Между «А» и «Б» - Машков Владимир Георгиевич - Страница 1

• 1/26
• Следующая

А меня один раз по телевизору показывали! Это было, когда я еще в детский сад ходил. Знаете, в тот самый, который при выходе из парка.

Однажды к нам в сад явилась какая-то тетя с круглыми очками на носу. Тетя сказала, что по телевизору будут показывать концерт из нашего детсада, но покажут только одаренных детей, а остальные должны сидеть вокруг и делать вид, что им очень весело. И ни в коем случае не шуметь, а только хлопать в ладоши.

Я, конечно, оказался неодаренным и попал в ту компанию, которая сидела вдоль стен и вовсю изображала, как им весело. Наконец это мне надоело. И когда я увидел, что телекамера нацелилась прямо на меня, мгновенно встал на руки, прошел несколько шагов, ловко вскочил на ноги, улыбнулся и начал раскланиваться. Как настоящий артист. Телекамера все еще смотрела на меня, и мне даже показалось, что я слышу, как хлопают зрители, которые сидят дома у своих телевизоров.

Но вот телекамера взглянула уже на настоящего одаренного ребенка, а тетя в круглых очках оттащила меня в сторону и сказала, что если я, Валерка Коробухин, буду срывать передачу, то она не знает, что со мной сделает.

Так меня один раз показывали по телевизору.

И вообще тогда, когда я был маленьким, передачи в сто раз интереснее были, чем сейчас.

Вот фильм показывали — я таких фильмов давно не видел. Там наши за шпионом гнались. Сперва на лошади, потом на машине… А шпион все равно удрал. Успел в самую последнюю минуту уцепиться за вертолетную лестницу — и удрал. Но туфля шпионская — он ее в спешке потерял — попала в руки следователя. И тот — никогда бы не поверил, если бы сам по телевизору не видел — по туфле нашел шпиона. Он днем и ночью изучал туфлю, как будто это была книга „Двадцать лет спустя“. И как-то заметил на подошве след сигареты, иностранной, конечно.

Следователь сразу приободрился, сбрил бороду, которая у него за это время выросла, потому что он целый месяц, никуда не выходя, корпел над туфлей, и позвонил начальнику.

— Барк у нас в руках…

И вот Барк преспокойненько топал по аллее парка и дымил сигаретой. Выкурил, плюнул на нее и притоптал каблуком к асфальту. А следователь из-за кустов:

— Руки вверх, Барк, он же — „кукла“, он же — „госпожа“! Просчитались? Наши люди бросают окурки в урну. Понятно?

Барк побледнел и поднял руки.

Да, фильм был — не оттянуть от телевизора!

А сейчас — скучища… Мама говорит: „Правильно, так и надо. Умные люди на студии работают, у самих, наверное, дети есть. Скучные передачи для того пускают, чтобы ребята сами выключали телевизор и садились за уроки или помогали мамам по хозяйству“.

Может, мама и права, но все равно скучно. Как у нас на сборах.

Вот недавно был сбор. Назывался он „Для чего мы учимся?“ Странные люди — „для чего мы учимся?“ Как будто не понятно! Для мам, чтобы они гордились нами, когда мы получаем пятерки, и для учителей, чтобы они нам эти пятерки ставили…

Для чего ж еще?

Галка Новожилова, — это наш председатель совета отряда, — растягивая слова, сказала: „Чтоб ты явился, Коробухин, тебя разбирать будем“. Она всех ребят по фамилии называет, для солидности.

Я, честно говоря, сдрейфил. Потому что двоек у меня — не одна, не две, а раза в три больше. Галстук достал, гладил его долго, чуть он у меня не сгорел. Пришел в зал, тихо сел с краю, тихо смотрю и слушаю.

А на сцене вот что происходит. Выходят девчонки и по шпаргалкам — а еще отличницы! — бойко шпарят доклады: „Ученье — свет, а неученье — тьма“, „Пятерки — наши путеводные звезды“, „Знания — наши крылья“… И все так гладко и ловко. А про нас, про двоечников, и ни слова, и ни полслова, и ни вот столечки не говорят. Ну, думаю, красота…

А доклад идет за докладом, и все такие длинные… И чувствую я, что веки мои слипаются, а голова так и клонится к спине рыжего Вовки Шлыка, который сидит впереди меня.

