Генка Пыжов — первый житель Братска - Печерский Николай Павлович - Страница 13

• Предыдущая
• 13/36
• Следующая

Я оперся о дверной косяк и стал смотреть на своих бывших товарищей. (Жаль, что они не видели этого страшного, испепеляющего взгляда.) Скоро, однако, мне надоело таращить глаза. «Взглядами этих упрямцев не проймешь, — решил я. — Надо искать иной выход. Хотите или нет, но я заставлю вас заговорить!» Недолго думая я поддел носком ботинка горку опилок и швырнул их на середину комнаты. Я добился своего. Степка поднялся, бросил тряпку под ноги и сердито спросил:

— Чо тебе, однако, надо?

— Ничо не надо, — съязвил я. — Захочу и буду стоять. Дом не ты строил, а мой отец.

Степка даже побелел от злости. Он отставил в сторону ногу и начал медленно подвертывать рукав на рубашке. Но рукопашной у нас не вышло. Девчонка в ярком платье — Таня или Маня, я не знаю — вдруг соскочила с подоконника и вцепилась в Степкину уже отведенную для боя руку.

— Не надо, Степа! — вскрикнула она. — Не бей!

Степка опустил руку. Таня или Маня прошмыгнула

мимо меня и выскочила за дверь. Я понял, в чем дело. Таня или Маня побежала ябедничать Аркадию. Ну что ж, я не боюсь. Давно уже пора поговорить с этим Аркадием.

Минуты через две на крыльце послышались шаги. Я нервно одернул рубашку и приготовился к встрече. Но это был не Аркадий. В комнату, вытирая на ходу потное лицо, вошел отец. Он приблизился ко мне и совершенно неожиданно, без всяких предупреждений, взял за ухо. Я попытался вывернуться и убежать, но отец еще крепче сдавил мое несчастное ухо и повел из комнаты. Так мы и шли — отец впереди, а я сзади. На глазах у всех рабочих отец провел меня мимо домов и разжал наконец пальцы.

Не разбирая дороги, я бросился вперед. Долго я работал ногами и остановился только возле Пурсея. Бежать дальше было некуда. Внизу, будто в глубоком колодце,темнела Ангара. Поблескивая мокрой корой, неслись течению тонкие бревна.

Я упал лицом в теплую душистую траву. Из глаз полились слезы. Никому, никому я теперь не нужен! Родной отец тащил за ухо, будто провинившуюся собачонку. И Аркадий тоже хорош! Видно, это только в книжках пишут о чутких секретарях комсомольских организаций…

Долго я сидел над Ангарой и с надеждой поглядывал на дорогу. Никто не шел к обиженному, оскорбленному человеку — ни Аркадий, ни отец, ни Степка… Что же делать? Бросить все и удрать к бабушке в Москву? Когда меня здесь уже не будет, отец наверняка скажет: «Не понял я тогда Генку. Не разобрался». Но уже будет поздно… Жаль расставаться с гордым красавцем Пурсеем, задумчивой тайгой, дочерью Байкала Ангарой, но что сделаешь…

А если отец поймет свою ошибку раньше? Может быть, не торопиться, подождать?

Я посидел еще немного, тяжело вздохнул и поплелся домой.

И вот прошел один день, второй, а отец все не разговаривал со мной. Придет, молча поужинает и ложится спать. Даже к стенке отвернется, чтобы не смотреть.

Не замечал меня и Степка. Только лоцман обронит иногда слово-два.

— Прощения, однако, просить надо, — как-то сказал он. — Нашкодил, напакостил и помалкиваешь.

И я решил поговорить с отцом. Как раз и случай хороший подвернулся. Отец сидел на крылечке, курил, задумчиво смотрел вдаль.

Я присел рядом:

— Папа!

— В чем дело? — не оборачиваясь, спросил он.

— Можно с тобой поговорить?

— О чем нам говорить!

— Я тебе хотел сказать… я не виноват…

И вдруг лицо отца налилось кровью и в руке мелко задрожала папироса.

— Ты вот что, — глухо сказал он, — ты уходи от меня. Я тебя видеть больше не желаю!

Отец швырнул папиросу, поднялся и ушел в избу. Дверь за ним громко захлопнулась.

А я остался один. Плакал, кусал губы от злости и повторял:

— Уеду, уеду, уеду!

Итак, я твердо решил уехать к бабушке. Последний раз оглядел нашу избу, молча простился с нею и вышел за порог. Никто не сказал «прощай», не обронил слезы. Даже собачонка не пожелала проводить меня до калитки. Она посмотрела на меня рыжими, равнодушными глазами и снова принялась за кость. А еще говорят, собака — друг человека!

