Цинковые мальчики - Алексиевич Светлана Александровна - Страница 49

• Предыдущая
• 49/60
• Следующая

Не говорила я Алексиевич и таких фраз, когда заподозрила о намерении сына попроситься в Афганистан: «Тебя убьют там не за Родину… Тебя убьют неизвестно за что… Разве может Родина посылать на гибель…» Я сама отправила его туда. Сама!..»

Данная цитата порочит мои честь и достоинство, представляя меня двуличным человеком с двойной моралью.

Неверно описан спор между сыновьями. У Алексиевич написано так: «Ты, Гена, мало читаешь. Никогда не увидишь книгу у тебя на коленях. Всегда гитара…»

Спор между сыновьями был лишь в одном: в выборе профессии младшего сына. Гитары у них не было.

Эта фраза Алексиевич оскорбляет меня тем, что она подчёркивает мою нелюбовь к младшему сыну. Я ей такие слова не говорила.

Считаю, что Алексиевич, решив представить события, связанные с войной в Афганистане, не только как политическую ошибку, а и как вину всего народа, тенденциозна, а зачастую и просто домысливала обстоятельства, якобы имевшие место в интервью. Цель её – преподнести наш народ – солдат, побывавших в Афганистане, их родственников – как людей беспринципных, жестоких, безразличных к чужим страданиям.

Для облегчения работы Алексиевич я предоставила ей дневник сына, однако это не помогло ей изложить обстоятельства действительно документально.

Прошу извинения Алексиевич за искажения подлинного моего материала и за опорочивание моих чести и достоинства в газете «Комсомольская правда». (Без личной подписи, без даты)

Из судебного иска Тараса Кецмура, бывшего рядового

В изложенном тексте моего первого искового заявления о защите чести и достоинства не указаны конкретные претензии к С. Алексиевич за её публикацию в «Комсомольской правде» (15.02.90 г.). Настоящим дополняю и подтверждаю его: все, что изложено С. Алексиевич в газетной статье и в книге «Цинковые мальчики», – вымысел и не имело места в действительности, так как я с ней не встречался и ничего ей не говорил.

С выходом статьи 15 февраля 1990 г. в «Комсомольской правде» я прочёл следующее:

«Уехал в Афганистан со своей собакой Чарой, крикнешь „Умри!“, и она падает. Если не по себе, сильно расстроен, она садилась рядом и плакала. Первые дни я немел от восторга, что там…»

«Вы, пожалуйста, никогда не трогайте этого, много сейчас умников здесь, почему же никто не положил партбилет, никто пулю себе в лоб не пустил, когда мы были там…»

«Я там видел, как выкапывают на полях железо и человеческие кости… я видел оранжевую, ледовую корку на застывшем лице убитого, да, почему-то оранжевую…»

«В моей комнате те же книги, фото, магнитофон, гитара, а я другой. Через парк не могу пройти, оглядываюсь. В кафе официант станет за спиной: „Заказывайте“, – а я готов вскочить и убежать. Не могу, чтобы у меня кто-то за спиной стоял. Увидишь гада, одна мысль – расстрелять его надо».

«На войне приходилось делать прямо противоположное тому, чему нас учили в мирной жизни, а в мирной жизни надо было забыть все навыки, приобретённые на войне».

«Я стреляю отлично, прицельно метаю гранаты, зачем мне это. Ходил в военкомат, просился назад, не взяли. Война скоро кончится, вернутся такие же, как и я. Нас будет больше».

Практически этот же текст я прочитал и в книге «Цинковые мальчики» с небольшими литературными поправками, где фигурирует та же собака, те же мысли вслух.

Ещё раз подтверждаю, что это чистый вымысел, приписанный к моему имени…

В связи с вышеизложенным прошу высокий суд защитить опороченную честь солдата и гражданина. (Без личной подписи, без даты)

Из выступления И. С. Головнёвой

Мы долго жили за границей, муж там служил. Мы вернулись на Родину осенью восемьдесят шестого. Я была счастлива, что мы наконец дома. Но вместе с радостью в дом пришло горе – погиб сын.

