Том 22. На всю жизнь - Чарская Лидия Алексеевна - Страница 23

• Предыдущая
• 23/41
• Следующая

Сестрички Петровы, Нина, Зина и Римма, встречают меня обычной птичьей трескотней:

— Как вы прекрасно бегаете на коньках.

— А нам нельзя. Мы не умеем.

— Папочка запрещает.

— Папочка боится за нас.

— За мой голос, — важно вставляет Римма.

— Катанье — бесполезное, даже вредное занятие, — лепечет Зина.

— Можно простудиться и заболеть, — отзывается Нина.

— И умереть, — басом вставляет Вольдемар, брат Медведевых, Лари и Сони, которые тоже присутствуют на катке.

Все смеются.

Сестрички хмурятся, не зная, обидеться ли им или захохотать.

— А зачем же вы на лед пришли? — снова подхватывает Вольдемар и неожиданно запевает молодым баритоном цыганский романс: — "Не ходи ты на лед, там провалишься".

— Вы злой! — сердито тянет Римма и надувает губки.

— Караул! — взвизгивает Надюша Раздольцева. — Караул! Спасите! Помогите! Караул!

— Что такое?! Зашибли ногу? Да говорите же! — окружая ее, волнуется молодежь.

— Не то, не то! Вон моя «мучительница», глядите! — И мальчишеским жестом Надюша тычет пальцем по направлению к береговой аллее.

Высокая фигура медленно двигается там, направляясь к катку. «Мучительница» оказывается Надиной гувернанткой. Это почтенная особа из Саксонии, знающая бесподобно почти все европейские языки.

— И коровий даже, — таинственно присовокупляет Дина. — Потому что, когда она сердится, то мычит.

Гувернантка появляется на льду, приближается к нам и, величественно кивнув нам всем, говорит Наде по-английски:

— Вы сегодня наказаны и должны часом раньше идти с катка.

— Наказана! Фю-фю-фю! Вот тебе раз! — протяжно свистит Вольдемар Медведев. — Ай да m-lle Дина!

— Allons! — решительно переходит на французский язык немка и хватает Надюшу за руку.

— Один только тур! — молит шалунья.

И не успела почтенная дама ей ответить, как Надя уже мчится стрелою по сине-хрустальному кругу катка. За первым туром идет второй, за вторым третий.

За Диной несется Мутон с оглушительным лаем, норовя схватить шалунью за платье.

— Дети мои, догоняйте меня! — кричит девочка, и зубы ее и глаза сверкают.

Почтенная немка волнуется, краснеет от досады, идет навстречу Дине, растопыривая руки.

Но быстрая девочка проскальзывает у нее под самыми локтями и преспокойно обегает озеро чуть ли не в десятый раз.

— Помогите мне! — молит наконец, обращаясь к нам всем, саксонка.

— С условием. За плату, — басит Вольдемар.

— Wie so! — срывается у немки на ее родном языке.

— Очень просто. Мы вам словим беглянку и потребуем за это награды. Только и всего.

— Gut! Gut! — кивает она головой, выставляя вперед желтые зубы, и прибавляет уже по-русски: — Наде надо домой, она наказана: на книжке перевода нарисовала такое ушасное шерное чудовище.

— Это ужасно! — говорит Вольдемар, и непонятно, смеется он или же серьезно это говорит.

Затем, пригласив нас ловить Надюшу, легко несется за девочкой на коньках.

Через минуту шалунья уже стоит перед гувернанткой.

— Фуй, фуй! — цедит та. — И не стыдно вам? Идем, — неожиданно прибавляет она, хватая за руку девочку.

— Как идем?! А награда? — вступается Вольдемар. — Мы вам помогли водворить m-lle Nadine и за это требуем: во-первых, оставить ее на катке еще полчаса, по крайней мере, и, во-вторых, избавить ее от наказания.

— Да, да! — подхватываем мы все хором. — Пожалуйста, просим вас так поступить.

Немка смущена, но ей хочется быть любезной, и она соглашается, скрепя сердце, а мы ликуем.

Я хватаю Надюшу за обе руки, и мы уносимся по гладкому льду.

По дороге Надя сжимает мне руку и говорит просто:

— Не выношу сантиментов, всяких миндальностей с сахаром, но вы мне понравились с первого раза ужасно, m-lle Лида!

— Вот как!

— Вы не как все здешние кисейные девицы, заводные куклы. Вы — свой брат, славный малый. Жаль, что вы не моя сестра.

И, подумав, прибавляет:

— А из мальчишек один славный только, Володя Медведев.