Заснул я, ребята! А скажу вам по секрету, по ночам я жутко храплю. Даже мама, привыкшая к моему храпу и свисту, и то иногда испуганно вскакивает и ругается:

— Совести у тебя нет. Целый день на ногах, дай хоть ночью отдохнуть.

Я говорю:

— Я больше не буду, мама. — И засыпаю.

Так вот, на сборе, как раз когда наш очкарик — Ленька Александров с трибуны сказал: „У нас есть отдельные ученики, которые не совсем понимают, как необходимы знания нам, тем, кто идет на смену нашим бабушкам и дедушкам, нашим отцам и матерям, дядям и тетям, старшим братьям и сестрам“, — как раз в этот момент из моего рта вырвались первые хрипящие звуки.

Это было как сигнал горна, который будит на заре пионерский лагерь, как школьный звонок, весело и бесцеремонно прерывающий тоскливый урок! Все радостно повскакивали, стали показывать на меня пальцами и хохотать.

Но мне про это потом рассказали. А тогда я ничего не слышал и не видел и только свое „хр-р-р!“ продолжал.

Тут Галка Новожилова как крикнет:

— Растолкайте вы этого нарушителя!

Я сразу проснулся, обвел взглядом хохочущих ребят, повесил нос и поплелся к выходу.

А мне вдогонку Лидия Ивановна, классная:

— Коробухин, чтоб завтра явился в школу с матерью!

Вы, ребята, хотите узнать, что было после сбора?

Ой, ребята, не спрашивайте. После сбора был еще один сбор.

Наша вожатая Кира сказала:

— Надо осудить Коробухина.

Я спросил:

— На сколько?

Вожатая Кира не поняла:

— Что на сколько?

— Я хочу спросить, на сколько лет меня осудить?

Вожатая Кира вся побелела.

— Ты, Валерий, никак не научишься вести себя по-человечески.

Вожатая Кира — из 10 "А". Их там целый класс готовят в вожатые, учат, как находить подход к детям, то есть к нам. И, наверно, Кире внушили: "С детьми нужна строгость, иначе они на шею сядут". Или что-нибудь в этом духе. Вот она и применяет свои знания на практике.

— Ребята, кто хочет выступить? — ходила по рядам и тормошила всех вожатая Кира. Потом повернулась к Галке Новожиловой:

— Что же ты, Новожилова, не ведешь? Веди.

И Галка повела:

— Ребята, говорите же, говорите! Кто хочет сказать?

Ребята отворачивались от пылких Галкиных глаз, низко склоняли головы, делая вид, будто что-то разглядывают на вытертых собственными руками партах.

— Вы что — солидарны с ним? — вожатая Кира показала на меня.

Я выпятил грудь, чтобы меня можно было лучше разглядеть. Ребята упорно и гордо молчали.

— Так вы считаете, что это очень хорошо — на пионерском сборе храпеть? — Вожатая Кира начала нервничать.

Я помотал головой. Кира стояла ко мне спиной и ничего не замечала. Ребята улыбнулись и хором ответили: "Нет!"

— Потом Коробухин совсем распояшется, начнет и на уроках храпеть, а там — кукарекать, мяукать. — Голос у вожатой Киры звенел как колокол.

— Я не умею кукарекать, — не выдержал я. — И мяукать тоже не умею.

Я не люблю, когда мне приписывают таланты, которых у меня нет. У меня своих хватает, одолжить могу, кому надо.

Ребята так и легли со смеху. А вожатая Кира сказала, что она больше не может, что такого изверга она видит первый раз и что она пойдет жаловаться директору.

Мне было жалко вожатую Киру. Она в общем хорошая, но почему она не может понять, что я храпел не нарочно? Обидно, когда тебя не понимают…

Недавно мне сказали: "У тебя, Коробухин, только одни плохие поступки. А ты прояви себя в чем-нибудь хорошем, полезном… Вот завтра весь класс идет собирать металлолом. У тебя есть шанс заработать хороший поступок".

"Ладно, — подумал я. — Если у меня только плохие поступки, путь будет один хороший". И я пошел собирать металлолом.

На Песчаной улице снесли несколько старых развалюшек. Там семиэтажный дом собрались строить. Мы пошныряли немного в поисках железных или любых других кладов. И вдруг я споткнулся обо что-то и чуть не упал. Глянул — железный рельс. Хотел поднять — ого-го-го! — вот это вес.

• 1/26
• Следующая