — целебным, но ужасно вонючим.

— Готов? — спросил он. — Вон то дерево, с высокой кроной.

— Лоредан, — сказал мальчик.

— Что? — не понял Доминус.

— Лоредан. Я придумал названия для всех деревьев, что видны из селения. Легче объяснять дорогу.

— Вот за это тебя и не любят многие, — пробурчал Доминус. — Деревья — это деревья. А тебе лишь бы что-то свое…

— Интереснее, — коротко сказал мальчик.

— Вперед! — приказал Доминус.

Так они и двигались — перебежками, а солнце поднималось все выше, воздух раскалялся, даже в тени деревьев мир казался сковородой, на которой жарилось мясо. Их собственное.

Привал сделали только тогда, когда с неба начали опускаться легкие белесые хлопья, оставлявшие на песке красноватые следы, будто на коже после ожога. Следы медленно бледнели и исчезали. Первосвященник утверждал, что хлопья — облака — выдувают Творцы, чтобы немного охладить пылающее солнце. Небо было густо-голубым и пустым до самой тверди, облака рождались из пустоты и, наверно, действительно понемногу охлаждали солнце — к вечеру, перед закатом, оно становилось не таким грозным и даже темнело по краям.

Они сидели в тени дерева, жевали вязкий и на такой жаре невкусный сыр, Доминус постарался найти местечко поукромнее, чтобы падавшие облака не попали ни на одежду, ни тем более на открытые части тела.

— Дались тебе эти Холмы, — вздохнул Доминус. Мальчишка поперхнулся, закашлялся, и, отдышавшись, сказал укоризненно:

— Ты же обещал мне…

— Да, это я так… Жарко. И можем до вечера не успеть вернуться.

— Далеко еще?

— Кажется, больше половины пробежали. В общем-то, теперь должно быть легче. Сейчас появится коридор, я тебе рассказывал.

— Пошли, — сказал мальчишка и вскочил, дожевывая кусок. — Уже не падает, видишь?

Выходить в жару не хотелось. Но после полудня под деревьями становилось даже опаснее, чем под прямыми лучами солнца: кора начинала выделять сок, не только дурно пахнущий, но способный и отравить.

— Сюда, — Доминус показал направление на старый могильный камень. — Здесь был когда-то похоронен один из Старейшин, звали его Арье-основатель. Великий был человек, он и селение, где жил Доминус, поставил, и имя ему дал — Счастливая юность, но имя это Доминус не любил, никакого счастья в юности не испытал, да и не знал, бывает ли оно вообще, или это выдумка Творцов, чтобы поставить перед человеком цель. Иначе — зачем жить?

Когда в самую жару они, наконец, поднялись на Холмы, оба валились с ног. Здесь через каждую сотню локтей стояли навесы из сушеной коры, да и деревья росли не так далеко друг от друга, как в Долине.

Они проковыляли мимо огромного каменного жертвенника высотой в два человеческих роста, миновали длинную аллею деревьев, которые, как утверждал Верховный, были когда-то специально высажены вдоль дороги, хотя, конечно, поверить в то, что деревья кто-то мог высадить, было трудно.

В хижину Верховного их не допустили, и Доминус, передав по цепочке послание от старейшин селения, побрел было к знакомому служке — устраиваться на отдых.

— А книги? — спросил мальчик.

— Ах да, — Доминус совершенно забыл, что именно книги и были причиной путешествия. — Я не обещал, что поведу тебя в Хранилище, как только мы придем! Я устал.

— Ты обещал.

— А, чтоб тебе… — Доминус по опыту знал, что от мальчишки не отвяжешься, придется идти.

К счастью, Хранилище располагалось не очень далеко, Доминус трижды прочитал Благодарение, а они уже дошли до узкого прохода между двумя вертикально стоявшими каменными плитами. Проход, в отличие от хижины Верховного, никем не охранялся, и они нырнули в темноту и тишину, будто в царство мертвых.

Шли наощупь, и мальчишка несколько раз наступал Доминусу на пятки. Они вышли в казавшуюся бесконечной комнату с низким потолком, под которым на коротких цепях подвешены были масляные лампады, освещавшие столы с лежавшими на них книгами.

Из темноты выступил тощий старик, единственной одеждой которого была грубая набедренная повязка. Старик выглядел едва живым, и только взгляд его, внимательный и острый, заставлял подумать о скрытой силе.

— Доминус из Счастливой Юности, — сказал старик. — Последний раз ты поднимался на Холм двенадцать лет назад. А мальчика вижу впервые.

— Ты меня знаешь? — поразился Доминус.

— У меня хорошая память, — улыбнулся Хранитель. — Я запоминаю все и всех. Собственно, это моя профессия. Я записываю свои наблюдения специальными знаками, пополняя Хранилище. Так делал мой отец, а до него мой дед, сейчас я учу этому внука, потому что сына у меня нет. Итак, Доминус, как зовут этого мальчика и почему ты привел его сюда?

— Авраам, — сказал Доминус, — сын Давида. И не я его привел, а он меня.

— Авраам — редкое имя, — пробормотал старик, — а Давида я знаю, потому что он единственный с таким именем. Но мне никто не говорил, что у Давида есть сын.

— Шустрый малый, — осуждающе сказал Доминус, — но плохо чтит старших и…

— Ты сказал, — прервал его старик, — что он привел тебя сюда. Что это значит?

Мальчик вырвался, наконец, из цепких пальцев Доминуса и, подойдя к Хранителю, с неожиданным почтением опустился перед ним на колени.

• 1/3
• Следующая