Тени исчезают в полдень - Иванов Анатолий Степанович - Страница 65
- Предыдущая
- 65/174
- Следующая
Он взмок, сбросил сперва фуфайку, потом пиджак. Клавдия тоже дышала тяжело, но не сдавалась, ничего не говорила и хоть с трудом, но успевала раскладывать пласты.
– Давай, давай, дядя Филимон! – кричал Митька и Колесникову. – Позор на всю деревню – два мужика одну бабу завалить не сумели…
– Ну и язык у тебя, Митяй! – Филимон вытер рукавом мокрую, изъеденную морщинами шею. – Оторви да брось на дорогу…
– Его язык и оторванный не перестанет чесаться, – проговорила сверху беззлобно Клавдия. – Шмякнется в пыль – и там затрепещется, как рыба. Подавайте, что ли, – холодно!
Подъехал, сидя на возу, сам бригадир. Он остановился метрах в тридцати.
– Уберите вот эти копешки, поближе подъеду, – сказал он.
– Сваливай там, – махнул рукой Митька.
– Зачем же? Потом к скирде таскать далеко. Я подъеду.
– Ну, жди тогда.
И снова Филимон и Митька метали сено, а Клавдия укладывала. Наконец Филимон, обессиленный, привалился к скирде.
– Ох и зверь ты в работе! Уморил старика насмерть!
– Отдохни, папаша. Вон помощница идет! – крикнул Митька, не прекращая работы.
К ферме от телятника шла Иринка Шатрова. Услышав Митькин возглас, она вскинула голову, свела брови к переносице, глянула на Курганова:
– А что ты думал, испугалась работы, что ли? – И повернула голову к Колесникову, засовывая поглубже под платок волосы: – Давай, дядя Филимон, какие-нибудь вилы.
– Да нету лишних-то, дочка. Погуляй лучше.
– А то мозоли набьешь, ручке больно будет, – усмехнулся Митька.
– Ты о себе беспокойся, – кольнула его глазами Иринка. И пояснила: – Разговорчив больно, как бы язык волдырями не взялся.
– Опять язык! Тьфу! – в отчаянии сплюнул Митька. – Да я его тряпочкой завязал, чтоб не натереть!
Но Иринка больше не удостоила его даже взглядом, побежала в коровник, принесла вилы.
Потуже затянув платок, она обошла вокруг невысокой еще скирды, прикидывая, с какой стороны легче на нее влезть.
– Садись, закину. – И Митька подставил вилы.
Иринка демонстративно не приняла шутку, воткнула свои вилы в скирду на уровне груди и попросила Колесникова:
– Подержи-ка, дядя Филимон.
Колесников молча подставил плечо под черенок вил. Получилось нечто вроде перекладины. Иринка сильным рывком оторвалась от земли, уперлась о перекладину напружинившимися руками, стала на нее сперва левым коленом, затем правой ногой и, ухватившись за Клашкину руку, оказалась на скирде. И уже сверху бросила Митьке:
– Так что обошлись без вашей помощи. Закидывай лучше сено. Подай мне вилы, дядя Филимон.
Вот теперь-то действительно Митька озверел. Весь засыпанный трухой, он молча, чуть только покряхтывая, швырял и швырял наверх целые копны.
Устин Морозов, сидя на возу, молча наблюдал за тем, что происходит возле скирды. Затем полез за табаком, свернул папиросу. Делал все это не спеша, время от времени окидывая взглядом Митьку, Иринку, Клашку…
В течение нескольких минут не проронил ни слова. Ирина ловко и привычно раскладывала пласты по краям. Вниз она даже и не смотрела. Зато Клавдия нет-нет да и бросала тревожные взгляды на Митьку.
– Не успеваем же, дьявол скуластый! – просяще крикнула она Митьке. – Давай потише!
Это была ложь. Честно говоря, выбившийся из сил Филимон Колесников был уже плохим помощником Курганову. А за одним Митькой они успевали раскладывать сено очень даже легко. Клавдия просто опасалась, как бы в горячке не сломал что внутри себя Митька.
На секунду блеснула в глазах Ирины искорка благодарности – точно светлячок какой трепыхнул крылышками, на мгновение разошлись облегченно ее реденькие брови. И тут же глаза заблестели снова холодно и колюче, а брови намертво сошлись над переносицей. И она сказала упрямо:
– Чего просить! Он без просьбы сейчас на четвереньки припадет: вилами махать – не языком трепать…
В ответ на это Митька закричал Колесникову, метнув глазами на беспорядочно наваленные вокруг кучи сена:
– Ну-ка, подбрасывай мне его, только ближе! Очисти подъезд, человек ждет же!
