Охота на медведя - Катериничев Петр Владимирович - Страница 9

• Предыдущая
• 9/89
• Следующая

— Нет, к подиуму я не имею отношения. Скорее к искусству. Искусство, чувствуешь, слово какое? Искушение сотворения собственного мира... Или — мирка.

Вот в этом мирке я и тусуюсь. Выставки, презентации, фуршеты... Где передвигаются раскрашенные куклы и куклессы и рассуждают о чем-то для них важном. И я тоже — передвигаюсь, рассуждаю, функционирую... Иногда пишу опус на непонятно-искусствоведческую тему и отправляю в непонятный немецкий или шведский журнал. Они хорошо платят. Да. Я — модель. — Девушка отхлебнула еще из бутылки:

— Самое противное, что сама я никого не интересую. Интересует мое тело, интересуют статьи, но такие, в которых нет мысли... Этот мир не терпит несоответствия себе, мертвому. Его волнует только собственное тщеславие. Вот я и имитирую... — Девушка задумалась, собрав лоб моршинками, выдохнула смешком:

— Этот... самолет. Знаешь, в детстве такие пацаны крутили, на веревочках. И губами так делали: «Ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж». Вот и я — жужжу, а летать не летаю. А так хочется полета! — Девушка помолчала. — Я сильно сегодня напилась. — Спросила вдруг безо всякого перехода:

— Ты жил когда-нибудь в маленьких городках?

— Бывал.

— Не путай экскурсию с эмиграцией. Побывать в любом таком пару часиков — даже экзотика, а жить... Словно под водой мутной. Кругом грязь, парни пьяные и грубые, нищета... Помнишь Ван-Гога, «Едоки картофеля»? У людей истощенно-алчные лица, они сидят за столом, картошку уминают, желто-грязно все, и все — голодные... Вот это и есть наш городок теперь, если в миниатюре. — Девушка зябко передернула плечами. — Вот я и ринулась в Москву. Знаешь, почему мы все попадаемся? Кругом серо, убого, люди экономят на всем, заняты мелкой склокой, привычно-изматывающей, как головная боль... А в телевизоре — цветно! И мальчики-одуванчики эти, Иванушки-Аленушки: все они чистенькие, с белыми зубками, веселые... И мир в телевизоре — цветной. Людям мишурная позолота нравится куда больше золота: она праздничней. И все мы хотим праздника. Всегда.

И получаем пустоту. Бутафорский мир не терпит дневного света, и если сны хоть остаются в памяти — есть в них что-то волшебное, — то все остальное просто пропадает, стоит лишь кнопочку на пульте надавить.

— Каждый жизнь себе выбирает сам.

— Вот уж нет. Это смерть каждый сам себе выбирает, вольно или подсознательно. А жизнь... Она кому-то удается, а кому-то нет. Так бывает.

Москва... Сначала она мне таким вот цветным праздником и показалась. Даже очарована была; мальчики на иномарках, спортивные комплексы, ночные клубы. Как бы не так. В любой клуб или казино днем зайти: размалеванная бестолочь, эти венки-цветики, эти портьерки под бархат или стойки хромированные... Посетители словно похоронили уж свои жизни и здесь — поминки по себе справляют, веселенько так, с музычкой, как принято. Модели. «Ж-ж-ж-жжжж». А знаешь, что самое страшное? Никого мне уже не жалко по-настоящему. И ничего не хочется. Ни-че-го.

Раньше думала, денег соберу, квартирку куплю, заживу... Купила. И — как в камере-одиночке. Все эти ночные погребальные клубы и прочие увеселения... Они — наркотик. Ведь умом понимаю — мельтешня, после только маета пустая в душе остается, и люди там — куклы раскрашенные, а где других взять? К «едокам картофеля» я не вернусь. Вот и получается. Мне двадцать восемь. И я ничего уже не хочу. Ничего. — Девушка улыбнулась, но очень неуверенно. — Так что я тоже странник. И не знаю, что хочу найти.

— Мужчину, — спокойно произнес Олег. Глаза Марины стали глубокими, цвета моря.

— Ты прав. Мужчину. Который бы был достоин любви. Я полюбила бы его, честное слово. Вот только мужчин вокруг не осталось.

— Может, не там ищешь?

— А ты разве в другой жизни живешь? Оглянись! Маскарад — кругом. Вот ты появился из ночи и умчишься туда, странник. Я проснусь завтра и — то ли ты был, то ли тебя не было. Не жизнь — сплошное метро. Что-то мелькает за стеклами, люди появляются, пропадают, и никого и ничто нельзя остановить ни на миг, даже если этот миг покажется тебе очень-очень важным. А жаль.

