Пирожок с человечиной - Кассирова Елена Леонидовна - Страница 17

• Предыдущая
• 17/28
• Следующая

Костиков спокойно говорил, что быть могло все. Но зачем, к примеру, гаврилинской, отца Сергия, мыловарне варить роскошное мыло из человечьего жира. Весь сериковский товар и без того находил спрос. Артель осмотрели. Работала она правильно. Свечной завод как свечной завод. Главный барыш для храма. Отец Сергий отделался штрафом за сокрытие дополнительного источника дохода – аренды храмового подвала. Кроме того, проникнуть в подвал при замке на соплях мог кто угодно. Ни отец Сергий, ни Кучин не стали бы держать вещдок у самих себя.

Другое дело, торговля внутренними органами на благо ксенотрансплантологии. Стоили они бешеных денег. Рынок был огромный. В той же Германии и Японии китайцы и россияне сбывали сердце, легкие, печень, почки. Костя перебрал митинцев. Никто не имел связей с заграницей. Один Костин Паша Паукер ездил к родне в Кельн, но в Митине он был один раз у Кости на Масленицу. А Канава занимался другими делами. Правда, сферы деятельности имел широкие.

Тем не менее круг поисков сужался. В деле требовались специалисты, в крайнем случае – студенты старших курсов медвузов. Уличить спеца было трудно. Но ведь спец только резал людей, а кто-то поставлял их ему. Действовал тут, скорее всего, скромный нестрашный гражданин. Возможно, и ему помогали резвые молодцы. Решались на дело, по-видимому, из острой нужды.

А вот тут, увы, Костя терялся. Нуждались вокруг все. Костины этажные нищие спускали деньги в сомнительных клубах. Мира ждала нового гранта от Сороса, но Госдума назвала его «агентом ЦРУ», и он обиделся. Митя порой сдавал кровь для покупки «ширки». Чемодан после больницы еле ходил по заказам и за резиновые прокладки в унитазных бачках получал гроши. Утюг и Беленький были очень скользкие типы.

Но Беленького Костя больше не подозревал. Именно потому, что выяснил его тайные амбиции. Жалкого мидовского гуру можно было не опасаться.

Исключил из подозрительных Костя еще и Миру. Ее жизнь скрывалась в больнице и ЛЭКе. Но тайны генно-инженерных мышей данного дела не касались.

Всего двое вне подозрений. Немного.

– Кот, выпей чаю, – жалела Костю Катя.

– А ты?

– Я не в силах.

– Не переживай, киска. Наша хата с краю.

– Из хаты скоро мы уберемся.

– Не уберемся. А из дерьма выберемся, – обещал Костя, держась за соломинку рассуждения.

Выбирался из дерьма Костя всего сутки. На другой день, 26 марта, он в нем утонул.

На рассвете в пятницу в конце коридора раздался крик:

– Дгяни! Ах, дгяни! Дгяни пагшивые! Нет, но какие дгяни!

Костя выскочил в коридор в трусах.

Мирина дверь была настежь. Мира Львовна стояла в каракулевой шубе посреди комнаты. Дверцы шкафов раскрыты, ящики тумбочек выдвинуты, содержимое вывалено, все вверх дном.

– Что случилось, Мира Львовна? – спросил Костя.

– Дгяни…

– Воры? – спросил Костя.

– Дгяни…

– Надо вызвать милицию. – Костя оглянулся в поисках телефона.

– Нет-нет.

Мира резала непривычно зло.

– Не надо мигицию.

– Почему? Напишете заявление о краже.

– Нет.

– Но надо же их поймать.

– Не надо.

– Почему?

– Всех не пегеговишь.

В это утро она пришла с дежурства и обнаружила сломанный замок и разор.

– А что украли, Мира Львовна?

Мира понемногу успокаивалась. Она проворно прихлопнула шкафные дверцы, задвинула ящики, подняла с пола шкатулку с рассыпанными красными бусами, перевернула опрокинутый стул, сняла и повесила шубу на плечики.

– Да что кгасть! Кагакугь на мне, а зогота не имею.

– Но ведь что-то пропало.

– Бгошь.

– Дорогая?

– Стекгяшка. Дугаки.

– Что ж они полезли?

– Кгетины. Тешили, что вгачи в бгигьянтах.

– Странно. Кто же это мог быть?

– Дагюбой. Дгяни. Богваны. Постучалась и заглянула Катя.

– Такое впечатление, что что-то искали, – сказала она.

