Ищущий убежища - Найт Бернард - Страница 4

В дознании должны участвовать все мужчины и отроки старше двенадцати лет из четырех ближайших деревень, — проскрежетал писарь, официально выступая от имени коронера.

Ральф уставился на них.

— Господь с вами! — в голосе старосты прозвучали резкие нотки. — Большая часть народу в поле, лес рубят или пасут овец с коровами на вереске, далеко от деревни.

Томас де Пейн махнул рукой в его сторону.

— Делай, что тебе говорят. Закон гласит, что каждый мужчина должен прийти сюда, осмотреть тело и выступить в качестве присяжного.

Церковный староста угрюмо уставился на представителей закона.

— Не будет этого, джентльмены. До полудня я никому в деревне и слова не скажу. Кто, по-вашему, должен работать на мельнице и смотреть за скотом? Пока народ будет пялиться на мертвяка, овцы разбредутся до самого Эксмура.

Прежде чем малорослый писарь продолжил свою речь, Джон схватил Ральфа за плечо огромной ручищей и отвел в сторону.

— Сделай все, что от тебя зависит, староста. Возьми ровно столько народу, сколько потребуется. Чумазого мальца, первонашедших — всех, кто хоть что-нибудь знает о том, как было найдено тело. И позови кого-нибудь, чтобы вырыли могилу во дворе церкви. Бедняге суждено быть похороненным безымянным, но, по крайней мере, приведи священника, чтобы тот прочитал несколько слов за упокой души.

Ральф посеменил прочь, несколько воспрянув духом от осознания того, что грозный господин не собирается следовать каждой букве этого дурацкого нового закона.

Гвин пинком закрыл дверь конюшни, и процессия двинулась в обратном направлении, пробираясь по грязи к дому старосты.

— Пока будем ждать, успеем хорошенько обсохнуть возле очага, — пробормотал коронер, щурясь на низкие облака, нависшие над вересковыми пустошами. Неожиданно дождь прекратился, готовый тут же сорваться снова.

Безмолвная жена старосты принесла им супа и хлеба, и они медленно обсыхали у огня, подбросив в очаг несколько свежих поленьев. После этого умудренный опытом Гвин из Полруана завернулся в плащ и во весь свой гигантский рост растянулся на жестком полу. Он никогда не упускал возможности отобедать, поспать или просто отдохнуть, поскольку никогда не знал, когда сможет сделать это в следующий раз.

Коронер занялся наставлением своего нового и не очень приветливого помощника:

— Запишешь все сведения без ошибок. Имя церковного старосты, имена деревенских, которые нашли покойника, и всех, кто сможет сказать хоть что-либо дельное. И не забудь, что деревня понесет наказание, если дознание ничего не обнаружит.

— Зачем это нужно, в таком случае? — проворчал с пола еще не успевший заснуть Гвин.

— Вряд ли кто-то из деревенских сможет доказать, что мертвец принадлежал к английскому роду. Причем, скорее всего, это не так, раз здесь его никто не знает, и на самом деле, он очень смахивает на нормандца.

Несмотря на то, что со времен нормандского завоевания минуло уже более столетия, попытки опознаний все еще проводились, и если человек, найденный мертвым, оказывался нормандцем, безоговорочно считалось, что его убили саксонцы.

Значит, виновными будут считаться жители-деревни? — требовательно вопросил Гвин.

Все зависит от того, что решит королевский суд. Если мы найдем настоящего убийцу, то наказание, разумеется, понесет он. Если нет, то — осмелюсь предположить — деревне придется выплатить большой штраф.

Гвин громко фыркнул в знак неодобрения. По его мнению, новая должность коронера была не более чем еще одним способом выколачивания денег из бедных людей в пользу королевского казначейства. Беззаветная преданность хозяину заставила его придержать язык, но яростное сопение выдавало явное возмущение непокорного корнуолльца.

Джон де Вулф прекрасно понимал чувства своего старого товарища, но предпочел не подавать виду.

— По крайней мере, жители этой деревни поступили правильно, без промедления послав за мной. К тому же они могут быть не так уж далеки от истины, заподозрив, что труп им подбросили соседи, — добавил он. — Так или иначе, постарайся ничего не упустить, Томас. Все сведения будут представлены выездному суду, когда он в следующий раз прибудет в Девон.

