Плач волчицы - Хоуг (Хоаг) Тэми - Страница 55
- Предыдущая
- 55/120
- Следующая
— Хорошо, что вы не под присягой, адвокат, — прошептал он.
Он был совсем близко, и у него хватило бы дерзости поцеловать ее. И от этой возможности Лорел почувствовала, что внутри ее что-то тает. Он был не для нее. Он так сказал сам. Он смущал ее, ставил в тупик, в то время когда она должна была быть собранной.
— Закройте холодильник, Бодро, — насмешливо сказала она, — пока горячий воздух не растопил все мороженое.
Она пошла на заправку, заплатила за бензин, немного поболтала с миссис Мейетт. Та спросила о тете Каролине и Маме Перл и, посетовав, что Лорел очень худенькая, заставила ее взять с собой полдюжины сосисок. Когда Лорел вышла во двор, Джека уже нигде не было видно.
Она не призналась себе, что была несколько разочарована отсутствием Джека. У нее были дела поинтереснее, чем болтаться с ним, да и у него тоже было чем занять себя. Но было похоже, что он, этот автор многих бестселлеров, никогда не работает. Ей казалось, что он проводит все время во «Френчи» или доставляет неприятности ей. И совсем не требовалось богатого воображения, чтобы представить, что остальное время он спит, растянувшись в провисшем гамаке.
Отчаянно стараясь не думать о нем совсем, она приехала домой и переоделась, сменив слаксы на прохладную газовую голубую юбку и свободную бледно-голубую блузку. В доме было тихо, шторы опущены. Мама Перл оставила записку в холле на столе: «Уехала играть в карты в клуб. Красная фасоль и рис — в горшке. Ешьте». Понедельник. День уборки. Фасоль и рис на ужин. Лорел улыбнулась и почувствовала себя как-то уютнее от всех этих традиций.
Саванны нигде не было видно. Лорел не знала, рада она или разочарована ее отсутствием. Воспоминания об утренней ссоре все еще были очень свежи и разъедали душу, как едкий дым, но она и не надеялась, что это легко забудется. Они обе наговорили таких вещей, которые лучше бы оставить невысказанными. Они не могли вернуться в прошлое, начать сначала, но Саванна тащила его за собой, как огромный и тяжелый багаж потерь и обид.
… И ты тоже, Малышка… Что ты делала всю свою жизнь?
Искала справедливости.
Это было совсем другое дело, она настаивала на этом; это была ее работа, она была адвокатом. Она не пыталась изменить прошлое и не пыталась ничего заглаживать.
Саванна попросит прощения за те ужасные слова, которые наговорила, станет клясться, что не думала того, что говорила. Так обычно проходили их ссоры, так проявлялся характер Саванны — эмоциональный пламень упреков и вспышки раскаяния. Вероятно, где бы она сейчас ни была, она думает о возвращении домой и покаянных фразах.
Саванна смотрела и не видела ничего, кроме жары.
Жара была столь непомерной и угнетающей, что приобретала ощутимую плотность. 'Саванна видела, как тяжелое марево стоит над заболоченной рекой, проникает в хижину, просачивается сквозь циновки, обволакивая все, неся с собой тяжелый, дикий запах болота.
На сваях, как на ходулях, хижина спасалась от нашествия темной зеленой воды. Со своего места Саванна не видела даже островка твердой почвы, только толстые и тяжелые стволы кипарисов торчали из воды, а их обломанные ветви напоминали деформированные выпуклые колени. Они выглядели, как замученные существа, созданные неуемной фантазией смерти, поражали воображение и угнетали волю. Поверхность воды была затянута нежной зеленой ряской, на которой покоились сияюще-фиолетовые пятна водяных гиацинтов. Подушечки лилий выглядели, как великолепный наряд, разбросанный по реке небрежной рукой.
Тишина действовала на Саванну. Она обещала Купу, что не будет мешать ему, но день, казалось, совсем остановился. Даже птицы замолчали, оглушенные жарой. Все живое затаило дыхание. Ожидание было частью жизни реки.
Она видела часть затонувшего бревна, лежавшего у зарослей, и знала, что это вполне мог быть аллигатор. Не очень далеко, с южной стороны, торчала верхушка пня мертвого кипариса, ставшего гнездом цапель, и можно было видеть их, стоящих без движения, похожих на великолепную работу резчика по дереву: длинные шеи, как дуги, черные клювы, прямые и узкие, как фехтовальные рапиры. Молчание птиц раздражало Саванну. Она хотела бы, чтобы они поднялись и полетели, рассекая воздух тяжелыми крыльями. Она хотела бы, чтобы аллигатор схватил рыбу, которая появлялась над поверхностью, чтобы поймать какую-нибудь мушку. Она хотела бы, чтобы в воздухе было хоть какое-то движение, чтобы качались камыши. Больше же всего ей хотелось, чтобы пошевелился Куп.