— А Леля?

— Леденец.

— Что?

— Леденец ваш Лелька. Тихий, воды не замутит, барышня, да и только. Нарядила бы его в юбку. Из девиц — вот еще Маша Ягуби молодец; жаль, что нет ее на катке сегодня.

Затем она шепчет, заглядывая мне в глаза:

— А правда, что вы стихи пишете?

— А что?

— По-моему, глупо это. Лучше бы прозу. Или уж если стихи, так сатиру, как у Гоголя. Ах, голубушка! — неожиданно, совсем по-детски, добавляет она. — Напишите вы сатиру на мою «мучительницу», в ножки вам поклонюсь.

— Милая вы моя Надюша, — говорю я, смеясь, — никаких я сатир писать не умею. А вот лучше проедем-ка голландским шагом сейчас.

Она соглашается.

— Маша Ягуби! — кричит Надя и, вырвав свои руки, виснет на шее смеющейся Маши, появившейся на катке.

С нею высокий стрелковый офицер, ее двоюродный брат Невзянский, и компаньонка — подруга, мисс Рей.

— Вы бегаете на коньках прекрасно, — говорит Маша и крепко, по-мужски, трясет мою руку.

— Браво! Браво! Вот это бег, настоящий бег! — кричит Вольдемар. — Вы давно катаетесь?

— С восьми лет. Начала на пруду у Малиновской дачи.

— Прелестно! — соглашается и Татя.

— Вот это по-моему, — перекрикивает всех Надя, — стремительность, быстрота и смелость, — совсем по-мальчишески.

— Покорно благодарю, — хохочу я.

— Господа, я предлагаю снять коньки и скатиться на «семейных» санях всей оравой с горы, — предлагает Надя.

— "Орава!" Какое выражение, однако! — щебечут возмущенные сестрички Петровы, бросая на девочку косые взгляды.

— Что она сказала? Что она сказала? — допытывается саксонка. — Что это такое "о-о-ра-ва"?

— Это значит высшее общество. Не беспокойтесь, m-lle! — находится Вольдемар.

— Отличная идея! Браво! Чудесно придумано! Надя, за такую прекрасную мысль я делаю вас своим пажом! — смеется Маша, и веселые ямочки играют у нее на щеках.

— Если бы я и хотела взять на себя роль пажа, то только вот чьего. — И она берет меня за руку и так сжимает пальцы, что мне хочется вскрикнуть от боли. — У нас родственные натуры.

— Поздравляем вас. Чудесное приобретение, — язвят сестрички Петровы, которые про Надю иначе, как с презрением, не говорят.

— А мне, напротив, она очень нравится, — отвечаю я, дерзко глядя им прямо в глаза.

И чувствую, что этим приобрела трех недоброжелательниц сразу.

— На гору! Господа, на гору! Нечего терять золотое время! — слышатся вокруг меня веселые голоса.

Я окидываю каток одним взглядом.

Вон Павлик бегает теперь наперегонки с маленьким бароном Коко, в то время как старший его брат Леля водит Эльзу, едва переступающую по катку трясущимися и поминутно разъезжающимися на скользком льду коньками и повторяющую ежеминутно:

— Ах, как это трудно! Как это трудно!

Потом я спешу за другими на гору.

Какая высокая гора! Синий лед постепенно повышается, в хрустальный теремок, на самую вершину. Из этого теремка видно все Царское Село как на ладони. Золоченые купола собора и дворцовых церквей и самые крыши дворцов, утонувших среди запушенных снегом деревьев.

— Ну-с, рассаживайтесь, господа. И денег не возьму, провезу лихо, прямо в сугроб, — говорит Вольдемар.

Три сестрички пищат единовременно:

— Как в сугроб?! Не согласны. Не поедем.

— И отлично, меньше лишнего багажа, — шепчет мне Медведев.

— Ну, кто же садится? Не задерживайте же, ради Бога, господа. Не видите разве, вон лезет сюда моя «мучительница». Пропала моя головушка! — чуть не плачет Дина.

— И в самом деле, занимайте ваши места, mesdames et messieurs.

Худенький Вольдемар очень смешон, когда с умышленно неуклюжими движениями усаживается на переднем месте широких саней.

С шумом, хохотом все рассаживаются: баронесса Татя, Дина, я, Маша Ягуби с ее двоюродным братом, офицером. В последнюю минуту выражают желание прокатиться и сестры Вольдемара, белокурая Соня и черноокая Ларя — "Кармен".

• Предыдущая
• 23/41
• Следующая