Тени исчезают в полдень - Иванов Анатолий Степанович - Страница 64

• Предыдущая
• 64/174
• Следующая

На востоке, где-то у самой земли, надорвался краешек густой темени. В прореху сочилась слабенькая струйка света. Но и эта слабенькая струйка доставала уже до утеса. Синевато поблескивал нож в Филькиных руках. Фигура Демида маячила шагах в пяти – то нагибалась, то разгибалась.

Фрол давно уже чувствовал, что у него остановилось сердце. Он хотел встать, но тело не повиновалось, хотел кричать, но голоса не было. Не было вокруг него и воздуха. А может, и был, да горло кто-то натуго завязал веревкой.

И Фрол начал биться лбом о камни.

Потом затих…

Его растолкал кто-то пинками. В ушах звенело, словно несколько пинков угодило ему в голову. Сквозь звон донесся Филькин голос:

– Полегче бы, Демид, шарахнуть его тебе: пьяный ведь он. Ишь разукрасился об камни! Ну, ничего, поменьше пить будет, покрепче на ногах станет… Вставай, что ли…

Курганов сел. Сквозь звон в ушах ему чудилось: заплачет где-то ребенок и затихнет, заплачет – и затихнет…

Фрол никак не мог понять – действительно плачет где-то ребенок или в самом деле чудится?

– Да вставай ты! – снова пнул его ногой Филька. – Осоловел, как Божья старуха в престольный день. Светло уж почти.

Ночная мгла рассеивалась. Гулял слабенький ветерок над землей, гасил одну за другой звезды. Те, что еще не потухли, дрожали, как языки коптилок на сквозняке.

А там, где недавно прорвалась темень, стояло уже розоватое зарево. Там горело что-то, ветер раздувал пожарище. Его отсвет багрово окрасил небо, забрызгал длинные и плоские языки туч, выстеливших весь горизонт.

Медленно повернул Курганов голову туда, где Филька сбросил со своего плеча Марью. Но там ее не было. Она лежала теперь на самом краю утеса, на спине, а голова ее на длинной тонкой шее свисала с обрыва вниз. Демид, беспрерывно вытирая рукавом катившийся с лица то ли от усталости, то ли от страха пот, возился около трупа.

– Еще подвинь, чтоб голова пониже, – бросил ему Филька. – Чтоб прямо в морду рассвет ей был. Пусть смотрит на рассвет теперь, вражина, пусть любуется… А ты учись, привыкай… Да не дрожи, дьявол.

– Я ничего, я ничего… – беспрерывно повторял и повторял Демид, скаля зубы, как собака.

На месте глаз у Марьи были кровавые ямы. Из них еще сочились алые струйки, мочили распущенные Марьины волосы и маленькими красными бусинками капали и капали с мокрых, тяжелых прядей вниз…

И опять помутилось у Фрола в голове.

Очнулся он от скрипа уключин и от голоса Демида:

– Может… веслом по башке да в речку? Выдаст.

Фрол лежал на дне лодки, в воде. Он чувствовал, как сильно, толчками греб Филька. Открыл глаза и увидел – качается над ним почти совсем светлое небо. Три-четыре не потухшие еще звезды тоже перекатывались вверху из стороны в сторону, как горошины.

Вода хлюпала ему в уши. Иногда вонючие холодные струйки просачивались в его горячий рот. Он жадно глотал их, а потом хрустел песком на зубах.

– Не надо, – тяжело дыша, уронил Филька. – Не посмеет.

Через несколько вздохов добавил:

– Пригодится он мне еще. А теперича так, Демидка, – исчезни отсель навсегда. Да не высовывайся, гляди, – искать будут… я на крыльце еще денек-два посижу. Для отвода…

Лодка ткнулась в песок. Филька и Демид, чуть не раздавив сапогами Фролово лицо, сошли на берег.

– Ведь заберут тебя, Филя, – протянул Демид.

– Может, и заберут. Но коль ты уйдешь, я выпутаюсь.

– Лучше вместе бы идти…

– Не-ет, тут я кое с кем еще расквитаться должен. С Захаркой вот, к примеру. Ты садись в лодку – и вниз. Пока развиднеет, далече будешь. К вечеру Озерков достигнешь.

– Одеться хоть бы на дорогу…

– Оденут добрые люди. В Озерках к Парфену Сажину зайди. От меня, скажи… Да не забудь, как порог переступишь, на образа помолись. Он надежно укроет тебя. У него есть где укрыться, я-то знаю. И мы всех перехитрим. Тебя везде будут искать, а ты под боком у них отсидишься. Сидеть тебе у него до крещенских холодов да зло копить. Я к тому времени управлюсь и приду.

