Плач волчицы - Хоуг (Хоаг) Тэми - Страница 56

• Предыдущая
• 56/120
• Следующая

Не в состоянии противиться ему, Саванна протянула руку и дотронулась до него, проведя руками по груди, ощущая радость от прикосновения к золотистой поросли волос на ней. Она провела кончиками пальцев по бокам к поясу брюк, расстегнула пуговицу, наклонилась и потерла кончиком языка твердую пуговку его соска.

Она следила, как он раздевается, целуя его живот, бедра, складки паха и опускаясь перед ним на колени. Она взяла его член и ласкала его губами, пока он не обрел твердость, нежно целуя и страстно проводя языком по всему его стеблю. Охватывала его горячими, влажными губами, повторяя ритм любовной схватки, напоминая ему, как будет прекрасно, когда они сольются в единое целое.

Время не имело для нее значения. Она могла стоять перед ним на коленях и минуту, и целый час. Они могли целую неделю провести в постели. Она хотела, чтобы это никогда не кончалось. Медлительной, нежной любовью Купер заставлял ее верить, что их любовь будет длиться вечно, что им принадлежит все время, а не несколько краденых часов.

И время не значило ничего, когда потом они лежали вместе, с кожей, липкой от пота, а воздух был насыщен ароматом тел и духов и легким запахом мха, которым, был набит матрас. Они лежали, касаясь друг друга, несмотря на жару, сплетая руки, с медленно бьющимися сердцами, затаив дыхание, будто боясь разрушить покой, который обнимал их.

Это счастье — быть тут, с ним, думала Саванна. Она любила его так сильно, что это пугало ее. Это было слишком хорошо, чтобы быть правдой. Слишком хорошо для нее. С ним все совеем иначе, чем с другими. С другими она была необузданной, порочной. С Купером это не было развратным и беспутным. С ним она чувствовала то, что искала, к чему стремилась всю свою жизнь и не находила. Она немного дрожала при этой мысли: слишком хорошо, чтобы быть правдой.

— Ты женишься на мне, Куп? — Слова выплеснулись из сердца, которое билось так сильно, что, казалось, выскочит из груди, и мгновенно она пожалела о них, захотела взять их обратно, потому что знала, абсолютно точно знала, что он ответит.

Несколько мгновений в воздухе звенела тишина, потом послышалось электрическое жужжание цикад, а затем повисло напряжение невысказанного ответа. В глазах Саванны стояли слезы, горечь которых доходила до сердца, заставляя ее чувствовать то, что говорили о ней все — она была проституткой, шлюхой, не заслуживающей любви хорошего человека.

— … Почему ты убиваешь себя таким образом?

— Потому, что это то, что делают проститутки, беби… Куп вздохнул и сел, прижавшись к изголовью кровати, тогда как Саванна встала с постели.

— Я не могу обещать тебе этого, Саванна, — грустно сказал он. — Ты же знаешь, у меня есть жена.

Она натянула шорты, пальцы справлялись с застежкой, и она опалила его взглядом из-под ресниц:

— Да, да.

— Я не могу оставить ее, Саванна. Не проси меня об этом.

Отчаяние, растекаясь по телу, отравляло и поражало ткани и мышцы. Она обхватила голову руками, и дикий животный стон, разрывая горло, вырвался наружу.

— Она даже не знает, кто ты! — всхлипывала она. А он сидел, очень красивый и грустный, и смотрел на нее так, будто видит ее в последний раз и хочет запомнить каждую ее черту.

— Но я знаю, кто я, — прошептал он. В ровном, низком голосе звучали пустота, понимание тщетности всех попыток, сознание неизбежности. Все это она почувствовала, но не хотела слышать.

Он не оставит Астор, пока она жива. И Саванна знала, что он никогда не женится на ней, потому что она не подходит ему на роль жены в его настоящей, полной трудностей жизни на Юге. Пока она не изменится, не станет чище, не избавится от прошлого, от того, что составляло ее суть все эти годы. А это оказалось столь же невозможным, как навсегда отделить от океана какую-то его часть.

Несколько мгновений она смотрела на него полными слез глазами, чувствуя, что ее сердце разбивается, как стеклянная мозаика. Затем она повернулась и молча направилась к выходу, ненавидя его, ненавидя себя за то, чем была, ненавидя ту, кем никогда не станет.

