Между «А» и «Б» - Машков Владимир Георгиевич - Страница 4

• Предыдущая
• 4/26
• Следующая

— Но твоя мать беспокоится, наверно, — перебил меня Семка.

— …и если ты мне друг, ты никому не скажешь, где я, — решительно закончил я.

Опечаленный, Семка ушел, и я остался один. Только тут я почувствовал, как мне обидно, что со мной так поступают ребята. Даже разговаривать не хотят, как будто я им враг.

Ну, ладно, я вас проучу. Отвернулись от человека, а человек пошел и утопился.

Я представил, какая заметка появится в газете:

Растроганный, что у меня, оказывается, такая нежная душа, я не заметил, как и заснул. Проснулся оттого, что продрог. Я вскочил и — раз, два, три, четыре — стал делать зарядку. Выглянул в чердачное окошко, — на улице была кромешная темень. Наверное, часа два ночи.

Я спустился с чердака. Долго мялся около своей двери, боясь позвонить.

Мама открыла сразу, как будто она простояла там, за дверью, все время, пока я томился на чердаке. Она схватила меня за руку и втащила в комнату. Я никогда не думал, что мама такая сильная. Потом она начала меня целовать, а слезы ее капали мне на лицо и даже за шиворот.

— Где ты пропадал, бездельник! — закричала мама. — Тут все с ума сходят, а он болтается невесть где. Ребята и Лидия Ивановна раз десять приходили уже. Голоден, наверное, как бездомный пес?

Мама снова стала такой, какой была всегда, — суетливой и озабоченной. Она загремела кастрюльками — принялась разогревать обед. От борща шел такой аппетитный запах, что я решил: "Голодовку надо кончать". Кстати, котлеты у мамы были не хуже Семкиных, так что я ничего не потерял. Только волчий аппетит приобрел.

Поев, я разложил кресло-кровать и растянулся во всю длину. Укрылся одеялом и сразу согрелся.

Все-таки это здорово — спать в своей постели, а не на чердаке.

Когда я появился в классе, меня встретили удивленные и радостные лица. Кто-то даже крикнул: "Ура! Коробухин вернулся!"

Если бы еще цветы да оркестр, это было бы похоже на встречу человека, первым побывавшего на Луне.

— Извините меня, ребята, — сказал я, и голос у меня дрожал, а на глазах навертывались слезы.

Ребята были растроганы:

— Да брось ты!

— Да что ты!

— Ерунда все это!

Они и вправду обрадовались моему возвращению. Хорошие ребята!

Галка Новожилова попробовала было произнести очередную нотацию, она уже откашлялась, но ее остановила Светка Никитина:

— Не надо, с человеком могло тако-о-е случиться.

На лице у добродушной Светки было выражение ужаса, она произнесла слово "тако-о-е" таким свистящим шепотом, что даже я подумал: а ведь и правда могло случиться "тако-о-е".

Еле сдерживая слезы, я сел за парту.

На уроке я вполне овладел своими чувствами. И когда на переменке ребята пристали с расспросами, меня понесло. Во время рассказа я косился на Семку — выдаст или нет? Но Семка глядел на меня восторженными глазами, как будто это не он торчал со мной вчера на чердаке, а кто-то другой.

— Ушел я тогда из класса и пошел куда глаза глядят, — начал я былинным слогом историю о том, как я топился. — Сам не заметил, как добрался до речки. Разделся, а холод собачий… Но я, конечно, ничего не чувствую, сами понимаете, что у меня на душе!

Влез в воду, а она жжется. Вот, думаю, разве можно утопиться в такой холодной воде? Не везет мне что-то.

Доплыл до середины, сложил руки по швам и — "солдатиком" на дно. Только коснулся ногами песка, как меня вытолкнуло на поверхность.

Я вздохнул, крикнул: "Вот черт!" — и снова пошел на дно. Но меня почему-то еще быстрее вынесло на поверхность.

Глянул я на берег, а там какая-то женщина бегает в цветастом платке — когда я пришел топиться, она белье полоскала. Бегает и кричит:

— Ой, тонет парень, ой, никак выплыть не может!