– А если не придешь?

– Сыть! – старший Меньшиков замахнулся на Демида. – Как это я не приду? Должен прийти. – Филька помолчал. – Коли посадят, выпутаюсь, говорю. Люди добрые выручат. А если уж нет… если суждено мне… На, возьми вот…

С этими словами Филька достал из лодки костыль с набалдашником в виде человеческой головы. Тот самый костыль, с которым он заявился недавно в село.

– Про девку Серафиму я тебе много раз сказывал, не забыл?

– Нет.

– Коли уж не приду в крещенские морозы к тебе, значит, все. Ну, да слышно ведь обо мне будет что-то. Отправляйся тогда к этой Серафиме. Парфен скажет, как разыскать ее, а может, сам отведет тебя к ней, как меня отводил. Отыщешь Серафиму – скажи, что брат мой, эту палку покажи. Не потеряй ее, палку-то. И слушайся Серафиму-девку, как меня самого, гляди в рот, понимай с полнамека. Понял? С полнамека! И не дай Бог ослушаться. Помни: это не девка даже, а сама сатана в юбке, дьявол в образе человеческом. Ну, да и об сем говорено с тобой не раз. И вообще… зубы береги, чтоб не выбили где случаем. Они пригодятся еще… Ну, все!! Эй, Фролка! Очнись, боров! Вставай!

Вдвоем они выволокли Фрола из лодки, Демид поставил его на ноги, ткнул кулаком в заросший подбородок.

– Держи свой кочан. Ступай домой, отлежись. Лоб перевяжи рубахой – загноится. Да гляди, Фролка! По одной плашке теперь ходим. Проломится – вместе загремим.

Однако Фрол не двинулся с места. Наклонив голову, он мутноватым взглядом смотрел на Фильку, соображая, чем бы его стукнуть по голому черепу. Но ударить было нечем, под ногами один песок. Да и двое их. А ему и с одним сейчас не справиться.

– Ну чего ты? – повысил голос Филька.

– Сейчас, – сказал Фрол и вдруг сел на песок. – Сейчас… Покурить бы…

Трясущимися руками зашарил по карманам. Но табак был мокрый.

– Сверни ему папиросу, Демидка. Да живее, дьявол! Может, продерет зельем мозги.

Через полминуты Демид сунул в рот Фролу зажженную папиросу. Фрол жадно глотал вонючий дым и смотрел туда, где скоро должно было взойти солнце. Там все небо набрякло кровью. И красные туманы мертво висели над Светлихой, над зареченскими лугами. Там, в этих лугах, надрывалась человеческим плачем какая-то птица…

Вместе с этим кровавым рассветом наступало медленно звенящее пронзительным звоном в пустой голове похмелье. А Фрол все глотал и глотал едкие табачные клубы точно так же, как глотает сейчас, сидя с Устином Морозовым в снегу на берегу Камышового озера.

… Наконец папироса прижгла ему губы. Он бросил ее в снег и увидел, как откровенно ухмыляется в бороду Устин.

«Глаза никому не выклевывал… Не выклевывал…» – стучало молотком по Фроловым вискам. И неожиданно для самого себя Фрол сказал вслух:

– Ты, однако, похлеще Фильки будешь…

– Какого Фильки еще? – повернулся к нему Устин.

– Не прикидывайся, видать ворона по перьям. Меньшиковыми, сволочь, подослан. Сами-то они боятся сюда… Я думал, сдохли где Демидка с Филькой…

Устин посмотрел теперь прямо в глаза Фролу, пожал плечами:

– Ей-Богу, тронутый ты, что ли? Ни с того ни с сего огрел палкой, а теперь о каких-то Демидках да Фильках плетешь.

Морозов поднялся, встал на лыжи, добавил строго:

– Тверской губернии я уроженец, деревни Осокино, понял? – И совсем другим голосом: – Пойдем, что ли. Стемнелось уж. Или ночевать тут будешь?

С этого дня в отношении Курганова к Устину Морозову и произошла некоторая перемена…

Весь день колхозники подвозили к скотным дворам сено – кто всего несколько пластов, кто полвоза, кто воз.

Устин Морозов снял Митьку Курганова с ремонтных работ и заставил сметывать сено в скирду. Рядом с ним встал Филимон Колесников, решивший, как он сказал, «поразмяться от конторского сидения». Наверху принимала и раскладывала сено Клавдия Никулина.

– Давай, давай, Клашка, поворачивайся! Это тебе не огурцы считать! – орал Митька, кидая и кидая пласты наверх, стараясь завалить ее с головой.

• Предыдущая
• 64/174
• Следующая