С НАМЕРЕНИЕМ ОСКОРБИТЬ (1998—2001) - Перес-Реверте Артуро - Страница 55

• Предыдущая
• 55/70
• Следующая

В этой стране подлецов, грубиянов, невежд, фанатиков и злодеев монархия, должна оставаться незыблемым символом государства, объединяющим людей. Иначе зачем она нужна? Какой тогда смысл содержать королевскую семью за счет наших налогов? У монархии давно нет никакого практического смысла, и потому непременно должен быть смысл символический. В этой стране принадлежать к королевской семье — значит идти по минному полю, среди голодных чудовищ, готовых тебя сожрать. Любая оплошность может стать смертельной. Время пришло, дону Фелипе пора принимать решение.

Забавно получается. Вероятно, это связано с возрастом, но чем старше я становлюсь, тем меньше меня радует Рождество. С утра тебе звонят старушка-мать, братья, кузены с племянниками и прочая родня: счастливых праздников, как жаль, что мы не вместе, и так далее. А ты думаешь, что стал форменной антиобщественной свиньей, потому что всем семейным сборищам предпочитаешь «Рио-Браво» по телевизору. А смотреть, как рыбки славят младенца Христа, предпочитаешь в двадцати милях от берега, с книгой Конрада или Патрика О’Брайена на коленях и шестнадцатым каналом в наушниках, пытаясь выяснить, что там с этими треклятыми зимними изобарами. Вместо этого ты размышляешь о смысле тихих семейных радостей, стоя в очереди в супермаркете «Каррефур» или «Эроски» — не занимайте, сеньора — или отчаянно сигналя на перекрестке, чтобы приехать домой пораньше и млеть от ни к чему не обязывающей вселенской любви в компании кудахчущей тещи, племянницы, которая мечтает стать моделью и сняться в клипе Тамары «Не бросай меня, не бросай», и пьянчуги шурина, которого ты на дух не переносишь, но терпишь, потому что он муж твоей сестры и потому что сегодня такой день, хотя прекрасно знаешь, что после четвертой рюмки он начнет рассказывать сальные анекдоты и шлепать по заду твою жену. Не знаю. Возможно, с годами наши сердца черствеют, а может быть, дело в том, что я слишком часто встречал Рождество в тех местах, где было не до рождения Спасителя. Или просто вещи меняются со временем, и ты сам меняешься вместе с ними. И в конце концов, то, что когда-то казалось первостепенным, теперь ни капли тебя не тревожит.

Из века, который кончается тридцать первого декабря, ты прожил половину. Кстати, куда подевались умники, без тени сомнения объявившие миллениум в прошлом году? Оглядываясь назад, понимаешь, что настоящее Рождество бывает только в детстве. Те праздники, теперь безнадежно далекие, — это огоньки нарядных витрин, поленья, потрескивавшие в камине, пушистый снежок. Они пахли жареной индейкой. В них звучали голоса моих братьев, читавших вслух Новый Завет: «Как наконец Она родила Сына Своего первенца, и он нарек Ему имя: Иисус»[35]. Остальные Рождества, сохраненные на жестком диске твоей памяти, мало похожи на эти. В семидесятом я встречал Рождество на танкере «Пуэртольяно», у мыса Доброй Надежды под завывание ветра. В девяносто третьем мы с Маркесом сидели в каком-то окопе в Мостаре. То было время погибшей невинности, о котором я предпочел бы поскорее забыть. Нарядные ясли напоминают тебе о танке в израильской Меркаве, а рождественский снег — о том, как тяжело копать могилы в заледеневшей земле после того, как полиция Чаушеску сделала свою работу. «Дом, в котором ты теперь живешь, такой темный», — причитала вдова на бухарестском кладбище двадцать пятого декабря. Никакие рождественские песенки не заглушат эту.

Конечно, еще остаются дети. Когда видишь их, закутанных в шарфы, в нарядных вязаных шапках, начинает казаться, что игра стоит свеч. Невинность и все такое. Беда в том, что, стоит приглядеться к этим милым сорванцам, и становится не по себе. Начинаешь понимать, что в наш век скверного телевидения, всеобъемлющего потребления и чудовищного легкомыслия дети превратились в нелепые карикатуры на взрослых. Ты предлагаешь им Рождество по своим меркам: пустые коробки и оберточная бумага под елкой, которую бездумно срубили в стране, где лесов почти не осталось, а те, что остались, горят. Хотя, возможно, маленькие негодяи не желают ничего другого, потому что они твои дети, сотворенные по образу и подобия нашего общества. У нас такое Рождество, какое мы заслуживаем: эгоистичное, продажное, лицемерное, глупое, равнодушное, и такое же фальшивое, как Санта-Клаус у входа в Английский Двор. Взрослые разучились дарить своим детям такое Рождество, какое создавали для нас родители. Мы не такие благородные, как они, мы хуже, мы слишком мало страдали и мало любили. Раньше кредитная карточка решала не все. Смысл праздника был не в деньгах или подарках, а в семейном тепле, дружбе и любви.