– Ну, гадно, гадно, детоньки, все в погядке, – вдруг заторопилась доктор Кац. – Вы-то как сами? Как здоговье, Костя?

– Здоровье коровье.

– Ой, смотгите. Опять отечный.

– Чаи он гоняет, вот и раздулся, – объяснила Катя.

– Почему чаи?

– Есть неохота, – ответил Костя, подтянув трусы.

– Это почки, – сказала Мира. – Нет аппетита – камни. Могу, детка, погожить вас к себе, пговегиться.

– Нет, нет, что вы, – заторопился Костя.

Они вернулись к себе. В окно проглянуло солнышко. Катя легла досыпать. Костя зевнул и надел брюки.

Катька, может, права. Квартирные воры крадут аккуратней. Но красть мог неумелый. Срочно понадобились деньги. Бросалось в глаза, как неграмотно взял он стеклянную брошь. Искать у Кац было нечего. Она не создавала секретное оружие. Она смотрела мышам в брюшко.

Мира еще осенью поведала ему свою жизнь. Папа был вгачом-вгедитегем, умер от инфаркта в день освобождения, за ним, от инсульта, – мама, тегапевт. Мира стала «угогогом», муж, тоже уролог, уехал в Израиль, она патриотично отдалась задрипанной двухсотке и гаврилинским афганцам.

Предположим, у Кац искали все же научные сведения. Скорее всего на заказ. А брошь – прихватили. Если так, увидят, что стекло, и выбросят.

Костя подошел к окну, глянул вниз, на помойку.

Как всегда, копошился там знакомый черный чер­вячок. Поволяйка выуживала бутылки на субботнюю выпивку.

Костя дождался, пока она обрыла баки, достал с антресолей старый хозяйский ватник, служивший, видимо, всем прежним жильцам сначала тюфяком, потом половой тряпкой, надел его, натянул ушанку до глаз, обмотался, как ребенок на прогулке в мороз, до глаз шарфиком и спустился во двор.

Было еще светло. Поволяйка скрылась в направлении плешки, больше никого не было.

Костя приступил к осмотру помойки. Ничего особенного он не ждал, но проверить хотел.

Баки были почти пусты, доверху наполнялись они к вечеру. На дне лежали мокрые газеты с овощными очистками и смятые молочные пакеты. Один бак стоял полный. В кучу упаковочного пенопласта кинута была подозрительная дермантиновая сумка со сломанной молнией. Костя осторожно заглянул. В сумке лежали пенальчики, напоминавшие емкости для бутербродов. Под ними посверкивала, как рубин, стеклянная роза на булавке.

Костя вытащил верхний пенал.

На старой, в царапинах, металлической коробке стояло клеймо «Медхехника» и советский знак качества. Это был герметический медицинский контейнер. Очевидно, на соровские деньги сменили оборудование в этой ее ЛЭК, и Мира, по совковой привычке хапать, унесла к себе казенное списанное старье.

Костя с опаской приоткрыл крышку. Контейнер был чист, словно никогда ничего в себе не хранил.

Костя с отвращением перебрал остальные, еще десять, все чистые.

Один он положил в целлофановый пакет. Пальцев на металле, скорее всего, не было. В милицию Костя все же позвонил. Они приехали, но не возились. Вещи извлекли из мусора и вернули владелице, только и всего. О Костином звонке, по Костиной просьбе, умолчали. Дядьков сказал, что вызывали нижние соседи. Услышали, мол: Кац сгоряча кричала на весь дом.

Мира любезно приняла пеналы и брошь и сдала ментам же на экспертизу.

К четырем милиция отбыла. Дом постепенно наполнился движением, загудел. Жильцы возвращались со всех своих законных и не очень работ. Оба лифта ходили без передыха. Подростки гулко перекликались на лестнице и вбегали и выбегали, грохоча ботинками.

Костя выглянул в коридор. Их отсек был тих, но сквозняк доносил какое-то неспокойствие. Косте впервые за долгое время мучительно захотелось уюта и полноценного обеда с первым, вторым и третьим.

Он опять схватил куртку, выскочил вниз, купил в универсаме пачку быстрых супов «Раз – и готово», спагетти, коробочку корейского салата, вино «Сангрия» и торт-мороженое с башнями из бизе.

На подъездной двери висел листок с эрэнъевской свастикой. Те же листки мелькали сегодня на улице на стенах, но Костя по дороге не остановился. Сейчас прочел:

• Предыдущая
• 17/28
• Следующая