«Френчи» превратился в сумасшедший дом. Энн не показывалась на работе, другая официантка болела, и Ти-Грейс обслуживала столики сама. Она, как ураган, крутилась вокруг бара на маленьком освещенном пятачке, в буквальном смысле метала тарелки с красной фасолью и рисом на столы, подавая пиво, принимая заказы, на ходу беседуя с посетителями. Жара и духота, помноженные на ее характер, делали ее измотанной и опасной. Глаза готовы были вылезти из орбит на лоснящемся от жары лице. Она остановилась, убирая что-то между столиками, и тыльной стороной руки отбросила кудряшки со лба, обдувая лицо, когда подошла Лорел.

— Ну, ты засадила за решетку этого проклятого Джимми Ли или что, chere? [46] — спросила она без предисловия.

— Он официально предупрежден, — повышая голос, ответила Лорел, чтобы быть услышанной сквозь шум игры, голосов и музыкального автомата.

Ти-Грейс выразительно хмыкнула и подперла руками костлявые бедра.

— Овид уже предупредил эту скотину, что в следующий раз, если он заглянет, получит заряд дроби в задницу.

— Я бы не советовала делать это, — спокойно ответила Лорел, про себя благодаря Бога, что Делахаусы не сделали этого до сих пор. Это был их собственный кодеки справедливости, в традициях которого было самим вершить суд, не дожидаясь вступления в силу закона. — Если он побеспокоит вас опять, вызовите шерифа и предъявите обвинения.

— Если он побеспокоит нас опять, — сказала Ти-Грейс, хитро улыбаясь уголком тонкогубого рта, — мы должны будем нанять еще кого-нибудь, чтобы помогал нам. Все эти его напыщенные, пустые слова и неистовые речи, которые он произносил по телевидению, обернулись для «Френчи» бесплатной рекламой. Мой Овид просто в панике, стараясь обслужить всех.

Лорел обернулась, чтобы посмотреть на Овида, который, как всегда, спокойно нес свою службу за стойкой бара, открывая бутылки и наполняя пивные кружки. Пот, как роса, мелким бисером покрывал его лысину. Леон помогал хозяину. Его панама едва держалась на затылке. Когда он ловко подавал посетителю бутылку через прилавок, он ухмылялся, широко и приветливо. Улыбка пробегала через коротко стриженную бороду и растягивала красный шрам на щеке.

— Чем отличается мертвый адвокат от мертвого скунса на дороге? — спросил посетитель.

— Перед скунсом выставляют знаки, предписывающие снизить скорость.

Леон усмехнулся, услышав старую шутку, и направился к холодильнику взять еще пива. Джек, восседавший на стульчике у бара, усмехнулся при виде Лорел. Его красная рубашка была расстегнута — он сделал уступку девизу «Френчи»: «Долой рубашки, башмаки к чертям», который висел на стене перед баром.

Ти-Грейе потрепала Лорел по щеке, горящие глаза смотрели то на нее, то на Джека.

— Merci, ma petite[47]. Ты все чудесно сделала. Теперь иди садись, моя крошка, и поужинай, пока не налетел ветер и не унес тебя, ты же такая маленькая!

— Она взяла Лорел за руку с силой, которой вполне хватило бы, чтобы расколоть орех в ладони, и потащила ее к бару, где приказала Тори Хеберту поискать другое место для своей ленивой задницы, и усадила ее рядом с Джеком.

— Эй, Овид! — позвал Джек и сатанински посмотрел на Лорел. — Как насчет шампанского для нашей героини?

Чтобы не смотреть на Джека, Лорел принялась поправлять юбку. Овид поставил перед ней кружку пенящегося пива. Джек заговорщически наклонился к ней и зашептал:

— До чего он не доходит умом, то чувствует интуитивно.

Лорел подавила смешок и покачала головой. Она совершенно не могла рассердиться на него. Это было безумие. Она приказывала себе держаться от него подальше, но каждый раз, стоило ей обернуться, он был здесь, рядом, с порочной, зовущей усмешкой.

— Вы когда-нибудь работаете, Бодро? — спросила она, хмурясь.

• Предыдущая
• 56/120
• Следующая