Пробираться в Братск теперь было значительно проще. По кишке, подымая клубы пыли, катили грузовики. Мне повезло. Грузовик, в который я сел, прибыл прямо в порт. Парохода тоже не пришлось ждать. Будто специально ожидая меня, он дымил у причальной стенки. На палубе громоздились ящики и плетеные корзины, обшитые сверху тонкой материей.

Пассажиров еще не пускали. Они сидели в стороне на чемоданах и узлах, поглядывали на рабочих, которые закатывали по сходням небольшие новенькие бочонки с живицей. Между прочим, живицу добывают из сосны. Я ходил со Степкой в тайгу и видел, как это делают. На стволе вырубают топором небольшую зарубку, а затем к этому месту привязывают жестяную банку. Прозрачная, как свежий пчелиный мед, живица вытекает из-под коры и капля по капле наполняет банку. Лесники отправляют живицу на заводы, а там уже из нее вырабатывают скипидар, канифоль и всякие другие вещи.

Еще дома, в Москве, бабушка частенько говорила мне: «Терпеть не могу твои привычки! Зачем ты всюду суешь свой нос?» Но что же в этом плохого? А я не люблю равнодушных людей, которые ходят по земле и ничего не замечают вокруг. Придет такой человек в тайгу, стукнется о сосну, прижмет рукой шишку на лбу и только тогда скажет: «Крепкое, однако, дерево! Хороших дровишек можно нарубить».

Нет, сосны нужны не только для дровишек. Из сосны делают высокие, гибкие мачты для кораблей, красивую мебель. Наша сосна путешествует по всему свету в деталях самолетов, автомобилей, комбайнов. Но это еще не все. Люди научились вырабатывать из сосны бумагу, шелк для платьев и рубашек. Даже мелкие, пахнущие смолой опилки идут в дело. Из опилок сосны на заводах делают спирт, кормовые дрожжи и углекислоту. Конечно, спирт можно вырабатывать не только из опилок. Годится для этого дела и зерно и картошка. Но зачем же зря переводить картошку? Из картошки можно сварить суп, приготовить картофельные котлеты. А из опилок котлет не сделаешь!

О сосне, опилках и живице я завел разговор не зря. Как хотите, но сосна сослужила большую службу и мне. Я долго смотрел, как рабочие закатывают на корабль бочонки с живицей, и думал: «Вот бы и мне покатиться, как бочонку, по сходням на просторную, надраенную добела палубу!» Но это фантазия. А как на самом деле пробраться на пароход? Моряки народ суровый, узнают, что я хочу зайцем проехать на пароходе, вышвырнут на берег, как котенка.

Тут-то меня и выручили бочонки с живицей. Я подумал: «А что, если подойти к бочонку и покатить его на корабль, как будто бы я не безбилетный заяц, а самый настоящий рабочий? Пожалуй, стоит попробовать. Под лежачий камень вода не течет. Надо что-то предпринимать». Я выждал, когда рабочие ушли на корабль, подбежал к бочонку и покатил его.

И вот мы уже на пароходе — бочонок и я. Но бочонку легче, чем мне: у него нет сердца, которое колотится и замирает от неожиданной радости и страха за свое будущее. Куда спрятаться от зоркого глаза моряков, пассажиров и контролера?

Первое укрытие, которое я заметил, — большая белая шлюпка, подвешенная на цепях к железным стойкам. Раздумывать было некогда. Я отвернул брезент и забрался в шлюпку, как в шалаш, лег на дно шлюпки и грустно улыбнулся. Невольно мне вспомнилась давняя, приключившаяся еще в Москве история. Как-то я гонял по комнате маленького серого мышонка. Мышонок носился из одного угла в другой и вдруг с перепугу вскочил в старый ботинок отца. Судьба мышонка была решена. Я взял ботинок и вытряхнул пленника в кадку, которая стояла во дворе под водосточной трубой. Мышонок даже ахнуть не успел и камнем пошел на дно. Пожалуй, и я похож на несчастного мышонка. Лежи в душной шлюпке, как в старом, пропотевшем ботинке, и жди своей участи. Я даже толком не знал, что происходит на пароходе. Без конца грохотали бочонки с живицей, по палубе ходили взад и вперед люди, какая-то женщина кричала с берега грубым мужским голосом:

• Предыдущая
• 13/36
• Следующая