Месяц я лежала пластом. Не хотела никого слышать. Все было выключено в моем доме. Я никому не открывала дверей. Алексиевич была первая, кто вошёл в мой дом. Она сказала, что хочет написать правду о войне в Афганистане. Я ей поверила. Сегодня она пришла, а назавтра меня должны были положить в больницу, и я не знала: вернусь я оттуда или нет? Я не хотела жить, без сына я не хотела жить. Когда Алексиевич пришла, она сказала, что пишет документальную книгу. Что такое – документальная книга? Это должны быть дневники, письма тех, кто там был. Она мне так сказала. Я ей отдала дневник своего сына, который он там вёл. «Вы хотите написать правду, – сказала я, – вот она, в дневнике моего сына».

Потом мы с ней говорили. Я ей рассказала свою жизнь, потому что мне было тяжело, я ползала на коленках в четырех стенах. Я не хотела жить. У неё был с собой диктофон, она все записывала. Но она не говорила, что будет это печатать. Я ей рассказывала просто так, а напечатать она должна была дневник моего сына. Повесть же документальная. Я отдала ей дневник, муж специально для неё перепечатал.

Она ещё сказала, что собирается в Афганистан. Она там была в командировке, а мой сын там погиб. Что она знает о войне?

Но я ей верила, я ждала книгу. Я ждала правду: за что убили моего сына. Я писала письмо Горбачёву: ответьте мне, за что погиб мой сын в чужой стране. Все молчали…

Вот что Юра писал в дневнике: «1 января 1986 года. Уже отсчитана половина пути, а впереди осталось так мало. И снова пламя, и снова забвение, и новый долгий путь – и так вечно, прежде чем свершится воля предназначенного. И память, бьющая плетью пережитого, кошмарными снами врывающаяся в жизнь, и призраки иного мира, иных времён и столетий, влекущие своей похожестью, но иные, не знающие истёкших дней. И не остановиться, не передохнуть, не изменить однажды предрешённого – пустота и мрак разверзнется перед отступившимся, ибо, присев отдохнуть, уже не подняться с земли. И устав, в отчаянии и боли вопиешь к пустым небесам: что там, когда сомкнут круг и путь окончен, и новый мир воссиял в своём величии? Почему мы в ответе за них? Им не дано подняться до блистательных высот, и, как бы ни был долог путь, все же дни их уже сочтены. А мы ломаем свои жизни, не зная покоя и счастья, бредём усталые и разбитые, всемогущие и бесправные, демоны и ангелы этого мира…»

Алексиевич это не напечатала, правду моего сына. Другой правды быть не может, правда у тех, кто там был. Она зачем-то описала мою жизнь. Простым, детским языком. Какая это литература? Гадкая маленькая книжонка…

Товарищи, я растила своих детей честно и справедливо. Она пишет, что мой сын любил книгу Николая Островского «Как закалялась сталь». Тогда эту книгу в школе проходили, как и «Молодую гвардию» Фадеева. Все эти книги читали, они были в школьных программах. А она подчёркивает, что он их читал, знал отрывки наизусть. Для чего ей нужно об этом писать? Она хочет показать его ненормальным. Фанатичным. Или она пишет: «Он жалел, что стал военным». Сын мой вырос на полигонах, он пошёл по стопам отца. У нас деды, все братья отца, двоюродные братья – все в армии. Военная династия. И в Афганистан он поехал, потому что он был честный человек. Он дал военную присягу. Раз нужно, он поехал. Я воспитала прекрасных сыновей. Ему приказали, он поехал, он был офицер. А Алексиевич хочет доказать, что я мать-убийца. И мой сын там убивал. Что выходит? Я его туда послала? И дала ему в руки оружие? Мы, матери, виноваты, что там была война? Что там убивали, грабили, курили наркотики?

И эта книга опубликована за границей. В Германии, во Франции. По какому праву Алексиевич торгует нашими погибшими сыновьями? Добывает себе славу и доллары? Кто она такая? Если это моё, я рассказала, пережила, при чем здесь Алексиевич. Поговорила, записала наши рассказы, мы ей проплакали своё горе…

Имя моё она написала неправильно: я Инна, а у неё Нина Головнева. У моего сына звание старший лейтенант, а она написала – младший. Это документальная литература, я дала ей дневник, она должна его опубликовать, и все. Я понимаю, что документальная литература – это письма, дневники. Пусть признает, что это вымысел, клевета… Написанная простым, грубым языком. Кто так пишет книги? Мы детей потеряли, а у неё слава… Пусть бы она родила сына и отправила на эту войну…

• Предыдущая
• 49/60
• Следующая