Вот чудеса, подумал я, сразу двое топятся! Интересно, из-за чего тот парень, про которого она кричит, в реку полез? Может, ему тоже бойкот объявили? И снова пошел на дно…

Но тут прозвенел звонок, вошла Аделаида Васильевна, "англичанка", и ребята разбежались по своим партам.

Следующая переменка была длинная, и тут уже я мог дать себе волю, тем более, что сорок пять минут урока я не потратил даром — рассказ сочинил на славу.

— Так вот, — продолжал я, когда ребята снова окружили меня, — вынырнул я еще раз. Глядь, a на берегу рядом с женщиной солдат появился. Сапоги уже сбрасывает. А женщина приговаривает ему:

— Вынырнет, крикнет что-то и опять на дно. Сил у него, наверное, не хватает. Ты быстрей, солдатик, а то утонет парень.

Тут до меня, наконец, и дошло, что это обо мне тетенька плачется. Это я, выходит, не умею плавать? Я, чемпион 6-го "А"?!

Я возмутился и закричал:

— Да я получше вас обоих плавать могу! Смотрите!

И как пошел кролем! А солдат мне кричит:

— Ты, парень, лучше на спину ляг, силы экономь!

— Я и на спине могу, пожалуйста! — крикнул я.

Тут солдат разделся и бросился в воду. Плавал он здорово, потом я узнал, что у него первый разряд. Я — от него, он — за мной. Наконец оба добрались до берега.

Тетенька нам дала полотенце. Мы растерлись.

Вот так мне и не удалось утопиться.

Ребята молчали.

— Слушай, — вдруг сказал Семка, — а ведь тебе надо было камень на шею привязать.

— Правильно, камень, — загудели ребята.

— Камень — это идея, — сказал я. — Вы знаете, ребята, очень я был расстроен, не подумал про камень. Но следующий раз я без камня и не полезу топиться. Это очень хорошая идея. Спасибо тебе, Сема. — И я свирепо глянул на Семку.

— Не надо, — закричали ребята и весело захохотали.

На радостях, что все так хорошо кончилось — я не утопился и снова подружился с ребятами, — я сделал стойку на учительском столе. Это был мой коронный номер, никто у нас в классе, кроме меня, его не умел делать. И как раз в этот момент к нам вошла Екатерина Моисеевна — наш директор. Я заметил ее краем глаза.

— Атас! — зашумели ребята.

Я спрыгнул на пол и сказал:

— Я могу и больше простоять.

— Это я знаю, — сказала Екатерина Моисеевна. — Пойдем, Валерий, поговорим.

— Пожалуйста, — вежливо согласился я. — Но только не надолго, у нас сейчас контрольная по русскому языку.

— Хорошо, — улыбнулась директор.

И мы пошли в ее кабинет.

Екатерина Моисеевна была маленькая и полная, и поэтому ходила медленно и при каждом шаге вздыхала.

Мы с ней вместе начали подъем по лестнице. Она сделает шаг, вздохнет, еще шаг и еще вздох. Я мог бы за это время, пока мы поднимались, уже десять раз туда и назад сбегать. Ну, если не десять, то пять во всяком случае.

И почему только Екатерина Моисеевна сделала свой кабинет на четвертом этаже? Ей удобнее было бы на первом. А может, она нарочно, чтобы физкультурой заниматься и сбросить лишний вес?

Я только хотел спросить у Екатерины Моисеевны, правда ли, что она устроила свой кабинет на четвертом этаже, чтобы тренироваться, как она сказала:

— Ну что мне с тобой делать, Валерий? — И опять вздохнула.

Я тоже вздохнул и подумал: а что со мной и вправду делать?

Сверху по лестнице с шумом и криком сбегали ребята. Не долетев двух метров до меня и директора, они вдруг начинали идти спокойно и неторопливо, как будто им было лет по восемьдесят, не меньше. Ребята говорили: "Здравствуйте, Екатерина Моисеевна", — а потом неслись с прежней скоростью и с прежним шумом.

— Ну, так что мне с тобой делать? — снова спросила директор, когда мы уселись в ее кабинете — она в кресло, а я на стул.

• Предыдущая
• 4/26
• Следующая