Гвин снова засопел.

— И когда же это произойдет? В прошлый раз им понадобилось пять лет, чтобы добраться в Бодмин.

Кривоногий маленький писарь не мог удержаться и не вступить в перепалку со своим врагом.

— Потому что корнуолльцы слишком далеки от цивилизации. Полуостров кишит волосатыми кельтскими дикарями.

Прогоревший уголь из очага, запущенный рукой Гвина, попал точно в цель, ударив де Пейна по макушке. Птичье личико писаря перекосилось, а изо рта вырвался пронзительный визг.

— Прекратите, вы, двое! — прикрикнул Джон. — Вы похожи на двух неразумных детей, а не на взрослых мужчин. — Он резко опустился на табурет, согнувшись у очага; от его кожаной куртки все еще исходил пар.

На некоторое время воцарилось спокойствие, и, пока коронер и его оруженосец мирно спали, Томас де Пейн прислонился спиной к стене, расположившись на изношенном плаще. Он снова подумал об угрозе коронера прогнать его, невзирая на покровительство архидиакона, если он не будет в состоянии выполнять свою работу. Страх надвигающегося несчастья преследовал его в течение без малого двух месяцев, и сейчас он был почти доволен, имея хоть какое-то занятие и несколько пенсов из кошелька коронера на покрытие своих незначительных расходов. Здравый смысл подсказывал Томасу, что угрозы сэра Джона были только отчасти непритворными, но за последнее время на его долю выпало столько несчастий, что мысль о возможности новых страданий не позволяла ему уснуть. Писарь скрючился на сыром земляном полу рядом с грубо отесанной стеной, углубившись в размышления о своей неудавшейся жизни. Несмотря на свое прежнее занятие, он не был чересчур набожным человеком, но верил в Бога и искренне полагал, что после смерти его душа соединится с Всевышним и обретет вечную жизнь, выгодно отличающуюся от нынешнего его незавидного положения. Будучи четвертым сыном бедного гемпширского рыцаря, в возрасте двенадцати лет Томас был отправлен в кафедральную школу Винчестера, не найдя пристанища в маленьком родовом поместье возле Истли. Кузен его отца, Джон де Алекон, в ту пору служивший одним из пребендариев Винчестерского Собора, а в настоящее время вознесшийся до высот архимандрита Эксетера, поспособствовал тому, чтобы его, ничем не располагающего к себе парня, коротышку из отбросов общества, приняли в такое престижное заведение. Томас облокотился о стену, пытаясь согреть колени под тонким плащом и вспоминая годы, которые провел в школе, не навещая отчий дом в течение целых пяти лет. Еще ребенком он страдал от болей в верхней части позвоночника, бывших следствием перенесенной чахотки, искалечившей его мать и убившей одного из братьев. Хотя позвоночник в конечном итоге зажил, спина так и осталась слегка перекошенной, что служило неизменным объектом насмешек его школьных сотоварищей. Томасу удалось выжить, но сознание собственной неполноценности и ненависть к окружающим росли вместе с ним. Он превзошел других в уроках письма — возможно, это было компенсацией за немощь. Он выучился бегло читать и говорил на латыни и нормандском французском наречии столь же хорошо, как на родном английском, о котором с таким презрением отзывались его аристократические нормандские соотечественники — даже король Ричард никогда не пытался выучить ни одного английского слова. Манера письма Томаса даже снискала сдержанную похвалу строгих монахов-наставников, но все эти незначительные таланты открывали перед ним только одну дорогу — служение церкви. Томас де Пейн не проявлял особого интереса к богословию, литургии или общению с паствой, но испытывал непреодолимую тягу к книгам и манускриптам и был снедаем жадным любопытством относительно деяний других людей — вероятно, вследствие того, что собственная его жизнь была ничем не примечательной.

В результате многолетнего изучения логики, математики и в большей степени латыни, Томас стал молодым дьяконом в Винчестере. В течение последующих десяти лет он был мелкой сошкой в управлении собора и среди членов собрания рыцарского ордена. Его нанимали, главным образом, для работы в казначействе, а участие в религиозной жизни ограничивалось для Томаса обязательным присутствием на нескольких ежедневных службах, но он также начал преподавать чтение и письмо, и это обстоятельство способствовало его последующему падению.