Тринадцатый год жизни - Иванов Сергей Анатольевич - Страница 41

• Предыдущая
• 41/47
• Следующая

Ну нет. Это уж не напрасно. Ещё многие и многие ребята ему скажут спасибо. И стало быть, он всё должен устроить так, чтоб Стелла довела своё дело до конца. Чтобы потом он, Лёня, мог говорить: «Вот же, был такой случай! Родители тоже разошлись, а ребята действовали под моим руководством и добились».

Ещё многие, многие ему скажут спасибо!

…Жаль, конечно, но что же поделаешь, если нельзя расти без этой подкормки — без родительской любви!

Ваня не сделал по участку и пяти шагов, когда Гора поймал его в свои огромные объятия. Тут они и стояли. Гора обнимал Ваньку и смотрел на вбежавшую, сразу остановившуюся Стеллу. Взгляд у него был укоризненный, и счастливый, и весь измученный. А небо у них над головами раскинулось серое. Но высокое, с проталинами синевы. Так это всё и запомнила Стелла: влажное дерево калитки, полуоблетевшие кусты смородины, горбатое небо и Горин взгляд…

Ваня, который стоял, уткнувшись отцу в живот, почувствовал, что они больше не одни, шевельнулся, чтобы освободиться. И тогда Гора сумел взять себя в руки. Взгляд его стал притушенней, мягче. Он сказал:

— Пойдёмте, ребята, я вас покормлю.

Ваня увидел сестру, ему стало неловко — вспомнил, как говорил Стелле про отца: «Подлец! Ну и подлец!» Сколько же всего было у них, чего другим не положено знать, а им самим не положено вспоминать.

Ваня зашагал вперёд по дорожке — быстро так, нервно. Гора подождал Стеллу, положил руку ей на плечо, и они пошли вслед за Ваней. За эти две недели Стелле приходилось есть самое разное и с самыми разными людьми. То грибные пироги, сотворенные Нининым равнодушным вдохновением, то отцовская, хрустящая и пахучая, и совсем не сытная ресторанная еда. То Машкина курица «под лимонадом». То, наконец, хлеб, варенье, кружка речной воды — еда мальчишек, убежавших из дома.

Теперь она ела обед холостяка. Это была купленная в кулинарии жареная рыба. Название её, как у всех современных рыб, не выговоришь. А внешний вид, как у всякой массовой еды, специфический: вроде с пылу, с жару, а вроде и уже заветрилась. И на вкус она была лучше, чем на вид.

Рыба, хлеб, солонка соли, две головки лука, десяток помидорин — всё было разложено на совершенно свеженькой, только вчерашней… газете!

После еды Гора свернул её со всеми очистками, объедками:

— Иван, брось в печку, — и, повернувшись к Стелле, сказал: — Очень удобно. Как это люди не догадываются!

И тогда Стелла поняла: вот оно, «холостяцкое житьё». Не то чтобы сильно плохо, но как-то на скорую руку — поели, а там и ладно, день прошёл, и слава богу.

Во время еды разговаривали мало, потому что они с Ваней были голодные после школы. А Гора тоже ел с хорошим, как говорится, настроением. Да он и всегда так ест.

Жевали, молчали — осваивались друг с другом.

— Ну, как вы живёте и учитесь, я знаю, — сказал Гора. Он смотрел на них спокойно и серьёзно. Так он всегда смотрел, если принимался говорить про отметки.

На Ваню этот взгляд подействовал. Может, внутри у него заговорил тот самый «голос крови». А на Стеллу нет, не подействовал: «Если ты всё равно узнаёшь, беспокоишься, тогда какой смысл не жить вместе?» И тут же вспомнились слова отца: «Разойтись и оставаться друзьями — пошлость какая».

Ей стало неловко перед Горой и перед Ванькой за это своё предательское воспоминание, и она спросила голосом самой послушной дочери:

— И какое твоё будет мнение? Хорошо мы учимся?

Еду они запивали сладким чаем — по три ложки песка на стакан. Собственно, клади сколько хочешь, но три якобы самая вкусная норма, так их Гора научил. Они ведь давно уж не пили чай по-простому… «по-холостяцки»: сахар в чистом виде считается вредно. Надо или мёд, или варенье, или конфетку хотя бы. А Ваня с одним сахаром совсем, наверно, никогда не пил. Ведь где так можно попить? Только, пожалуй, в походе. Но второклассники в походы не ходят.