Ночной город зиял пустотой улиц и казался особенно огромным. Освещены были лишь дороги, но редкие люминесцентные фонари словно окутала влажная бахрома тумана, и в этом свете дома лишь едва-едва выступали из окружающей тьмы тусклыми прямоугольниками желтых окон. В каждом доме горело одно-два, не больше, остальные лишь отражали вялый, увязший в тумане фонарный свет.

— Знаешь, когда я была маленькая, мне всегда было непонятно, куда деваются люди ночью. Неужели так и спят в коробках-домах? Этого просто не могло быть. Я знала, взрослые нарочно укладывают детей, а сами — уезжают на карнавалы, беззаботно веселятся на площадях, смотрят красивые фейрверки, танцуют, и жизнь у них совсем не такая унылая, как днем. А теперь выясняется — они просто спят друг с другом. Или просто пьют. И жизнь тлеет в ночи так же скудно, только еще и темно. Притормози у того ресторанчика, странник, я сойду. Там светло. В пустой дом мне совсем не хочется. — Девушка улыбнулась, сдерживая слезы:

— Может, сегодня мне повезет?

— Не отчаивайся. Тебе повезет. Девушка вышла из машины:

— Прощай, странник. Ты добрый, а что толку? Пойти тебе тоже некуда. А все-таки... Так хочется полета! А еще больше — тепла.

— Ты верь. Тогда — сбудется.

— Я верю. — Марина улыбнулась печально. — Ведь по ощущениям полет от падения — неотличим.

Олег снова помчался в ночь. Позади осталась одинокая девичья фигурка у островка света. Вокруг — те же темные дома, безлично глядящие окнами-зеркалами в ночь. Поворот. Еще поворот. Он снова оказался у того же кафе, но девушки не увидел.

Подъехал, вышел, беспокойно огляделся и наконец заметил ее: она сидела на корточках у одного из столиков и кормила из блюдечка черного котенка. Олег подошел. Марина подняла голову.

— А, это ты, Медведь. Как мило, — произнесла она, но в голосе не было ни радости, ни удивления. А что было? Олег так и не понял.

— И все-таки я подвезу тебя домой.

— Вместе с котенком, ладно? Он — моя находка. — Он тебе нужен?

— Он такой же, как я. И как ты. Никому не нужный. Да еще и черный. Без меня он точно пропадет. Да и очень хочется, чтобы дома меня кто-то ждал.

Автомобиль остановился у шестнадцатиэтажного дома. Олег поднялся на лифте, нажал звонок. Марина распахнула дверь, даже не спросив кто и не глянув в глазок. Она была укутана в длинное белое кимоно, изукрашенное по вороту черными ироглифами.

— Это ты, Медведь. Проходи. Если хочешь кофе — кофеварка на столе. У меня совсем мало времени: мне нужно сделать лицо.

— Снова рауты?

— Гринев, не нагнетай. Была бы я богатой тетей, коллекционировала бы фарфоровых кукол. А так я коллекционирую живых. Тоже увлекательно. Светская хроника называется.

Олег поворошил несколько глянцевых журналов, отложил, закурил сигарету, налил себе чашку кофе, отхлебнул.

— Ну что ты маешься? Говори. — Марина, сидя перед зеркалом, неторопливо накладывала тени на веко.

— Я тебе не мешаю?

— Мне? По-моему, себе ты мешаешь куда больше.

— Думаешь?

— В тебе столько силы, а ты загоняешь ее, словно в вулкан и...

— Одна незнакомка назвала это одержимостью.

— Вот это и плохо. Вернее... ты ни о чем думать не можешь, кроме своих цифр и курсов акций! Даже хуже — ты не думаешь о них, ты в них живешь! Они застят тебе мир, людей, всех вместе и каждого в отдельности! А уж меня — и подавно!

— Марина, я же тебе говорил...

— Угу. Ты решил стать великим. И покорить мир. Браво. — Девушка несколько раз отчетливо хлопнула в ладоши. — Браво. Только.., не верю я в этот мир.

— Другого нет.

— Есть. Чуть-чуть западнее нашей границы и немного южнее. Пусть он такой же искусственный, как и этот, но там комфортнее. Если не складывается счастье, стоит получить хотя бы комфорт. Не так мало. А ты — покоряй все, что хочешь.

— Ты в меня не веришь.

• Предыдущая
• 9/89
• Следующая