В такие дни чувствуешь себя обессиленным, разбитым, виноватым, не способным ничего изменить и всей душой ненавидишь этот праздник. И тогда ты, привыкший жить в придуманном мире, который все же лучше, чем вся эта суета, встречаешь Рождество в компании Джека Обри и доктора Мэтьюрина на борту фрегата «Сюрприз». Или с Джоном Уэйном из «Рио-Браво», прислушиваясь к зову горна.

Кончается век и тысячелетие. Теперь он кончается по-настоящему. Если бы вы знали, как я благодарен супермаркетам, турагентствам, отелям и ресторанам, поднявшим цены, а так же всем недоумкам, решившим отпраздновать миллениум год назад, а не сейчас. Настоящего конца тысячелетия никто и не заметил. Все тихо и спокойно. Нет нужды терпеть больше глупости, чем обычно. Теперь о моих собственных глупостях. Я собирался представить вам что-то вроде размышлений об уходящем веке, который начинался надеждой на лучшее будущее, попытками мудрых и храбрых людей изменить мир, а под конец превратился в эпоху банкиров, политиков, торгашей и мошенников, играющих в гольф на могилах погибших революций и несбывшихся надежд. Я собирался написать об этом, но потом решил рассказать вам историю, которая не дает мне покоя вот уже несколько дней и, как мне кажется, имеет прямое отношение к концу тысячелетия. Эта совсем короткая история, похожая на сказку, произошла на самом деле. Возможно, сегодня и вправду подходящий день, чтобы поведать ее.

Большая стая птиц пересекала Средиземное море, чтобы достичь жаркого берега Африки. Они летели над водой, вслед за своими вожаками, оставляя позади дождевые облака, туда, к чистому небу над ярко-синей водой, к бурой линии далекого берега. Там тепло и много еды, там они построят гнезда, полюбят друг друга и выведут птенцов, чтобы весной вернуться с ними на север, по одному и тому же маршруту, неизменному с самого сотворения мира. Многие никогда не вернутся назад. Многие навсегда останутся в холодном северном краю. Это не хорошо и не плохо. Просто в жизни есть свои законы, и каждый из нас в глубине души полагает, что мир такой, каков он есть, и поменять ничего нельзя. Они проживают свой век, исполняя закон бога и природы. Важно, чтобы каждый год стая отправлялась в теплые края. Всегда разная и, тем не менее, всегда одна и та же.

Одна птица отстала. Стая улетела далеко вперед, черная и длинная, бесконечная. Молодые птицы тянулись за вожаком, сильным и мудрым. Возможно, та птица была слишком стара для долгого путешествия или больна, а может быть, ей просто не хватило сил. Сначала она летела вместе со всеми, а потом стала двигаться все медленнее и наконец оказалась последней. Даже самые слабые сородичи давно ее опередили. Расстояние между ними становилось все больше. И никто не оглядывался. Птицам нужно было двигаться вперед. Они ничего не могли поделать. Каждый был сам за себя, жил и двигался в стае. Таковы правила.

Отставшая птица отчаянно махала крыльями, стараясь удержаться, но силы покидали ее, а синяя поверхность воды неумолимо приближалась. Инстинкт говорил, что нужно бороться. Требовал тянуться к бурой линии горизонта. Какое-то время они летели вместе с другой утомленной птицей, поддерживая друг друга. Потом наша птица снова осталась одна. Слишком далеко улетели ее собратья, и она поняла, что никогда их не догонит. Совсем теряя силы, почти касаясь крыльями воды, она подумала, что бесконечная темная стая будет пролетать здесь по пути на север, когда придет весна, и это будет повторяться из года в год, до конца времен. Будут новые весны и новые прекрасные лета, как две капли воды похожие на те, что видела она. Таков закон. Вожаки и нетерпеливая молодежь снова потянутся к югу, и каждому из них однажды придется безнадежно бороться за жизнь, как она борется сейчас. И преодолевая последние метры, сломленная, обессиленная, птица успокоилась и погрузилась в воспоминания.

• Предыдущая
• 55/70
• Следующая