Черные береты - Иванов Николай Федорович - Страница 51

• Предыдущая
• 51/57
• Следующая

Москва, как и в августе 91-го, внешне вновь почти никак не реагировала на происходящее в ее центре. Хотя мужики собирались группками, спорили и даже ругались. Некоторые прохожие шли, прижимая к ушам приемнички. Совсем не видно милиции – стянута к Белому дому. Вот раздолье жулью. И какое облегчение лично Мишке – иметь право не быть закованным в «свинью», не поднимать руку на других, не опускать глаза перед встречными.

Но просто уйти из МВД – этого мало. Он должен, обязан появиться среди тех, кто защищает Белый дом и депутатов. Попытаться испытать то ощущение, которое пережили люди, когда он вел на них свой взвод. Это снимет последние крохи жалости к оставленной службе. А еще он должен появиться там для искупления вины за предыдущие дни. Для самоочищения. Совести. Для будущего. В колоннах митингующих он не станет прятать свое лицо. Это ведь парадокс – демонстранты не прячутся, а «защитнички» надевают маски. Одно это говорит красноречивее всех указов, кто не в ладах с законом и совестью. Может статься, что там он отыщет и Андрея. Это тоже здорово – увидеть друга и не прятаться от него.

– Ты в мыслях… там? – Рая, чуткая, как пульс, словно считывала его думы.

– Да. Но хорошо, что только в мыслях, а не наяву, – признался Багрянцев.

– Мы загадали на понедельник, – напомнила жена, плотнее прижимаясь к плечу.

Ох, не ждал Мишка понедельника. Скорее предчувствовал готовность Ельцина и Ерина растоптать противника, перешагнуть через него и даже не глянуть под ноги. На Смоленке раздались первые выстрелы и пролилась новая кровь. На Смоленке народ впервые за все эти дни глумления над ним расшвырял «ельциноидов» и пробился-таки к осажденному Белому дому. Начало победы или трагедии? Станет ли вмешиваться в драку кто-то третий? Кто это может быть?

Вмешалась армия. Та самая непобедимая и легендарная, о которой народ слагал песни. Армия, чьи погоны Мишка с гордостью носил шесть лет. Министр которой клялся и божился на всех углах, что Вооруженные Силы – вне политики и что они никогда, ни при каких обстоятельствах не станут вмешиваться во внутренние дела.

В ночь с субботы на воскресенье гвардейской Кантемировской дивизии отдали приказ загрузить в танки боевые снаряды. Бронебойные и термические. Чтобы пробивать стены и выжигать находящихся за этими стенами людей. Топлива выделялось на одну заправку. Значит, ехать недалеко. Значит, снаряды – по своим…

Ах, если бы у Паши Грачева были хотя бы проблески благородства, порядочности и офицерской чести. Если бы хоть на миг задумался, что творит. Но… но конец XX века на Руси – это бледные имена, бледные лица и еще более бледные дела во имя Отечества тех, кто оказался на престоле. Министр обороны не стал исключением. А серость и чванливость прославляются только подлостью…

И, конечно же, не под расстрел, не в тюрьму, не в народные герои пошел Грачев. За орденом и, как итог, вечным проклятьем. Сегодняшним и, еще больше, будущим. Вывел российские танки Герой Советского Союза, «афганец» Павел Грачев против Героя Советского Союза, «афганца» Александра Руцкого и против российских же депутатов. Против Конституции и вопреки Конституции. Еще ни один военачальник, может быть, кроме предателя Власова, не позорил так русскую армию, как сподобился сделать это Грачев.

Господи, прости заблудшего!

А впрочем, каждому пусть воздается по заслугам его…

Они лежали на полу под окном и уже, кажется, не вздрагивали даже, когда пули влетали к ним в кабинет и впивались в противоположную стену.

Кот был молчалив и словно безучастен к происходящему. Свой пистолетик, который Андрей запомнил еще по «Стрельцу», майор положил на живот и, не мигая, смотрел на подрагивающую после каждого танкового выстрела люстру над головой. Ему бы переползти из-под нее, в любую минуту готовую сорваться, но бывший начальник охраны словно поставил на судьбу и крутанул рулетку.

Зато Мишка нервно переворачивался с боку на бок, не оставляя попыток выглянуть в простреливаемое крупнокалиберными пулеметами окно.

