Собрание сочинений, том 17 - Маркс Карл Генрих - Страница 69

Если верить последней телеграмме из Берна, — а в настоящее время нет основания ей не доверять, — то наши предположения относительно судьбы армии Бурбаки [См. настоящий том, стр. 252. Ред.] сбылись. Сообщают, что швейцарский Союзный совет получил официальное извещение о том, что эта армия, численностью около 80000 человек, перешла на швейцарскую территорию, где она должна будет, конечно, сложить оружие. Пункты, в которых это имело место, точно не указаны, но, вероятно, это произошло где-то к югу от Бламона, но не южнее Понтарлье. Несколько отрядов, вероятно, перешли границу в различных пунктах, но основная масса войск перешла ее, по-видимому, у Ле-Брене, где дорога из Безансона в Невшатель переходит на швейцарскую территорию.

Таким образом, еще одна французская армия перестала существовать вследствие, мягко выражаясь, нерешительности ее командующего. Бурбаки мог быть лихим офицером во главе дивизии, но мужество, которое необходимо для того, чтобы в критическую минуту собраться с духом и принять смелое решение, совершенно не похоже на то мужество, которое позволяет человеку блестяще командовать дивизией под огнем. Бурбаки, подобно многим людям, обладающим несомненной и ярко проявляющейся личной храбростью, по-видимому, недостает силы характера, необходимой для того, чтобы принять без колебаний окончательное решение. Не позднее, чем вечером 17 января, когда невозможность прорвать фронт Вердера стала для него самого вполне очевидной, он должен был бы сразу же решить, что ему надлежит делать дальше. Он должен был знать, что с северо-запада к пути его отступления приближаются прусские подкрепления; что, когда перед ним находится одержавший победу неприятель, а в тылу у него — длинный путь отступления вблизи границы нейтрального государства, его положение является чрезвычайно опасным; что его поход окончательно не достиг цели и что при таких обстоятельствах самым настоятельным, более того, единственным его долгом является спасение своей армии. Другими словами, он должен был отступать с такой быстротой, какую только допускало состояние его армии. Но принять такое решение об отступлении, признать на деле, что он потерпел неудачу в своем походе, по-видимому, оказалось ему не по плечу. Он терял время неподалеку от места своих последних сражений; не будучи в состоянии наступать и не желая отступать, он давал таким образом Мантёйфелю время отрезать ему путь отхода. Если бы он сразу отошел, то, делая лишь по пятнадцати миль в день, он смог бы достигнуть 20 января Безансона, а 21-го — окрестностей Доля, то есть как раз к тому времени, когда там появились первые пруссаки. Эти прусские войска не могли быть очень сильными; даже авангарда Бурбаки было бы достаточно, если не для того, чтобы совсем их отбросить, то все же для того, чтобы удерживать их на правом, или западном, берегу реки Ду, а этого было бы вполне достаточно для обеспечения Бурбаки его пути отхода, в особенности при таком противнике, как Мантёйфель, который действует достаточно правильно лишь до тех пор, пока исполнение приказов Мольтке не встречает какого-либо противодействия, но опускается ниже уровня посредственности, как только это противодействие требует проявления его собственных умственных способностей.

Одним из самых странных пунктов документа, который согласовали между собой Бисмарк и Жюль Фавр[130], является тот пункт, согласно которому на четыре департамента, где действуют Бурбаки и Гарибальди, не распространяется общее перемирие, и пруссаки фактически оставляют за собой право продолжать там военные действия сколько им угодно. Это беспрецедентное условие лучше других показывает, что победитель, действуя в истинно прусском духе, целиком потребовал всех уступок, вымогать которые позволяло ему его временное превосходство. Перемирие должно быть распространено на запад, где Фридрих-Карл считает, что ему лучше не двигаться за Ле-Ман, на север, где Гёбен задержан крепостями, но не на юго-восток, где продвижение Мантёйфеля обещает второй Седан. Жюль Фавр, согласившись на этот пункт, фактически дал согласие на сдачу Бурбаки либо пруссакам, либо швейцарцам, с той лишь выгодной для него разницей, что ответственность за этот акт он переложил со своих плеч на плечи Бурбаки.

В общем, документ о капитуляции Парижа не имеет прецедентов. Когда Наполеон сдался в Седане, он отказался вступить в переговоры относительно всего, что не касалось сдачи его самого и армии; как военнопленный он был не вправе связывать обязательствами правительство и Францию, При сдаче Парижа и его армии г-н Жюль Фавр идет на условия, связывающие остальную Францию, хотя он находится точно в таком же положении, как Наполеон в Седане, пожалуй, даже в худшем. Наполеон почти до момента своей капитуляции свободно осуществлял связь с остальной Францией; напротив, г-н Жюль Фавр в течение пяти или шести недель лишь в отдельных редких случаях имел возможность узнавать о том, что происходит вне Парижа. Сведения о военной обстановке за линией фортов он мог получить только от Бисмарка, и он решился действовать на основании этих односторонних сообщений, сделанных ему неприятелем.

Г-н Жюль Фавр должен был выбирать одно из двух зол. Он мог поступить так, как поступил, то есть заключить перемирие на три недели на условиях, предложенных противником, связав этим фактическое правительство Франции, находящееся в Бордо[131]. Но он мог также отказаться выступать от имени остальной Франции, предложив вести переговоры лишь от лица одного Парижа, а в случае, если осаждающие начнут чинить препятствия, поступить так, как поступил комендант Фальсбура, — раскрыть ворота и предложить победителям войти. Последний образ действий более отвечал бы его интересам с точки зрения его достоинства и будущности как политика.

Что касается правительства в Бордо, то ему придется согласиться на перемирие и выборы в Национальное собрание. У него нет средств заставить генералов отвергнуть перемирие, и оно не решится вызвать разногласий в народе. Сдача Бурбаки швейцарцам является еще одним сокрушительным ударом в дополнение ко многим другим, полученным Францией за последнее время, и, как мы уже указывали в предвидении такого события [См. настоящий том, стр. 252. Ред.], мы полагаем, что этот удар, последовавший непосредственно за сдачей Парижа, вызовет у нации такое угнетенное состояние духа, что мир будет заключен. Что касается материальных ресурсов Франции, то они весьма далеки от истощения, и борьба могла бы продолжаться месяцами. Один поразительный факт показывает, какие огромные трудности стоят на пути полного завоевания Франции. Принц Фридрих-Карл после семидневных боев отбросил армию Шанзи в состоянии полного разложения. За исключением нескольких бригад, не оставалось положительно никаких войск, способных ему противостоять. Перед ним была богатая, сравнительно неистощенная местность. И все же он прекращает свой поход в Ле-Мане, продолжая преследование дальше лишь авангардом и то на небольшие расстояния. Наши читатели вспомнят, что иных результатов мы и не ожидали [См. настоящий том, стр. 248—249. Ред.], так как с известным основанием можно сказать, что при завоевании большой страны в то время как размеры оккупируемого пространства растут в арифметической прогрессии, трудности оккупации увеличиваются в геометрической прогрессии.

Все же мы считаем, что неоднократные поражения в январской кампании должны были до такой степени поколебать моральное состояние нации, что предполагаемое Национальное собрание не только соберется, но, вероятно, и заключит мир; таким образом, вместе с войной закончатся и эти «Заметки о войне».

Напечатано в «The Pall Mall Gazette» № 1864, 2 февраля 1871 г.