Он сидел за грубым столом, сколоченным из планок и придвинутым к дощатой стене, бесцельно глядел в никуда, время от времени записывая что-то, и был почти так же неподвижен, как все вокруг хижины. Он купил ее для ловли рыбы, но за все время, что они встречались здесь, он никогда не рыбачил, В основном он молча наблюдал. «Наблюдаю широкую панораму жизни здесь, на реке», — как-то объяснил он. Так он сидел часами и, казалось, ничего не делал, затем он подходил к ней, и они занимались любовью на старом, набитом мхом матрасе.
Это было их секретом, что очень нравилось Саванне. Ей нравилось, ничего никому не сказав, уплывать на своей старой алюминиевой плоскодонке, рассекать плотную воду стоячего болота, встречать своего любовника. Но сегодня все раздражало, все давило на нее.
— Почему ты делаешь это? Почему ты губишь себя таким образом?…
Слова Лорел жгли ее…
Она слонялась без дела и так пристально смотрела на Купера, что, казалось, прожгла взглядом дыру в его широкой спине.
— Разве ты еще не насмотрелся на стену?
Куп откинулся назад, немного поморщившись оттого, что все тело затекло. Он провел рукой по светлым волосам, как человек, который только что проснулся после долгого, глубокого сна, и через плечо посмотрел на Саванну. Как всегда, он был снова поражен ее вызывающей сексуальностью и нежной, смуглой, естественной красотой, которую она подчеркивала косметикой. Она была такой соблазнительной, такой порывистой, и ей всегда удавалось всецело завладеть им.
Он хотел повернуться и записать эти мысли в свой блокнот, но не стал этого делать. Настроение Саванны было столь же изменчивым, как погода: напряженно-спокойное, но предвещавшее сильный шторм. Вместо этого он положил ручку, встал и потянулся.
— Я не собирался игнорировать тебя, любовь моя, — пробормотал он низким, ровным голосом. — Но я должен закончить свои записи. Я выступаю на радио в Мулене на следующей неделе.
Глаза Саванны загорелись, как у ребенка.
— Ты возьмешь меня с собой? — Это было более утверждение, чем вопрос. Куп сомневался, что она расслышала его ответ: «Посмотрим». Она уже была далеко впереди, строя планы, как они могут встретиться в одном из коттеджей «Мейсон-де-Вилль», трещала об обеде в ее любимом ресторане, о покупках, которые она сделает, и в какие клубы они смогут пойти.
Конечно, он не возьмет ее. Пока еще он любил ее и знал, что любовь нужно держать в определенных границах! Если он позволит им исчезнуть, любовь станет безумием и своим страстным пламенем уничтожит и саму себя, и их. Как хорошее вино, ее следовало потихоньку потягивать и смаковать. Саванна же пила ее жадными, торопливыми глотками, спеша, расплескивая, бездумно радуясь.
Он провел рукой по ее голове, по длинной шелковистой шее и с наслаждением улыбался, глядя, как она выгибается, словно кошка, которую гладят.
— Давай избавим тебя от этой одежды, — тихо прошептал он, отходя от нее и потянув рукав блузки, что была на ней.
— Нет. — Саванна отдернула руку, застенчиво улыбаясь, чтобы скрыть стыд. Слова Лорел все еще звучали у нее в ушах. Куп мог подумать то же самое, если бы увидел синяки на ее запястьях. Она не хотела услышать это от него, не сегодня. Сегодня ей хотелось верить, что у них нормальная жизнь. Она посмотрела на него. — Я надела это для тебя.
Он стоял молча и наблюдал, как она сняла топик, оставшись только в белой блузке, которая едва прикрывала ее. И это было более соблазнительное зрелище, чем если бы она была полностью раздета. Она знала это, потому что рассматривала себя, стоя перед зеркалом в своей комнате. Это манило. Одета, но без скромности. Ткань становилась сомнительным препятствием, которое приглашало убрать его и добраться до сокровищ ее тела. Куп движением плеч скинул с себя рубашку и бросил ее на спинку стула. В свое время он был Адонисом — крупным, мускулистым, атлетичным. С годами мускулы ослабли, талия пополнела, но он все еще был очень красивым мужчиной.
- Предыдущая
- 55/120
- Следующая