– Мне бы только позвонить Рае, – умолял он неизвестно кого и за какую плату.

– Вон телефон, – вроде в шутку, а получилось, что как бы в насмешку, показал Андрей на блестящую будку около продуктового магазина на набережной.

Багрянцев так впился в нее взглядом, словно хотел телепатически набрать номер и подать о себе весточку жене.

– Все мы что-то не успели в этой жизни. И теперь, кажется, уже не успеем никогда, – философски-безнадежно изрек Кот.

Мишка недовольно повернулся к нему, но очередной залп остудил, примирил обоих. Но не лишил Багрянцева непреодолимого желания с грустью еще раз посмотреть на телефонную будку.

С ними обоими Андрей встретился час-другой назад, под пулеметным огнем. Кот сбил его с ног, как только раздалась первая очередь по собравшимся у Белого дома людям. Андрей довольно-таки больно саданулся локтями об асфальт, но привычно, как вдолбили еще в школе милиции, откатился в сторону и только после этого посмотрел на того, кто мгновением раньше среагировал на стрельбу. Кот. Собственной персоной. Сам вжимается в асфальтовые трещины, но подмигивает.

– Думаю, надо уползать, – вместо приветствия проговорил он.

– Кажется, правильно думаешь, – согласился Тарасевич. – Только куда?

Охрана до сегодняшнего дня не пропускала внутрь здания никого, как бы кто ни клялся в преданности Руцкому или Хасбулатову. Теперь же, когда подошедшие бронетранспортеры окружили площадь и в упор начали расстреливать тех, кто оказался в самом деле преданнее всех и остался на ночь у Белого дома, охрана наконец распахнула двери. Боялись мелкой провокации внутри Верховного Совета, а тут просто подъехали, навели орудия на спящих людей и нажали на гашетки.

К двадцатому подъезду, через который раньше ходили только журналисты, бежали, перекатывались, подтягивали свои кровоточащие тела люди. Стоны и крики неслись со всей площади, и если бы не ручеек в двадцатый подъезд, она пересохла бы, умолкла, покрывшись телами убитых. Двадцатый подъезд спас, сохранил несколько сотен жизней, но десятки все же остались лежать под серым осенним небом так рано начавшегося утра понедельника 4 октября. Первыми – старушки, решившие подмести площадь перед началом митинга…

Кот и Андрей, как на тренировке – перебежками, с подстраховкой друг друга, добежали до подъезда, влились в общий кровоточащий водоворот. В этот миг перед Андреем мелькнул кто-то знакомый, память даже не сразу подсказала, кто это может быть. Лишь когда он остановился и еще раз увидел со спины парня, выносящего на себе раненого, дошло: Мишка? Мишка – здесь? мгновенное облегчение: значит, это не он стреляет!

Сутолока растащила их в разные стороны, и пока Тарасевич снова пробился к месту, куда ушел похожий на Багрянцева парень, его там уже не оказалось.

– Кого-то увидел? – поинтересовался Кот, стараясь не отстать и не затеряться в толпе.

– Наверное, показалось, – еще осматриваясь, проговорил Андрей. – Уж и не знаю: хорошо, что показалось, или нет. Другу не пожелаешь здесь оказаться, но, в то же время, пусть он лучше будет тут, чем за пулеметами.

– Это без сомнения. А вообще-то, давай поздороваемся, – предложил майор.

Они пожали руки, но на большее времени не хватило. Очередь из бронетранспортера дотянулась до окна холла, зазвенело стекло, и люди бросились на пол: бойня на площади сразу обучила всем солдатским премудростям.

– Давай наверх, – предложил Кот, увлекая Андрея по мраморной лестнице на второй этаж. За ними побежали еще несколько человек, и тут, на площадке второго этажа, Тарасевич и увидел снова Мишку – тот перевязывал плечо стонущему и матерящемуся парню лет восемнадцати.

Андрей присел рядом на корточки, не отвлекая Багрянцева и наслаждаясь предстоящей радостью встречи. Майор, пробежавший пролет, остановился на следующей площадке, проверяя пистолет.

– Осторожнее, – помогая раненому подняться, приговаривал Мишка. – Не на курорте.

• Предыдущая
• 51/57
• Следующая