Никулина взглянула на Иринку и лишь головой покачала. Хоть и погас мгновенно тот тепленький светлячок в ее глазах, хоть незаметны были движения ее бровей, Клавдия все же уловила то и другое.
И Устин Морозов тоже, очевидно, уловил. Во всяком случае, он потихоньку усмехнулся себе в бороду, будто хотел сказать с завистью к Митьке с Иринкой, с сожалением о прошедших своих годах: «Эх, молодость, молодость…»
Когда Филимон расчистил немножко подъезд к скирде, Устин слез с воза, подвел лошадь вплотную к зароду, развязал веревку и свалил воз. Молча смотав веревку, кинул ее в сани и молча же уехал.
А Митька, Клавдия, Ирина и Филимон Колесников продолжали работать.
Понемногу Ирина начала уставать. А тут еще, как назло, вилы попались с неудобным, коряво оструганым черенком, и Иринка в самом деле набила кровяные мозоли. Но из упрямства, из гордости и еще чего-то, что и сама не могла объяснить себе, она не бросала вил. Митька то и дело искоса поглядывал на нее и посмеивался.
– Ну, хватит! – крикнула наконец Клавдия. – Полчаса отдыху! Не знаю, как у вас, а у меня руки, как электрические провода, гудят.
– А ноги – как телеграфные столбы, наверное? – насмешливо осведомился снизу Митька. Однако тотчас бросил вилы, поднял свой полушубок, стряхнул снег и закинул его на скирду. – Укройтесь, прохватит после работы. – Взял с земли свой пиджак, перекинул через плечо. – Филимон, айда в коровью родилку, там тепло.
Митька сделал несколько шагов, но вдруг обернулся:
– А ну, телячья воспитательница, кажи ладони!
Это было так неожиданно, что Иринка, растерявшись, торопливо спрятала руки в карманы фуфайки. Митька ухмыльнулся. Но именно это окончательно вывело Иринку из себя, она выдернула руки из карманов, протянула их сверху к Митьке, отчаянно крикнула, чуть не плача:
– На, смотри, смотри! Скалозуб ты… чубатый!
Она надеялась все-таки – снизу Митька ничего не рассмотрит. Но «скалозуб», обладавший орлиной зоркостью, разглядел. Разглядел и участливо покачал головой:
– Насколько я понимаю в медицине, это действительно мозоли. Ну, ничего, у других бывает хуже.
Если бы не это участие, Иринка, может, сдержалась бы еще. Но тут у нее мелко-мелко задрожала нижняя губа.
– Ну и что? Ну и мозоли! – с обидой крикнула она сквозь слезы. – А ты… ты…
Казалось, теперь-то должен был остановиться Митька, потому что лежачего не бьют. Но он произнес не торопясь, безжалостно, с нескрываемым злорадством:
– Да, понятно. Вилами махать – не телячью шерстку гладить.
И, перекинув пиджак на другое плечо, пошел в коровник.
– Ну чего, ей-Богу, над человеком маешься?! Изо рта прям ядовитость так и льется, – сердито проговорил Филимон.
Но Митька даже не обернулся.
Иринке хотелось кинуть ему вслед слова, тяжелые, как булыжники, горячие, как кипяток, чтоб его прибило и обожгло одновременно. И, не найдя таких слов, закусила губу, упала на скирду, провалилась в разнотравье. Клавдия накрыла ее Митькиным полушубком, а затем и сама залезла под него.
Под полушубком было тепло. Иринка, свернувшись калачиком, как котенок, чуть подрагивала.
– Ну чего ты? – мягко сказала Клавдия. – Вот еще…
В ответ на это Иринка прижалась к ней и заплакала навзрыд.
– Почему он такой? За что он меня… так?
– Митька-то? – переспросила Никулина, обняла Ирину.
И долго молчала. Иринка всхлипывала все ровнее и тише, как обиженный и теперь успокаивающийся ребенок.
– Любит он тебя, однако, – вдруг сказала Клавдия.
Иринка дернулась всем телом, откинула полушубок, вскочила на колени:
– Ты… что это?! Да он… он… Да ты что? Ты откуда…
– Да я уж знаю, – негромко ответила Клавдия.
Она проговорила это задумчиво и печально, глядя на сухой синий колокольчик, выглядывающий сквозь перепутанные травяные стебли. Колокольчик был как живой, он нисколько не потерял своей синевы. Он был только засохший. Принеси, казалось, его в тепло, поставь в банку с водой – и он расправит лепестки, зацветет.
- Предыдущая
- 65/174
- Следующая