Ваньке понравилось — интересно. А Стелла-то знала, что это просто «посленининская» жизнь (как дома у них «послегоринская»). Но промолчала и губ не покривила, нос не поморщила. Сидела и пила вредный чай, который, надо сознаться, был вовсе не плох.

Ни от чего нет такого плотного объедения, как от простой и одинаковой какой-нибудь еды. Жареная рыба, серый загородный хлеб — точка. После трёх-четырёх кусков буквально падаешь. Да тут ещё сладкий чай. Гора сказал, это называется «чай внакладку». Теперь такого слова вроде уж и не существует.

Они едва выползли на крыльцо… Синие дырки на небе стали ещё пронзительней. Стелла свесила ноги с крыльца, прямо в отцветающие флоксы, спиной и затылком привалилась к Гориному плечу. Слушала, как из его груди выходит голос. Хотя голос выходит вовсе не из груди. Но казалось, что именно из груди.

Гора не спеша рассказывал, что древние люди, когда им удавалось укокошить мамонта, устраивали пир — объедались, обжирались до полусмерти и потом лежали как пьяные.

— А знаете что, — продолжал он, — пойдёмте-ка протрезвеем!

С трудом от объедения, а всё ж весело они поднялись.

— Ну? Согласны в футбол двое на одного?

Было ясно, зачем он это предложил. Но Ваня не стал догадываться. Только обрадовался:

— Ты? С нами?!

— А я правила хорошие знаю!

На речке осень была как-то заметней. Больше светилось красного и коричневого. А трава по-прежнему оставалась зелена. Если вы замечали, трава вообще желтеет самой последней, хотя ей достаётся самой первой ещё от тех холодов, которые называются «на почве заморозки».

Сейчас трава была мокра — после дождя или после тумана. В сентябре сохнет ведь никудышно. Но правильно говорят англичане, что нету плохой погоды, есть плохая одежда.

Стелле хорошо было бегать в резиновых сапогах по этой осенней траве. Бегать и смотреть, как они блестят и без конца моются. И знать, что земля, наверно, холоднющая, а у тебя в твоих сапожках теплым-тепло.

Гора и Ванька сражались в футбол, а Стелла только отобьёт мячик, если к ней летит, — и хватит. Она была вратарём. А больше всё смотрела на расцветающую кругом осень да радовалась покою, который наступил в душе.

Но вскоре игра всё больше стала касаться и её. Потому что такие правила: чья команда забьёт гол, у того ворота расширяются на шаг, чтобы силы были равны.

Когда Ванька забил два гола и Стеллины ворота разрослись вдруг на два метра, тут уж стало не до осени.

— Ты кончай забивать!

— Глупая! Как же мы выиграем? — На поле, конечно, он был капитаном.

Вначале Стелла пробовала замечать, поддаётся им Гора или нет. Потом забыла об этом, наконец счёт сделался девять — девять, игра до десяти. Она давно уже стала вратарь-гоняла. Это значит — ходила в атаку. Под конец, когда Гора упал посреди поля: «Пощадите! Беру тайм-аут», Стелла и правда решила остановиться. Но Ванька закричал отцу:

— Что тебе тут, баскетбол? Игрока на поле не ждут! — и потом Стелле, грозно: — Пас!

Гора, огромный на траве, хотел коварно схватить её за ногу. Стелла едва отпрыгнула.

— А ты его жалеешь, — закричал Ванька. — Пас давай!

И тогда она перепаснула мяч братишке, а Ванька без остановки, в падении загнал последний гол. Потом они бросились друг другу в объятия, победители, рухнули на траву.

Тут же Гора им крикнул:

— Ребята, подняться немедля! — и сам встал. Он беспокоился, что вдруг они простудятся. И эту заботу нельзя было вытравить никакими разводами и обидами.

Пошли к реке умываться, и Гора рассказывал, как они пили после футбола, когда были ребятами… значит, когда они играли вместе с дядей Веней. Гора стал руками в речку, а ноги его остались на берегу. Потом он согнул руки и губами, вытянутыми в трубочку, достал до воды. Напился и сказал хвастливо:

— Стрелка этого не сделает, она девчонка. И я запрещаю — плюхнется носом в воду. А Ивашке я разрешаю!

Он, конечно, шутил — он любил иногда пошутить так, поиграть в деспотичного отца.

«Лучше вашего сумею!» — хотела крикнуть Стелла. Но не стала кричать.

• Предыдущая
• 41/47
• Следующая